XVII — XXXI (2/2)

С настроением у Мичиру, кажется, всё в порядке. Однако месячный срок даёт о себе знать. Её тошнит при всяком движении, после подъёма и долгой ходьбы кружится голова и слабеют колени, а цвет лица почти всё время не отличается от оттенка волос. Я временно забросил тренировки, что не радует Мичиру, но приводит в восторг Хотару. Мы втроём много гуляем. Выглядит сие так: на двадцати километрах в час доезжаем до парка, Хотару носится по жухлым листьям меж голых деревьев, а мы с Мичиру ходим по-черепашьи от скамейки к скамейке. Незнамо в честь чего Мичиру приспичило учить Хотару женским премудростям. Во время лекций я всегда кручусь рядом, чтобы в нужный момент вставить ценное замечание. Мичиру вечно забывает о мужском сволочизме и любвеобильности, говорит в основном о глупости и инфантильности. Хорошо, что Усаги её не слышит. И Мамору заодно.

Разговоры за жизнь, обучение Хотару, процесс приёма пищи (Сецуна, по-моему, решила ежедневно переплёвывать саму себя) – всё отнимает кучу времени и сил. И я никак не могу задать один вопрос. Всего один, за который я вправе лишиться Мичиру ещё на несколько лет.XXV – Мичиру, я гашу свет? – Конечно. – Как ты себя чувствуешь? Ничего необычного? – Всё прекрасно, Харука-тян. Обними меня. Молчание.

– Мичиру… – Я здесь. – Хотару не отстаёт ни на секунду, а тебя спросить боится… Ты ведь больше не уедешь так надолго? – Нет. Не бойся. Я вас больше не брошу. А на гастроли будем ездить вместе. Ты, я и Харука-младшая. – Ты… ты хочешь… – Ага. Представь: две мои Харуки увидят весь мир. Огромный, прекрасный и очень разный. Знаешь, я, наверное, всегда хотела именно этого.

– А Хотару? – Возьмём с собой, конечно. Всё-таки она ещё ребёнок. По правде, не нужно ей становиться воином.

– Почему? Ты боишься, она станет такой, как мы?

– Я не желаю видеть её даже такой, какой стала Усаги. Молчание. – Харука-тян… – Да, Мичиру? – Честно говоря, иногда я её боюсь. – Кого – Усаги?! – Знаю, глупо звучит. Но иногда я… Понимаешь, мы не знаем, что на самом деле в ней сокрыто. И… – Ты страшишься неведомого? – Все люди боятся неизвестного. Это часть их природы. – Мичиру, Усаги-тян – главная надежда этого мира на будущее. Она и только она действительно может спасти Галактику. Она и так спасала мир уже раз пять, если не больше! Мы можем защитить лишь себя, Принцессу и небольшое количество людей. А всех может спасти лишь она. Поэтому… поэтому мы… поэтому мы должны пожертвовать всем. Она спасёт будущее, а мы-то в настоящем… так мало… – Тише, Харука. Я знаю. Но всё-таки… неужели мы не можем немного пожить сейчас, не в будущем? Позволить себе побыть просто живыми людьми… Молчание.

– Ты думаешь, мы ещё не разучились? – Нет. Ведь изначально мы – люди… – Нет, Мичиру. Изначально мы – Хранители Принцессы. Сейлор Сенши. И только потом какие-то биологические оболочки с инстинктами и… – Харука. Прекрати сейчас же. Вслушайся в то, что говоришь. Ты вообще понимаешь, что сказала? Разве я – лишь биологическая оболочка с инстинктами? Разве твои чувства к Хотару – набор химических реакций? Разве то, что сейчас живёт во мне – просто комбинация клеток?

Молчание. – Знаешь же, что нет. Назвать наши чувства всего только химическими реакциями инстинктов – кощунственно. Это надругательство. Ты же сама так думаешь. А во мне, внутри меня –будущее. Настоящее будущее, никак не связанное с какими-то миссиями. Понимаешь? Короткая пауза.

– Конечно, Мичиру. Понимаю. – Харука! – У? – Будь любезна, высказывайся до конца. Ты что-то хочешь сказать – так выговори это наконец.

– Ничего я не хочу. С чего ты взяла? – Харука. Так дело не пойдёт. Ты на себя не похожа, когда мы одни. Между нами не должно быть недомолвок. Что не так?

– Ты о чём? Мичиру, я спать хочу, в конце-то концов! – Поговорим, Харука-тян. Ты ведь хочешь узнать, как я забеременела. Молчание. – Представь себе, я обойдусь. – Зато я не обойдусь. Послушай. Недолгая тишина. – Когда ты… в общем, тогда я немного вспылила. Не сразу всё поняла, а когда остыла, последовала реакция. Чудовищная. Такая, что по вечерам тошнило, тошнило сильнее даже, чем сейчас. Если бы не гастроли, я вернулась бы. Сразу. Но, зная, что вот-вот уеду… Наверное, когда люди долго живут вместе, они перенимают какие-то черты друг друга. Так что это новое упрямство, пожалуй, твоё. Честно говоря, думать о возвращении было ещё унизительнее, чем о… До начала гастролей я долго не могла решиться. А потом, в Америке… я вдруг поняла, что всё-таки хочу этого. И как это можно осуществить.

У меня было много времени на размышления. Изначально я знала, что ложиться под кого-то ради беременности… гнусно. А мне лично просто противно. Я знала, что при естественном зачатии никто не гарантирует, что всё получится. Сама видишь, лабораторный метод оказался самым разумным… – Мичиру?! – Подожди. Знаю, знаю, ты хочешь спросить, что мешало мне сделать это в Японии… Пойми, я слишком долго... не могла всё решить окончательно. А когда решила… поняла, что никакой разницы, в сущности, нет. Дело ведь не в стране. И потом, разве там эти технологии настолько хуже развиты? Нет же.

Я связалась с одним из лучших банков спермы мира, Нью-Йоркским. Мне гарантировали полную анонимность, а за дополнительную сумму провели комплексное обследование, чтобы выявить все проблемы со здоровьем. Кое-что нашли, например, хронический невроз. Нет, честное слово! Нормально, если бы это выявили у тебя или, скажем, у Хотару… Подожди немножко, это ещё не всё. В их гигантской… Харука, ну почему ты так улыбаешься, это действительная обширная база данных, одних русских чуть ли не больше, чем негров… так вот, нашлись трое высоких светловолосых японцев. Двое из них с зелёными глазами, представляешь? А третий – многократный участник мотогонок. У него вроде бы синие глаза. После долгих проверок моей генокарты, растянувшихся почти на все гастроли, они выбрали одного. Старше тебя на пять лет. – У них было его фото? – Харука. Полная конфиденциальность. – Понятно. Мичиру… – Что, Харука-тян? – Ты… совершила самое большое чудо, которое только может быть. В такое… наверно, не поверила бы даже Усаги.XXVI Солнце отражается в стёклах и зеркалах заднего вида, ветер хлещет в лицо. Шоссе над обрывом пахнет морем. Ветер щекочет ноздри солёным ароматом. Несоединимое соединилось, Мичиру. Разделённое слилось, и противоположности объединились. Невозможное произошло. Мичиру. Солнце бьёт в глаза. Сегодня очень тепло, теплее, чем обычно перед весной. В воздухе уже пахнет нарождающейся жизнью. Скоро разгорятся все самые тёплые и яркие цвета мира, и терпкие запахи переполнят этот стеклянный город. Мичиру… Воздуха так много, что лёгкие, кажется, вот-вот взорвутся. Хочется дышать, дышать, пока пузырьки кислорода не зашипят в бурлящей от солнца крови. Прямо над волосами начинается лазоревое небо. В нём отражается море. Надоблачное пространство наливается зеленью океанской воды. Хочется протянуть руки, потрогать, вдохнуть его, насколько хватит тела, а потом погрузиться туда. Насовсем… Когда соединяются ветер и море, приходит буря. Солнце ломает зрачки.XXVII – Мичиру-мама! Мичиру-мама! В зеркале гостиной мелькает отражение. Нефритовласая девушка в золотистом свитере и длинной белой юбке. Голубоватые глаза, тёплый цвет лица, тонкие руки. Стройная талия. – Мичиру-мама!! Искривлённое детское личико, расширенные глазищи. Закушенная губа. В зрачках мелькают белёсые отсветы экрана.

Голос. Непонятно откуда. Так неожиданно, что в животе что-то вздрагивает. Интонации сухие, деловитые. Никаких красок, переливов, обертонов – просто серый, невыразительный звук, какой бывает у посредственных, но старательных скрипачей. – … марки ?Феррари?. О жертвах не сообщается. Предположительно, водитель не справился с управлением, и автомобиль вылетел… Узкие тёмные глаза. Остроскулое смугловатое лицо, кажется, заострилось больше обычного. Серые, как пепел, слова продолжают течь: – …невозможно что-либо сказать однозначно. При падении с такой высоты от автомобиля мало что осталось. И взрыв к тому же. Вряд ли удастся что-то опознать… Бесцветное изложение перекрывается сильным, уверенным голосом, блеском узких глаз: – Мичиру, мы не уверены, что действительно… Нет, нет. Самая короткая дорога в город – по берегу.

– Сецуна-мама… Нет, нет, не говори. Ведь внутри… внутри всё равно всё… – …с момента аварии до обнаружения прошло несколько часов, то, что осталось от тел, могло унести море. Линия прибоя… Всё очень просто. Линия прибоя. Мокрый песок. Тонкая черта белой пены. За ней – море.

?Мичиру, почему океан такой холодный?? Наверное, потому, что он самый жестокий, Харука-тян. – Мичиру! Мичиру, ты что… Мичиру, только не теряй сознание. Нет, нет, очнись, давай, давай. Мичиру… – Мичиру-мама!!! Нет, нет. От взрыва земли остался лишь пепел, пепел разнёс ветер. Ветер, вздымающий волны. Высокие волны… – Мичиру-мама!!!XXVIII Этого не может быть. Мичиру, скажи: ?Это неправда!?. Открой глаза. Улыбнись, объясни, что всё – ужасное видение! Мичиру… Ты в одноместной палате. Тут всё белое. Пол, мебель, стены. Потолок. Длинные неоновые светильники. Подушки, одеяло. Стёкла, по-моему, тоже тонированные. Поэтому цветной мир снаружи кажется бледным. Или я вижу так теперь? Цветных пятен всего три. Два синих экрана над твоей головой, то и дело попискивающие. И твои нефритовые волосы, размётанные по подушке. Мичиру… Твоё лицо под кислородной маской – точно такого же оттенка, что и вся комната. Этого не может быть. Несколько… минут? часов? дней?.. словом, некоторое время назад из палаты вышел врач. Наверное, всё-таки убью его. Просто задушу. Чтобы заглушить то, что отражается от стен, пола, потолка и этих диких тонированных стёкол. Общее состояние стабильное. Вечером, самое позднее – утром придёт в себя. Но… Мы не смогли, хотя приложили все усилия… Она больше никогда… Мичиру. Он ведь соврал, правда? Ну пожалуйста, скажи, что они ошиблись… Провожу пальцами по шелковистым прядям, похожим на глубоководные водоросли. Откуда мне знать, что в недрах океана? Мичиру. Ты ведь всё равно не расскажешь. Прижимаю ладони к лицу. Так не должно было быть. Во имя всех чесоточных демонов! Ведь если это правда, зачем мне было возвращаться?! Зачем перевоплощаться, разрывать отчаянной атакой неостановимо катящуюся вниз машину? Зачем чуть не вплавь добираться до пляжа, распугивая гуляющих, терпя щиплющую влагу… Морская вода, разъедающая ожоги и порезы, хотела объяснить, что всё самое страшное случилось, что я уже не могу ничего изменить. Мичиру. Я должен был успеть. Я должен был, не перевоплощаясь и не мотаясь по аптекам, мчаться домой, чтобы ты знала, что всё в порядке.

За все эти годы я так и не научился думать сначала о тебе, а уж потом о себе. Так что я заслужил всё это. Но ты… ты-то – нет! Мичиру… О, Мичиру. Как я могла?! Ведь мы же воины, наша семья – остальные сенши. У нас нет и не может быть никого, кроме Принцессы. Тот факт, что у меня есть ты, а у тебя есть я, следует считать ошибочным чудом. Невозможным совпадением. Роковой случайностью. Мы и так нарушили все запреты, оставшись вместе и взяв Хотару под покровительство. Так не должно было быть, что бы ни говорила Усаги о необходимости любить. Это ей полагается по долгу службы, так сказать. А мы – мы обязаны защищать её и мир, а не рыдать над трупами друзей и близких. Каждому своё. Мы нарушили это табу, Мичиру. Как долго ещё мы будем расплачиваться? Мы предали свою цель, друзей, предали друг друга – а теперь и Усаги. Предали её, захотев невозможного. Попытавшись осуществить это невозможное.

Мы захотели снова стать людьми. Того немногого, из чего состоит недоступная нам Вселенная. – У людей свой долг, у нас – свой. Поднимаю голову. По другую сторону кровати, напротив меня, сидит Сейлор Сатурн. Новое цветное пятно в этом светящемся снежном ящике.

С момента последней встречи прошло столько времени, что я успел подзабыть, как она выглядит. В облике Воина Разрушения нет ничего страшного. Коротко стриженая черноволосая девочка в белом трико с тёмно-сиреневым воротничком, юбкой в тон и чёрным бантом на груди. Руки в белых перчатках сложены на коленях.

Лицо – мраморное. Даже у статуй больше выражения в незрячих глазах, чем в этих огромных зрачках с фиолетовой каймой. – Люди должны заботиться друг о друге. Не нарушать неписанных правил. Жить так, чтобы заслужить… право на жизнь. – Огромные глаза на миг гаснут. – А мы всего лишь должны следить за тем, чтобы их прав не нарушал никто извне. – Но на что имеем право мы, Хотару? – Онемевшие губы плохо слушаются. – Если мы любим кого-то, он терпит жестокие мучения. Как и мы. В итоге все остаются ни с чем. Возможно, даже теряют то, что считали неотъемлемой частью себя. – А ты не знала, Воин Урана? Любовь – самая страшная пытка. Самое последнее, непроходимое испытание. Немногие могут заслужить право на него. – Право на пытку?! – Но разве эта пытка не была для тебя в радость? Сейлор Сатурн смотрит на меня, не мигая. Какие у тебя холодные глаза, Хотару-тян. – Ты знаешь главный закон всякого воина, Сейлор Уран? – Защищать весь мир… – Это смысл нашего существования. Закон звучит иначе. – Как? – В отличие от людей, нам ничто не даётся просто так. Мы получили слишком многое, значит, и платить приходится немало. За необычные способности, отличие от людей, славу, позор. За возможность вечной жизни. За любовь. За жизнь. Даже за смерть. – За… смерть? – За смерть, Звезда Ветра. Ты должна знать это лучше всех. Та жизнь, что была частью тебя, мертва. Подаюсь вперёд, чуть наклоняясь над телом девушки с зелёными волосами. Глаза цвета фиалок по-прежнему темны и холодны. Странный контраст с абсолютно белым светящимся пространством. – Да, я убила её! Ради Мичиру! Ради тебя, Хотару! Ради Принцессы в том числе!

– Нет. И ты прекрасно знаешь, что это не так. Ты меньше всего думала о долге и миссии, когда принимала решение.

– И что с того?! Это моё решение, моё и только моё! А за это Мичиру лишилась ребёнка, так?! – Нет. Сейлор Нептун пошла против себя, сделав невозможное. Ради тебя. Она не приняла твоей жертвы, Сейлор Уран. Она знала, чего стоило тебе такое решение. Она хотела… О Лунное притяжение… Хотару, не продолжай. Мичиру… Мичиру, ты действительно хотела стать матерью вместо меня? Взять груз, что я не вынесу? От которого отказалась, чтобы… Вскакиваю, табуретка падает. Набираю воздуха… И замечаю тонкий жезл, прислонённый к стене рядом с Сейлор Сатурн. Металлический стержень завершается слабо изогнутым серебристым полумесяцем. Похоже на косу, посаженную торчком.

– Хотару… ты… – Я – Воин Разрушения. – Маленькая светящаяся воительница тоже поднимается. Протягивает руку к жезлу, на острие которого так ярко, так безудержно блещет… – Нет! Хотару, не надо! – Руки холодеют, голос дрожит. – Не надо, пожалуйста! Не забирай её! Она невиновна! Это я, всего лишь я. Возьми мою жизнь, если так нужно! Ты уже забрала её ребёнка. И моего тоже. Оставь мне хотя бы её!

– Я и не собиралась отнимать её у тебя, Воин Урана. – Пальцы в белой перчатке легко смыкаются вокруг тяжёлого тёмного стрежня жезла.

Кажется, желудок резко уменьшается до размера детского кулачка. Неважно. – Значит, вот как это будет… – Замёрзшие посреди почти весеннего дня губы складываются в привычную усмешку. – Ну что ж. А я-то думал – в бою, под чьей-нибудь шальной атакой… закрывая Принцессу или Чиби-Усу… Ха. Видно, героической кончины я недостоин. Только почему ты не сделала этого там, на обрыве? Почему отпустила? Чтобы я пришёл сюда, узнал обо всём и подох глупо и напрасно, а мучения Мичиру лишились логики? Ну, как бы там ни было, всё наконец закончилось. Пойдём, Хотару-тян. Как резко и незаметно изменился цвет радужек – с фиалкового до угольного. Чёрные глаза – как бесконечные воронки. Враньё, что там будет свет в конце туннеля. Свет в этих пропастях – всего лишь фальшивые блики на входе. А внутри – безмерная, космическая чернота. Звон. Что-то легко и нежно лязгает. Скрежет. Ласковый скрип металла. – Мне не нужна твоя жизнь, Воин Урана. Ещё не пришло время. Не всё завершено. Не всё окончено. Девочка с массивным металлическим жезлом-косой разворачивается к лучащемуся белым светом окну. Только сейчас я замечаю, что малышка не только светится, но прозрачна. Сквозь неё видна светло-зелёная листва за стеклом, крыши ближних домов, крохотный лоскут лазоревого неба. – Кто-то должен умереть, чтобы другой остался. И кто-то должен жить, чтобы мог уйти другой. Ничто из ниоткуда не берётся. Ты же сама учила меня этому, Харука-мама. Свет. Мерцание крохотных огоньков в проёме окна. Искорки, тающие в воздухе, как упущенный любимый запах, как звук забытой песни. Горло перехватывает духота. Опускаю взгляд. Чуть выше кислородной маски твои нежные щёки едва заметно порозовели.XXIX По больничному коридору идут двое. Смугловатая, высокая женщина и бледная большеглазая девочка с недлинными встрёпанными волосами цвета темноты. Женщина молчит, девочка, держащаяся за её руку, говорит быстро и весело. Улыбается, из-под нежных губ поблёскивают белые зубки. Когда подходят к лестнице, малышка заливисто смеётся, миг – вверх по ступеням уносится топот маленьких ножек. Женщина кидается следом, длинные тёмные волосы развеваются за спиной. – Хотару-тян, постой! Ты куда? Нам пора домой! Но девочка бежит по крутой лестнице всё выше и выше, от каменных стен отражается звон смеха – самого счастливого смеха в её новой жизни, где не было настоящих друзей, но была взаправдашняя семья. Женщина догоняет девочку на самой последней площадке, на пятом этаже. Выход на крышу давно закрыт, но почему-то настежь оставлено окно, выходящее, как и все окна фасада, прямо на улицу, а не в больничный сад. Девочка успела вскарабкаться на подоконник и теперь стоит в проёме окна, упёршись ладонями в распахнутые створки. Едва женщина замечает её, как чёрная головка поворачивается. Нежные губы приподнялись, глазищи сияют двумя бриллиантами. Девочка словно сияет, солнечный свет размывает черты тонкой фигурки. Не переставая улыбаться, ещё прежде, чем смуглая успевает издать хоть звук, ребёнок отрывает ногу от подоконника. Лёгкий отблеск на стекле распахнутых створок. Еле заметная, совсем не слепящая, почти нежная вспышка.

Миг спустя светло-золотистые лучи заливают площадку, свободно врываясь в раскрытое окно. Глаза женщины закрыты. Ей нет нужды подбегать к окну, кричать, вперив взгляд в пустой и чистый тротуар внизу. Но и уходить она не торопится.XXX Значит, вот как созрело последнее звёздное семя. Вот высшее проявление сил Мессии. На сей раз даже Сейлормун не остановила бы её. Ведь Сатурн появляется в самые критические моменты жизни людей и жизни мира. А прочие воины должны быть всегда. Ради поддержания баланса. Мне будет не хватать твоего смеха, малышка. Так же, как Харуке и Мичиру будет не хватать твоих пророческих видений, сияющих глаз и неповторимых ?Харука-папа? и ?Мичиру-мама?. Так же, как девочкам будет недоставать просто твоего присутствия.Кто знает, когда появится следующая угроза существованию этой системы. До встречи, Хотару. До встречи когда-нибудь потом. Ведь всякий, чьё существование началось, когда-нибудь прекратится.XXXI Сколько ещё мы должны потерять, чтобы счёт закрылся? Чтобы, когда настанет новый Кризис и Хотару вернётся, мы могли бы посмотреть ей в глаза без страха и стыда? Что мы должны сделать? полюбить весь мир и умереть за него? Но это привилегия Принцессы. Защищать её, быть её второй семьёй? Но прочие сенши справляются с этим куда лучше. Встать у Врат Времени вместе с Сецуной, которой теперь, после ухода Хотару, ничего другого не остаётся? Но она выдержит одна. Всегда выдерживала. Жить обычной жизнью? Но мы не приспособлены к этому. Жизнь людей раздавит нас. Уже почти раздавила.

Значит, это всё, что осталось? Быть тем, чем мы стали по собственному выбору или по воле высших Сил, в чьё существование я понемногу начинаю верить с той секунды, как встретил Усаги. И жить – жить с сознанием непоправимости всего содеянного? Помня о своём эгоизме, способном разрушить хрупкое равновесие между воином и человеком, между жизнью и Хаосом? Помня о ненужных жертвах и убийствах, прикрытых красивыми словами, о подлости благородства и благородстве предательства? Помня о том, чего не заберёт даже смерть? Знаешь, любимая… Никогда не думал, что просто жить может быть так больно. Осторожно прикасаюсь губами к твоим похожим на водоросли волосам. Мичиру… ты такая тёплая.Я знаю… – Что ты знаешь?– … что я знаю. – Что ты знаешь?И ты скрываешь то...– Что я скрываю?–… что ты скрываешь.

(Flёur. ?Улыбки сфинксов?)