2. (1/1)

Пришёл в себя я в абсолютно белой комнате – настолько белой, что завертел головой, пытаясь найти какой-либо предмет другого цвета. Вскинув руку, чтобы протереть глаза, я заметил идущий от неё пластиковый проводок.?Что за…?? – подумал я, и тут память обрушилась на меня всей своей страшной тяжестью.Я проиграл мафии свою жизнь. Не смог спасти ни себя, ни человека, ради которого рисковал. Теперь я обречён – если не на смерть, то на инвалидность точно. Как бы ни хотелось верить в обратное, но врачи вряд ли успеют найти антидот раньше, чем яд частично разрушит мой организм.Некоторое время я лежал, ловя ртом воздух и моля об одном: не сойти с ума от ужаса. Сердце колотилось в груди, комната душила своей белизной. Хотелось вскочить и бежать, куда глаза глядят, но энергии не было даже на то, чтобы приподняться.Однако сильные эмоции не могут длиться долго. Через несколько минут, показавшихся самыми страшными минутами моей жизни, панический страх утих, уступив место какому-то тупому безразличию. Я наблюдал, как лекарство – такое же белое, как всё в этой комнате – капля за каплей стекает из бутылочки по тонкой пластиковой трубке. Трубка – я знал – приклеена пластырем к моей левой руке. Той самой, куда совсем недавно вонзился шприц со смертоносной зелёной жидкостью.Интересно, врачи смогли хоть немного вычистить кровь от яда? Успел ли я, прежде, чем отключиться, сообщить им, что нужно сделать анализы и всесторонне исследовать введённое мне вещество? И не начинается ли у меня аллергия на яд, если мне обещали ещё шесть-восемь месяцев жизни, а я уже не в силах толком пошевелиться?Когда в бутылочке осталось совсем мало белой жидкости, пришёл медбрат и отключил капельницу. Увидев, что я очнулся, он вежливо улыбнулся и сообщил, что скоро подойдёт врач.С врачом этой клиники я был знаком давно. Однажды я помог ему в трудной ситуации, а потом он несколько раз восстанавливал моё здоровье. Удастся ли сделать это сейчас? Я мог лишь надеяться на квалификацию исследователей и силу собственного организма.– Добрый вечер, Зеро-сан.– Добрый вечер, Мори-сама.Мори, главный врач клиники, приветливо мне улыбнулся и сел на стул рядом с кроватью.– Как ты себя чувствуешь? – осведомился он, трогая мой лоб. Я ощутил, насколько его рука холоднее моей кожи. Это значило, что у меня температура.– Сил совсем нет, – признался я. – Даже пошевелиться толком не могу. Я ведь успел сказать, что со мной произошло, пока не потерял сознание?– Как ни странно, да, – усмехнулся Мори. – Ты же знаешь, что на твои вызовы я стараюсь приезжать сам, если есть возможность. Как только я подошёл к тебе, ты чётко и кратко, как машина, описал, что с тобой сделали, и тут же потерял сознание. У тебя стальные нервы, парень, не устану повторять! Ты действительно умеешь всё рассчитать, прирождённый математик.– Да уж. – Я устало закрыл глаза.Если бы я умел рассчитывать всё так хорошо, как говорит Мори, я бы не лежал здесь сейчас – беспомощный и обречённый.– Мы сделали тебе переливание крови, а заражённую забрали на анализ, – сообщил Мори. – В капельнице общеукрепляющий раствор. Я бы вколол тебе антибиотики, но не знаю, какие лучше совместимы с тем веществом, что тебе ввели. Вдруг начнётся нежелательная реакция… Антибиотики станем колоть сразу после определения состава яда. Или если тебе будет совсем плохо.– Ладно, – прошептал я. – Якудза говорили, что может начаться анафилактический шок, и тогда я умру сегодня же. Он же не начинается?Последняя фраза прозвучала немного по-детски, но я не мог сейчас формулировать мысли как следует. Мне было плохо и страшно и хотелось узнать как можно больше.– Нет, аллергии вроде нет, просто организм тяжело переносит то, что влили тебе в вену. Вот как ты, такой положительный парень, умудряешься связываться с мафией??Потому что дурак?, – хотел ответить я, но вместо этого лишь сжал кулаки и ничего не сказал.– Ладно, тебе сейчас вредно много разговаривать. Лежи отдыхай.Мори ещё раз улыбнулся мне – то ли жалостливо, то ли обнадёживающе – и вышел, оставив меня один на один с моим страхом.Полежав немного и накопив хоть какие-то крохи физических сил, я протянул руку и взял с тумбочки мобильный телефон. Какое счастье, что врачи никуда не запрятали его! Маленькое, но счастье. Теперь я могу позвонить родителям и сказать, что люблю их. Даже если не вслух. Пусть хотя бы услышат мой голос. Есть вероятность, что это наш последний разговор.Трубку взяла мама.– Зеруша, – обрадовалась она, услышав моё робкое ?Алло?. – Не бойся, ты нас не разбудил. Как твои дела?– Всё отлично, мам, – сказал я, под ?отлично? подразумевая, что я ещё не умер. – Прости, что давно не звонил. Много работы.– Ничего страшного, родной, я понимаю. Я люблю тебя.– Я тебя тоже, мама, – прошептал я.Меня трясло. Я был счастлив, что сумел сказать это, причём именно в ответ: признайся я в любви первым, это звучало бы подозрительно. Или не звучало бы. Но в моём положении нельзя было давать маме не малейшего повода заподозрить, что со мной всё очень плохо.– Дай трубку папе, пожалуйста, – попросил я, пока пауза не стала слишком уж длинной.– Зеро, привет! – Папин голос прозвучал так бодро, что я даже на пару секунд почувствовал себя лучше. – Как жизнь?– Всё в порядке, пап. Мне здорово помогает всё, чему ты меня учил. Всё-всё. Спасибо тебе за то, что воспитал меня таким!Это было пафосно. Это было внезапно. Но после разговора с мамой что-то щёлкнуло во мне, и я уж не мог сдерживаться. Я надеялся лишь на то, что при отсутствии материнского чутья папа не заподозрит, что за признаниями таится что-то страшное.К счастью, папе действительно не пришло в голову ничего плохого.– Спасибо, сын, – проговорил он растроганно. – Я горжусь тобой. И всегда буду гордиться.Я вдавил кнопку ?сброс?, и телефон вывалился из моей обессилевшей руки на белую простынь. Ты сказал, что всегда будешь гордиться мной, папа? Даже когда тебе принесут похоронку? Даже если узнаешь, что я погиб по собственной глупости? Что я, единственный сын, не поберёг себя для вас с мамой?Слёзы навернулись на глаза, и я заплакал – не стесняясь того, что в палату в любой момент мог кто-то зайти.Я спас десятки жизней, а взамен обрёк родителей на годы страшной боли. Обрёк, потому что ввязывался куда не надо. Потому что думал, что пока я хорошо соображаю – удача не подведёт меня.Когда-то я очень боялся смерти, потом перестал. Начал бесстрашно бросать жизнь на кон, каждый раз надеясь отыграть её обратно.Как я мог быть таким идиотом? Родители мечтали, что у меня будет большое будущее, а я сам сузил это будущее до кровати, капельницы и пары белых халатов вокруг.Я представил себе, как через много лет отец, уже совсем старый и седой, показывает редким гостям выцветшие фотографии и раз за разом повторяет одни и те же истории:– Это мой сын… Вот он на выпускном. Какой красивый пиджак, да? Вместе выбирали! А вот мы запускаем вертолёт. На дистанционном управлении. Зеро сам его сконструировал, представляете? А вот Зерушка маленький. Надел мою рубашку, а она ему как балахон! И говорит: ?Я взрослый!? Вернее, даже так: ?Я взлослый!? Он, когда маленький был, не совсем чётко выговаривал букву ?р?... А сам однажды заявил: ?Плосу назвать меня Зело-сан!? Ему тогда было четыре года…Слёзы текли и текли у меня из глаз, пока я воображал эти рассказы. Наконец сил перестало хватать даже на то, чтобы плакать, и я провалился в милосердную тьму забвения.