Часть 12 (1/1)

- Как твое самочувствие?- Лучше.- Уже не тошнит по утрам?- Нет, – Дин улыбается сквозь помехи, но изображение сегодня лучше, чем раньше, вполне даже сносное: – Расскажи, как ты?- У меня все хорошо.- Снова твое искрометное красноречие, – улыбается ироничной зеленью глаз.Новак смеется:- Ну… я не умею рассказывать. Работаю. Люди вокруг хорошие, скучать в одиночестве не приходится.- Уже с кем-то подружился?Константин мнется, не знает, надо ли говорить. Страшно. И немного стыдно.- Подружился, – невольно прячет глаза.Дин чувствует, Дин – омега. Склоняет голову чуть набок:- Это… кто-то особенный?- Особенный, – кивает Новак. Страшно. Страшно, что Дин не поймет. Что осудит. Новак этого не хочет – он это не вынесет, ведь мнение Дина так важно для него! Самому неловко: Константин, как тот Ромео – только что умирал по Дину, чуть с ума не двинулся, почти галлюцинировать начал, а тут вдруг… Запутался он совсем, теперь и сам не знал, что чувствовал. Не мог объяснить даже сам себе, и не сможет Дину – не знает, как. - Расскажи мне о нем, – улыбается Дин. Тепло так, хорошо, не осуждающе. Улыбается добрыми лучиками у глаз.- Ты сказал, ?о нем?, – не удерживается от ремарки Кас.- Ну, я почему-то не думаю, что это девушка. Я прав?- Прав.Дин смеется. Какой же он! Славный, хороший. Еще немножечко больно. Не так, как раньше, но все еще сердечко щемит слегка. Старая рана…Константин рассказывает. И о том, что сам сбит с толку. И что не хочет торопить события и делать поспешные выводы. И что Дженсен такой замечательный, добрый, так любит брата и сестру, так заботится о них. И такой талантливый…- Представляешь, он мечтал стать актером! В школьном театре играл.- Да? – удивляется Дин: – Значит, коллега?- Да, – вздыхает Кас: – Но не на Терре. Тут только одна актерская школа на всю планету, и стоит бешеных денег. Поэтому там только детки богатеньких родителей – сплошные бездари! И его младший брат тоже играет в спектакле, месяца через три премьера.- И кого играет? – Дину интересно. Искренне. Динчик, хороший мой…- Ромео.- Ух ты! – Дин улыбается.- У него там пару мест не получается. Джаред хотел бы попросить у тебя совета.- Всем, чем смогу. Давай его сюда!- Он на уроках. Они с сестричкой в интернате учатся, только на выходных свободны.- Давай их на выходных – с удовольствием пообщаюсь.- Связи тогда не будет – я уже сверил с графиком, – вздыхает Кас.- Жаль. Тогда так – у Сэмми, кажется, остались записи уроков актерского мастерства. У тебя там есть голограммная установка или хотя бы стерео?- Нет.- Ладно, не страшно. Может, есть и видеовариант. Я тебе сброшу на почту. Сэм! Сэмми! – Дин зовет куда-то назад, в пустоту.Появляется Сэм – лохматая башка и ямочки. Обнимает Дина за шею (сердце колотится!). Улыбается в камеру:- Привет, Кас! Как ты?- Хорошо. Тут твоя помощь нужна.- Я весь во внимании, мой ангел…Ангел… Человек млел и растекался по стулу. И говорил, говорил, говорил…Сколько бы Константин ни размышлял на эту тему, он все равно не знал ответов. Что настигло его на Эдеме? Сначала окрылило, а потом вырвало эти крылья с корнем! ЛЮБОВЬ? Скорее всего, да. Новак – творческий человек, он влюблялся часто. И в студенческие годы, и позже. На каждой из планет, которые он покорял, у него осталось романтическое воспоминание, в той или иной степени согревающее его живую душу в длинные непогожие вечера. Состояние легкой влюбленности для художника – на руку! Оно дает чувство полета, убирает надуманные рамки, расширяет границы мироздания, заставляет сердце биться чаще, а глаза блестеть. И это видно в картинах – как ни крути! Картины влюбленного художника – живые и лучатся живой энергией, и тот, кто смотрит на такое полотно, эту энергию ощущает шестым чувством. Душой и сердцем, у кого они есть.Но могла ли стать эта, последняя любовь, настолько же сильной, как любовь Дина к Сэму? Любовью, которая не меркла бы с годами, а становилась еще глубже, а не превратилась почти в одержимость, почти в навязчивую идею, как чуть не случилось у Новака? Переродилась бы со временем в не разрушающую, а созидающую – светлую, глубокую? Теперь уже Константину не суждено было это проверить – Дин ему не принадлежал. Возможно, его любовь и была бы долгой. А, может, с годами переросла бы в привычку. Или даже умерла, вытесненная другой любовью. Кто знает? Проще всего было думать, что это была, все же, влюбленность. Глубокая, очень искренняя, но не Любовь с большой буквы, как описывают ее классики. Так НАДО было думать, чтобы не сойти с ума.А если это было всего лишь увлечение, пускай, слишком сильное, но все же увлечение, значит, боль скоро пройдет, оставив место лишь нежным воспоминаниям и благодарности за месяцы тепла и душевной наполненности. За яркие впечатления, за новых друзей, за прекрасные полотна, написанные в этот период, за терпеливую и трудолюбивую Музу по имени Дин Винтер. Хорошее дело – любовь до гроба, и все такое. И в двадцать этому еще веришь. Но проходят годы, и ты начинаешь понимать, что такого не бывает. Очень хочется, но нет – это миф. Красивый, романтичный, но все-таки миф. И, тем более, если любимый или любимая тебе уже не принадлежат.А, в случае с нашим художником, никогда и не принадлежали. Телом – да, и то, не на сто процентов (помните, пятницы?). А душа Дина никогда не распахивалась перед Константином, она всегда была где-то рядом с Сэмом. Дин ни на секунду не лгал перед Новаком, не притворялся. Ничего не обещал, и не требовал ничего себе взамен, кроме немножечко ласки и тепла. Ведь так? Скажете, что сердцу все равно? Пожалуй. Может, поэтому Новаку, после расставания с любимым, было настолько хреново. Вроде, все честно – ему не в чем было упрекнуть Дина. Но сердце все равно болело, потеря все равно ощущалась огромной, как небо. Тяжелое террианское небо, пропитанное серым дождем.Дин хотел ласки, и сполна получал ее от человека (в той мере, в какой способен был дать ее человек). Хотел тепла, и грелся им от костра чужой любви. И Новак понимал Дина теперь лучше, чем тогда. Он не осуждал любимого. Если бы не его, человеческое тепло, Дин не выдержал бы, сломался, погиб, поэтому Кас ни о чем не жалел. Хорошо, что Дин был в его жизни. Хорошо, что он есть, даже где-то очень далеко, даже если принадлежит другому. Даже если стал просто другом.Хорошая штука – любовь и верность до гроба. Но какой в этом смысл, если это никому не нужно? Даже тебе самому? Что, если Константин, как тот Ромео, любил не Дина, а свою мечту о нем? Если это та же любовь, как у Петрарки к Лауре? Или у Пигмалиона к Галатее! Оба они любили не реальных женщин, а образы, придуманные ими и воспетые, одним в стихах, другим в мраморе. Новак – художник, творческий человек, такой же двинутый на полбашки, как поэты и скульпторы. А если и он полюбил образ, воссозданный им в картинах и набросках? Если его привлекала в Дине не столько душа, которая так и осталась закрытой для него, а красивейшее в мире лицо и прекрасное тело? Тогда, не удивительно, почему его бросает в дрожь при виде Дженсена, ведь у мальчика то же тело, что и у Дина, только более стройное, и то же лицо, только даже лучше, моложе, свежее. Хотел тело Дина – бери! Вот оно – рядом! И не ной, как институтка! Хватит рвать себе сердце! Бери мальчишку, и люби его, отдай свое сердце ему. Быть может, хотя бы ЕМУ оно пригодится, если не понадобилось Дину?Дженсен. Новак не знал, как он относился к мальчику. Вроде, он все еще любит Дина, сердечко все так же трепыхается, когда он видит его, слышит, когда вспоминает все дни и ночи, проведенные с ним. Но уже и Дженсен дорог ему, не безразличен. Его к Дженсену тянет. Хочется прикасаться к нему, целовать его губы, хочется, чтобы он был рядом, засыпать, обнявшись. Хотелось чаще видеть его улыбку, слышать голос с хрипотцой, ощущать на себе его руки. Да даже заниматься любовью, черт побери! И, если бы не спутанность чувств, Константину с Дженсом было бы хорошо. И Дженсен, вроде, не против быть с Новаком. По крайней мере, так кажется. Ведь вчера он сам захотел близости– никто не принуждал его к ней. Можно же было и дальше просто спать в одной постели, разговаривать, возиться днем с мелкими – все всех устраивало!Но вчерашняя ночь… Странная. Константин ничего не мог пояснить себе. Что это было? Может, просто секс? Думать так не хотелось. Да, физиология тоже отвлекает от черных мыслей, хотя бы на время. Лучше уж так, чем никак! Лучше удовлетворить физиологию без удовлетворения чувств, чем долгими ночами заниматься расковыриванием душевных ран. Мы все еще во многом – животные, и не весь наш мозг подчиняется серому веществу. Новак воспринимал раньше секс без любви, как легкую перезагрузку мозгового вещества, слабодействующую, но все же, пилюлю от стресса. Но от таких отношений мало тепла, а тепла как раз-таки сейчас хотелось больше всего. Можно насытить тело, но если при этом не насыщается душа, жажда накроет ее с удвоенной силой. Его душе по-прежнему было больно, но рана уже не жгла каленым железом – она теперь саднила противно, отвлекала от того нового, что закралось в нее, не давала понять, путала чувства и мысли. Застилала глаза, и Константин не видел пока даже того, что было у него под самым носом.Он не знал, что думать, терялся и путался. Может, судьба или Бог продолжают испытывать его? Возможно, теперь Новак снова оказался на месте Дина, только в более духовном плане, не зацикленном на тупой физиологии и удовлетворении низменной похоти? И тоже захотел немного ласки и тепла. Но если тогда Дин четко знал, что нравится Новаку, то теперь Константин даже малейшего понятия не имел, нравится ли он Дженсену. Он пока, если честно, не сильно задумывался об этом. Тут другая ситуация, чем с Дином, Дженсен – человек подневольный, хозяин мог приказать ему переспать с художником, и мальчик вынужден был бы подчиниться под страхом наказания. Или Дженс сделал это из благодарности за хорошее отношение к себе и малышам. Или пожалел, догадываясь о том, что Новаку плохо, проявил сочувствие и милосердие, как умел.Ромео:*?…Какое зло мы добротой творим!?С меня и собственной тоски довольно,?А ты участьем делаешь мне больно…Кто знает, о чем думал Дженсен? Понять что-либо определенно, в его случае, невозможно. Но хотелось бы представлять, что мальчик реально сам захотел более близких отношений с Касом. Может, мужчина ему нравился, хотя бы немножечко? Но и это тоже пугало. Новые чувства, да еще и взаимные? А не слишком ли это большая награда, которую он, Константин, к тому же, не заслужил? Не за то ли, что он подвергнул насилию этого ребенка, во всех смыслах беззащитного, хотя внешне крепкого и сильного? За что вдруг на него свалилось бы такое счастье? И что потом с этим счастьем делать? Он еще с одной любовью не разобрался, а тут уже – следующая? И не погубит ли он невольно этого мальчика – Дженсена? Брат Лоренцо:*?..Прошу не торопить:?Тот падает, кто мчится во всю прыть…Но что же до сих пор так хреново-то? Что ж его никак не отпускает? Как будто нож все еще торчит в сердце, причем он сам себе воткнул туда этот нож. Может, именно от этого так хреново? Сам толкнул в объятия друг друга влюбленных, а теперь больно видеть Дина, которого Сэм обнял за шею, нежно и запросто, больно видеть их вместе? Но разве было бы лучше, если бы Кас и Дин расстались, что было неизбежно, но хреново сейчас было бы и Дину – во много раз хуже, чем было при Новаке? Одинокому, непонятому, убитому горем и отчаянием. А, возможно, его любимого уже не было бы на свете – кто сказал, что любовь не может убивать? Сгорел бы на костре своих неразделенных чувств, словно мотылек на пламени свечи! Ромео:*?…Любовь нежна? Она груба и зла.?И колется, и жжется, как терновник…Конечно, Константин не стал бы от такого финала счастливее – Кас не эгоист. Только не он! То, что Дин счастлив, заставляло улыбаться, глядя на обнимающихся Винчестеров – сияющих, влюбленных, таких светлых и умиротворенных. Новак радовался искренне, в его любящем сердце не было места черной зависти. Эти горящие глаза и улыбки с ямочками на щеках согревали его, просто…Просто и себе тоже хотелось бы хоть немного согреться…Два тела ползают по полу – две задницы торчат вверх. Одна – мужчины средних лет, другая – одиннадцатилетней девочки – уже совершенно привычная картина по выходным. Листы биополимерного ватмана разложили – здоровенные! Новак купил их, конечно – у Эклзов на такие денег нет. Листы занимают почти все свободные уголки пола – мужчина и девочка рисуют. Иногда буквально – один начинает линию, другой подхватывает и завершает с другой стороны бумаги. Иногда они спорят и почти ссорятся. Почти. Потому что на Маккензи вообще невозможно сердиться – это солнечный ребенок, лучистый, который дарит свое тепло всем, а особенно тем, кого любит.Пол занят. Кровать тоже – на ней разложены листочки эскиза декораций – как пазл. Девочка иногда встает, чтобы взглянуть на них, свериться. Мужчине это не нужно – он и так помнит весь проект наизусть.Пол занят и кровать тоже, но братьям все равно – они прекрасно разместились и на биллиардном столе.- Начинай – я не буду прерывать!Джаред медлит. Дженсен разводит руками:- И?..- Сейчас. Я… кажется, забыл.- Ты знаешь текст, Джей. Что?- Я… – краснеет подросток.Маккензи не поднимает головы от рисунка:- Ему в этой сцене с Беллой целоваться, и он боится струсить…- Мак! – упрекает мягко Дженс. – Он не струсит. Он просто немного смущается, а это исправимо. Ну, давай же, Джей! Если ты стесняешься нас, как ты будешь выступать перед всей школой? Надо наоборот, проговаривать много раз, чтобы текст этого отрывка вылетал у тебя автоматически, тогда можно будет полностью отдать себя своим чувствам. Ты справишься, Джей.- Маккензи смотрит и улыбается… – хмурится Джаред.- Она не будет смотреть… Ладно, давай так: закрой глаза! Давай же! – Дженсен берет брата за руки: – А теперь выдохни несколько раз. Медленно, как в тех видеоуроках, помнишь? Так. А теперь читай. Как будто тут никого больше нет. Тут только ты. Хорошо? Можешь тихо-тихо – не надо пока напрягаться, я тебя все равно услышу…Джаред дышит часто, у него влажные руки. Если он хочет стать актером, научиться справляться со своим страхом ему придется тоже. Все боятся – кто-то высоты, кто-то клоунов, а кто-то публичных выступлений. Бояться – нормально. Но не по-мужски дать страху победить себя.Джаред успокаивается. Он в безопасности, среди своих. Вот руки брата – сильные и надежные, он их чувствует. Брат не ржет, как остальные, не орет, как режиссер, он просто хочет помочь. Вчера на репетиции на Джареда напал ступор. Им пока разрешают не целоваться, но обнять Беллу надо было. Белла Талбот – такая красивая, она смотрела на него выжидающе, а Джаред проглотил язык. Весь текст выветрился, будто его в голове и не было.Учитель остановил их. Сказал, что надеется, что в понедельник Эклз подучит текст и не сорвет репетицию. А Джаред все выучил заранее! Вот, только слова любви Белле произнести не смог…- Начинай, – просит Дженсен. Старший, надежный – брат, друг, отец. Его руки не бросят, не оставят в беде. Утешат, ободрят и… дадут по шее, если младший в чем-то не прав. Руки Дженсена…И его голос – родной, низкий, почти, как у папы…- Тут только ты. И больше никого… – шепчет Дженсен.Начинает читать тихонько свою часть диалога:Джульетта/Дженсен:*?...Уходишь ты? Еще не рассвело.?Нас оглушил не жаворонка голос,?А пенье соловья. Он по ночам?Поет вон там на дереве граната.?Поверь, мой милый, это соловей!Джареду страшно, но брат рядом. Джаред размыкает бледные губы, его голос слегка дрожит: Ромео/Джаред:?Нет, это были жаворонка клики,?Глашатая зари. Ее лучи?Румянят облака. Светильник ночи?Сгорел дотла. В горах родился день?И тянется на цыпочках к вершинам.?Мне надо удалиться, чтобы жить,?Или остаться и проститься с жизнью.Джульетта/Дженсен:?Та полоса совсем не свет зари,?А зарево какого-то светила,?Взошедшего, чтоб осветить твой путь?До Мантуи огнем факелоносца.?Побудь еще. Куда тебе спешить?Ромео/Джаред:?Пусть схватят и казнят. Раз ты согласна,?Я и подавно остаюсь с тобой.?Пусть будет так. Та мгла – не мгла рассвета,?А блеск луны. Не жаворонка песнь?Над нами оглашает своды неба.?Мне легче оставаться, чем уйти.?Что ж, смерть так смерть!?Так хочется Джульетте.?Поговорим. Еще не рассвело.Джульетта/Дженсен:?Нельзя. Нельзя. Скорей беги: светает.?Светает. Жаворонок-горлодер?Своей нескладицей нам режет уши,?А мастер трели будто разводить!?Не трели он, а любящих разводит,?И жабьи будто у него глаза.?Нет, против жаворонков жабы – прелесть!?Он пеньем нам напомнил, что светло?И что расстаться время нам пришло.?Теперь беги: блеск утра все румяней.Ромео/Джаред:?Румяней день, и все черней прощанье.Джульетта/Дженсен:?В окошко день, а радость из окошка.Ромео/Джаред:?Обнимемся. Прощай! Я спрыгну в сад.Джульетта/Дженсен:?Ты так уйдешь, мой друг, мой муж, мой клад??Давай мне всякий час все это время?Знать о себе. В минуте столько дней,?Что, верно, я на сотню лет состарюсь,?Пока с моим Ромео свижусь вновь.Ромео/Джаред:?Я буду посылать с чужбины весть?Со всяким, кто ее возьмется свезть.Джульетта/Дженсен:?Увидимся ль когда-нибудь мы снова?Ромео/Джаред:?Наверное. А беды эти все?Послужат нам потом воспоминаньем.Джульетта/Дженсен:?О Боже, у меня недобрый глаз!?Ты показался мне отсюда, сверху,?Опущенным на гробовое дно?И, если верить глазу, страшно бледным.Ромео/Джаред:?Печаль нас пожирает, и она?Пьет нашу кровь. Ты тоже ведь бледна.?Прощай, прощай!Джульетта/Дженсен:?Судьба, тебя считают?Изменчивою. Если так, судьба,?То в самом деле будь непостоянной?И вдалеке не век его держи…По ходу диалога голос Джареда крепнул, разворачивался. Даже две задницы на полу остановили свои препирательства – замерли, прислушались. Но Джареду не стыдно – здесь же нет никого! Здесь только он и его кроткая Джульетта…Когда Дженс произнес последние строки, так тихо вдруг стало. Воздух звенел от напряжения.Джаред открывает глаза: Дженсен смотрит на него. Тепло так, глазищи большие, в них отражается Джаред – весь. Все, без малого, два метра, со своими ямочками и смешно торчащими ушами. Дженс, его брат, его опора.- Как? – переспрашивает он брата, теперь только поддаваясь страху.- Молодец, – улыбается Дженс, – очень хорошо! Если сыграешь так на спектакле, я… я сам буду мыть за тебя посуду у Эллен целый месяц!Джаред доволен, даже покраснел от похвалы, но деланно вздыхает:- А режиссер сказал бы, что это плохо. Что надо громко и четко, чтобы слышно было произношение, что это спектакль на межгалактическом языке, и в этом весь его смысл.- Твой режиссер – идиот! Только ему этого не говори. Если бы Шекспир знал, что смысл его произведения в произношении, он бросил бы его в печь!Джаред улыбается. Маккензи подходит к нему, обнимает, кладет голову на колено – тонкие русые косички. Коллинз дотягивается, привстав над ватманом, и треплет по отросшим волосам ободряюще.Джареду приятно, но… он не призна'ется. Ни за что! Он еще не знает слов ?подростковый нигилизм?*, но это не меняет дела. В свои семнадцать он не маленький уже! Джаред Эклз не любит телячьих нежностей! Он – мужчина!- Я проголодался, – выдает мальчик ворчливо.Все смеются – Джаред всегда голодный. Он уже выше брата, но все еще растет. Подросток!- У Эллен оставалось холодное мясо и крекеры, – улыбается Дженс: – Пошли?- Пошли! – Маккензи хлопает в ладоши. Спохватывается: – Ой! А как же наш балкон?- Я закончу балкон сам, – улыбается Новак, – сходите, подкрепитесь. Дети уходят в морозную вьюгу. Снег лупит по окнам – его так много, что они разгребают его ногами, прежде чем закрыть дверь. Холодища! И темнота – Большого дома не видно сквозь метель и мрак. А мужчина улыбается. И ему тепло…Дети, наверное, уже спят. И Дженсен затих в постели, перестал вертеться. Лежит тихонько, укрывшись одеялом наполовину – огонь от камина бликами танцует по его спине, целует светлую кожу, золотится в волосах. Такой хрупкий мальчик, такой ранимый.Новак задумался – вот этот блик на портрете у него не получался. Вот, бывает, не удается, и все тут. Хоть тресни! Не факт, что не получится и на большом полотне, но хотелось все же добить эту деталь. Или…Или, Бог с ней! Что, не подождет до утра? Разве этот гребаный блик – главное в жизни?А что же главное, Константин?Мужчина откладывает палитру, вытирает ветошью кисти. Сильно пахнет растворителем. Если бы Новак не привык к этому запаху за долгие годы, то этот запах кружил бы ему голову. Он преследует его, впитывается в волосы, в одежду, в руки. Дин всегда чихал и открывал пошире окно…Моет руки с мылом – с них стекает вода. Пена, кружась, исчезает в стоке. Как много в этой жизни несущественной пены!Раздевается, забирается под одеяло. Целует золотые плечи с созвездиями мелких веснушек. Дженсен вдыхает носом и шумно выпускает воздух, потягивается сонно. Переворачивается на другой бок, извиваясь, как дикий кот. Прокручивается в его руках, кожа скользит по ладоням – нежная, теплая, тонкая кожа. Стан выгибается – узкая талия, ребра, покрытые ромбиками косых мышц.Повернулся лицом к мужчине, улыбнулся, не открывая глаз. Реснички отбрасывают глубокую тень. Тень колеблется в отсветах пламени, и кажется, что веки подрагивают. Такой трогательный в полусне, такой беззащитный.Новак сжимает в объятиях стройное гибкое тело – бережно сжимает, боясь помять. Дженс обвивает шею мужчины руками – руки сильные, но скользят так нежно. Невесомо. Открываются глаза – глубоко-зеленые, почти карие, с оранжевыми блестками… Вот так бы и написать это. Вот оно – то, что нужно! Схватить бы сейчас кисть, но… Но это не главное, совсем не главное! Плевать! Он ?схватит? этот блик завтра. Он не выпустит из своих ладоней это молодое тело. Мальчик. В его руках – такой дорогой для него мальчик! Да и Дженсен его не отпустил бы – не сейчас. Дженс еще не проснулся – смотрит, как из тумана. Прижимается, чувствует, как у мужчины прочно стоит. Улыбается. Целует.Его губы – как же Кас соскучился! По этим губам, по этим рукам, по теплой бархатистой коже. Динчик, Дин, Дженсен… А так ли уж они похожи? А так ли уж отличаются?..Такие осторожные объятия. А через миг – уже такие жаркие. Дженсен трется о его бедро, о его бок, а щекой о волосатую грудь. Членом о мужской член. Горячие – оба. Им хорошо.- Хочу, – шепчет Дженс. ЕГО мальчик.Новак все еще в смятении. Ему все еще странно и неловко. Но он учится – учится всю жизнь. И сегодня сделает, как надо.Лубрикант теперь всегда рядом – только руку протяни.Смочил пальцы, скользнул между ягодиц. Дженсен облизывает губы, и Новак тут же припадает к ним жарким поцелуем. Пальчик нежно оглаживает складки, Дженсен выгибается мускулистым станом, чуть раздвигает ноги – только чуть-чуть, чтобы было удобнее. Не пошло, не развратно, просто ненавязчиво раскрываясь перед тем, кому доверяет.Один палец. Проскальзывает внутрь. Дженс вдыхает и выдыхает медленно. Целует мужчине грудь. Находит губами ареолу, втягивает в рот крохотный темный сосок, посасывает его, ласкает языком.Два пальца. Оглаживают, ласкают изнутри. Мальчик оттопыривает попу – прелесть, какую кругленькую! Не толстую, сплошные мышечные арбузики под белой кожей – ни грамма жира! Кожа обтягивает плавно, почти блестит. Так и не отрываться бы от этих покатых холмов ни ладонями, ни взглядом!Три пальца. Дженсен прижимается всем телом, шепчет жарко губами в губы:- Хочу. Тебя. Всего.Лубрикант – на пальцы, пальцами – на пенис. Обильно – ему не жалко. Для ЕГО мальчика не жалко – чтобы скользко, чтобы не больно.Горячая головка. Бордовая от прилившей горячей крови. Проталкивается не спеша. Чуть быстрее – и Дженс уже шипит сквозь белые зубы. Новак пугается. Выйти? Нет – Дженс хватает его за зад, ощутив невольное движение, не дает отстраниться. Ему не больно – надо просто немного привыкнуть. Он пускает – можно еще немного глубже. Потихоньку – в жаркую тесноту.Вошел весь. Дженсен прижался сильно, обхватил плечи, прислонился щекой. Кас его целует – в шею, в плечо, ласкает ладонями выгибающуюся спину, крепкие ягодицы. Нежный, хороший, ласковый мальчик…Новак двигается. Трахает своего мальчика... Нет, не так – занимается любовью со своим мальчиком, пока тот стонет ему в шею, цепляется пальцами за лохматые мужские бедра. Так тесно внутри, так страшно и… сладко:- Дженс!- Что, Миша? Что… – шепчет хрипло, сбивчиво. Цепляется пальцами, направляет, торопит.- Я скоро, Дженс.- Хорошо, – закрывает глаза, подмахивает сам. Ему хочется, так сильно хочется!- А ты?- Потом, – как всегда.Новаку не нравится ?потом? – его не устраивает. Он хочет, чтобы его мальчику тоже было приятно.Не спрашивает, дотягивается сам – обхватывает ладонью горячий ствол. Так странно – у Дженсена даже член в веснушках. И яички в тонких золотистых волосках – нежные. Двигает рукой вверх-вниз, большим пальцем цепляя уздечку. Дженсен не возражает – ему нравится. Из губ – рваное дыхание и мягкие полустоны-полувздохи. Двигается ладонью по стволу, а сам любит своего мальчика, продолжает орудовать в его анусе своим инструментом, долбит резко, на полную. Не выдерживает уже. Трудно и там, и там справляться, не сбиваться и там, и там. Трудно, но надо. Он хочет. Сам хочет сделать Дженсену хорошо.Кричит, прижимает круглую попу, натягивает на себя. Дергается внутри всем пенисом, а колечко мышц сфинктера довершает дело, сжимаясь – Новак кончает, орошая своего мальчика собой. И Дженс вдруг дергается, его рот открывается, искажается оргазмом лицо, он пытается спрятаться на плече мужчины. Но Новак хочет видеть, перехватывает его за подбородок, зажимает головку его члена двумя пальцами – на самом чувствительном месте. Дженсен хрипит, выстанывает от диафрагмы, низкий стон переходит в скулящий фальцет. Новака трясет, Дженса тоже. Член Новака исторгает из себя семя, и на пальцах тоже влажно, мальчик кончает, брызгая в руку Каса горячим. Пальцам щекотно. Стекает по кулаку, брызгает на впалый живот.Все, Новак смотреть больше не может – он выжат, опустошен. Выходит из горячего отверстия, вынимает себя, ложится на спину расслабленно.Дженсен лежит рядом несколько долгих минут. Шевелится, берет руку мужчины в рот, облизывает липкие пальцы – один за одним. Как массаж, только языком. Безумно приятно!Новак глаз не открывает – ему слишком хорошо и спокойно. Слишком не хочется этот покой нарушать. Дженсен заканчивает с рукой – слизывает всю свою сперму. И наклоняется, чтобы слизать сперму Каса.- Это не обязательно, – Новак очнулся, поймал Дженса за подбородок: – только, если ты хочешь.Достает полотенце – Новак сегодня подготовился. Протягивает Дженсену. Парень думает секунду, облизывает с губ остатки своего семени:- Твою – хочу, – шепчет и берет в рот плоть Новака, испачканную смазкой и спермой.Приятно-то как! Мужчина уже кончил – у него не встанет так быстро снова. Но теплый рот и язык, облизывающий его мягкий член – это тоже восхитительно! И очень интимно. Очень доверительно.Мальчик заканчивает, вытирает полотенцем свой живот, ложится рядом. Целует – его губы пахнут Новаком.- Спасибо, – шепчет.- Обращайся, если что…Дженсен улыбается. Он так здорово улыбается!Ускользает в санузел – обмыться. Ему неприятно, когда липнет, когда сперма течет по ногам. Но приятно, что это – Миша. Хоть сколько угодно раз…Пощечина!!!Звонкая, хлесткая, как удар хлыста!Роман недоволен:- О чем ты думаешь? – шипит он угрожающе: – Двигай булками, скотина ленивая!Щека горит! Не настолько больно, но очень оскорбительно. Стыдно.Дженсен не опоздал. Ушел из игровой вовремя. Он теперь не исчезает, как привидение. Перед уходом обязательно целует СВОЕГО мужчину – в губы, если он не спит. Или тихонечко в лоб, если он не проснулся. Но обязательно целует.Подготовился – принял душ, сделал клизму, промылся изнутри. Побрился. Почистил зубы. Растянулся – маслом с корицей, пальцами и фаллоимитатором – хорошенько, Дик не будет с ним нежничать, может и засадить сразу! По самые яйца! Поэтому пальцев тут недостаточно – только дилдо.Чистый, ароматный и растянутый – чем еще хозяин недоволен?Ах, да, он требует полной отдачи! А Дженс… вспомнил Мишу не вовремя. Замедлился на какие-то секунды. Скакал, как ковбой на коне, сидя сверху на хозяине, расслабленном после массажа. Как машина, забивающая сваи в грунт. Четко вдоль вертикальной оси! Подумал про Мишу – сбился с ритма.И тут же схлопотал по роже! Надо встряхнуться! Бр-р! Если не отвлекаться и все сделать хорошо, то полчаса максимум – и он свободен. А иначе – скотч, повязка и, возможно, ремень. И жесткая ебля на полдня. В обе дыры!Фу-х! Ладно, он постарается.- Простите, господин Дик, больше не повторится…*Сноски:??Ромео и Джульетта?, акт I, сцена I;??Ромео и Джульетта?, акт II, сцена III;??Ромео и Джульетта?, акт I, сцена IV;??Ромео и Джульетта?, акт III, сцена V;?Нигили?зм (от лат. Nihil — ничто) — мировоззренческая позиция, ставящая под сомнение (в крайней своей форме абсолютно отрицающая) общепринятые ценности, идеалы, нормы нравственности, культуры. Подростковый нигилизм как психологическое понятие, в основном проявляется в виде протестного поведения, и является защитным механизмом при столкновении психики подростка с миром взрослых, идеалы которого не соответствуют идеалам и ожиданиям взрослеющего индивидуума.