Глава 4 (1/1)

- Не отвечай.- Я не могу.- Сбрось звонок, Гвен.В его голосе ему самому слышалась мольба. Гвен стояла у стены, в одной руке – трусики, босая, растрепанная, с искусанной грудью. Телефон в ее длинных пальцах начал звенеть в третий раз. Звуки, который он при этом издавал, были одновременно издевательскими, монотонными, тревожными и бесстрастными. Так звучит похоронный марш сегодняшней ночи, подумал он угрюмо. Два звонка она просто переждала, и вот теперь оба слушали третий – застигнутые врасплох комические любовники, сцена из кошмарной буффонады, готовые кадры для фильмов Феллини. Голая женщина: светлые локоны, мокрая пизда, темные от страха глаза, алые от поцелуев губы. Одетый мужчина: распахнутая ширинка и член все еще в состоянии афтершока, наполовину уже (о боже, нет), наполовину еще (если что, я смогу!). Жалкая попытка удержать ситуацию под контролем. - Напиши ему, что не можешь говорить!Она посмотрела на него далеким и встревоженным взглядом. Потом швырнула телефон на столешницу, начала торопливо натягивать трусики. Он с печалью наблюдал, как втискиваются под шелк ее плавные, здоровенные, но до странности аккуратные ягодицы, затем она подняла руки и быстро провела пальцами по волосам, убирая их назад. Он застегнул свою ширинку, с мазохистским удовольствием ощущая тупую боль в члене и яйцах. Поднял блузку и джинсы и подал Гвен. Она оделась, и к этому моменту третий телефонный апокалипсис как раз закончился. Застегивая нижние пуговицы, она подошла к брошенным у стены туфлям. - Мне надо попросить прощения? – начал он.- Нет. Ну что ты, нет.- Я действительно не хотел, чтобы так получилось.- Не будь смешным. Не извиняйся за то, что не считаешь ошибкой. И мне не пятнадцать.- ?Пятнадцать?? Так вот во сколько ты потеряла девственность?Она мрачно посмотрела на него, выпятив нижнюю губу. - Ник. Мы закончили, хватит об этом. - Мы не закончили, - возразил он.- Отвези меня домой. Нет, - вдруг отвернулась она и схватила телефон. – Нет, не надо. Я вызову такси. - Вот так? Вот прямо сейчас?Она нажимала какие-то кнопки и не слушала его. - Что ты делаешь?Гвен виновато дернула плечом:- Убер.- И все?Она криво ухмыльнулась:- Джайлз передает тебе привет. Я написала ему, здесь слишком шумно, чтобы ответить на звонок. - Откуда он знает?..- Кто-то из наших… Нана или Люк скинули ему сегодня вечером, что виделись со мной. Мне пришлось написать, что я здесь, с тобой, что мы заехали выпить после спектакля…- Вот как?Она покачала головой, передала ему телефон, и он прочитал:Ну, тогда хорошего тебе вечера, малютка Гвен. Люблю, люблю, люблю. люблю тебя, скользкий типПомнишь насчет спиртного? И еще. Если надумаете потрахаться с Ником, умоляю, никаких папарацци вокруг. ?ха-хаОн посмотрел на бессмысленную череду смайлов вслед за этим ?ха-ха?. Там были разноцветные сердечки, цветы, бабочки и хрен знает что еще. Вообще, зависть берет к этим любителям эмодзи – всегда могут спрятать свои чувства за нелепыми картинками, выражающими весь спектр человеческих эмоций, а по сути, не выражающими ничего. - Это его форма ревности или что? Сарказм? Как-то мелко. И по-юношески очевидно.- Не думаю, что он это всерьез, - Гвен забрала у него телефон. - А ты у него под колпаком. Ты всегда должна отвечать, где ты?- Вовсе нет. Знаешь, это даже смешно, какая-то форма обратного газлайтинга – убеждать меня в том, что меня газлайтят. - Мне не нравится этот птичий язык недотраханных феминисток. В мое время мы называли таких, как он, очень просто. ?Самодовольный тупой козлина?.Она посмотрела ему в глаза долгим и мрачным взглядом.- Ник, я… Мы больше не должны этого делать. Сегодня зашло слишком далеко. Слишком… Возможно, хорошо, что мы остановились. Что нас остановили.- А, вот как. Время для рефлексии! И место-то какое подходящее. Знаешь, что? Через сколько минут приедет твой гребаный Убер? Вали отсюда. Просто возьми свой протраханный Джайлзом телефон и съебись нахуй с моих глаз.Она покраснела, густо и ярко:- Не смей так со мной разговаривать.- А то что? Мой образ джентльмена померкнет в твоих глазах? Гвен шумно выдохнула, явно пытаясь досчитать до десяти. И все же она не уходила. Телефон пиликнул – наверное, приехал водитель. - Ник, послушай, - начала она таким ровным и спокойным тоном, что он невольно поморщился. – Послушай, мы не должны были этого делать. Это было… Это было случайностью, ошибкой, я не знаю, чем, но чем-то неправильным. У тебя есть жена, дети, и у меня есть партнер, и мы с ним…- Что ты так вцепилась в него? Что он тебе может предложить? Он же чертов пидор, только слепой не видит! – он взорвался опять, и слова срывались с его губ, почти неконтролируемые, абсолютно невозможные. – Он же любит в задницу. Он трахал тебя в задницу, и он сделал тебе больно. Нет? Не так? Думала, я не замечу? Или ты любишь пожестче, а? Тебе это понравилось? Скажи правду хоть раз в жизни. Или ты только притворилась, что все в порядке? Притворилась, что тебе с ним хорошо? Так и было, я прав? Я же говорил, ты хорошая актриса. Гвен поднесла руку к лицу, коснувшись своей пылающей щеки и опустив взгляд куда-то к его кроссовкам. Проговорила тихо и растерянно:- Какой же ты мудак. - Ты хорошая актриса, Гвендолин Трейси Филлипа, но тебе есть, куда расти. Я преподам тебе последний урок на сегодня. В следующий раз, как станешь раздвигать ноги перед кем-то, и подставлять свою… r?v*, не сжимайся, словно тебя ударили. *(дат.) задница Она вскинула глаза - и он увидел, что ее ресницы трепещут, взлетая и падая с огромной скоростью, и что, несмотря на эти жалкие усилия, зрачки ее медленно наливаются влагой. Ее губы тряслись. Она повернулась и пошла к выходу, не оглядываясь, не опустив головы. Щелкнули замки, хлопнула дверь. Он остался один, и некоторое время просто стоял над раковиной, с отвращением изучая собственное лицо. Вошли двое: мужчина в безупречном костюме и девушка на каблуках и в одном только ошейнике. Они не потрудились закрыть дверь, оба беспечные и навеселе, как и большинство в здешней толпе.Мужчина кивнул ему, слово старому знакомому, встал у стены, и девушка тотчас опустилась на колени и расстегнула его ширинку. Она занялась своим делом с ленивой старательностью, мужчина рассеянно гладил ее волосы – и вдруг подмигнул ему. Он не хотел смотреть и сделал вид, что споласкивает руки, а, когда повернулся, они оба были слишком заняты друг другом. Он выскользнул в коридор, сжавшись, будто готовился стать мишенью невидимых, предполагаемых Джайлзом, папарацци.Следующие несколько часов он пил, убеждая себя, будто иного выхода быть не может. Он сделал все, чтобы испортить эту ночь, наговорил такого, что, будь он на месте Гвен, не ушел бы с гордо поднятой головой, а сломал бы сам себе челюсть. К счастью, она не стала марать об него руки. Она всегда была слабая, внезапно подумал он между очередными шотами текилы. Слабая, либеральная и трусливая англичанка Гвен. Прежде она часто рассказывала ему о своем детстве, и он без труда мог вообразить ее – школьницей в синем джемпере с нашивкой, в юбке со складками, с убранными в косу светлыми волосами, или маленькой гимнасткой посреди пыльного спортивного зала, или слишком ярко накрашенной старшеклассницей в электричке на Лондон. Она часто становилась жертвой насмешек, травли – хотя ничего в ее рассказах напрямую этого не касалось, он видел и знал, что ее обзывали, колотили и унижали, и что она всегда, всегда была ужасно одинока. Но ее слабость была не в том, что она не решалась давать отпор. Она решалась, и не раз, и дошло до того, что ей сломали нос и раскроили губу, и было еще несколько шрамов, уродливых шрамов от школьных турников или качелей, на которые она приземлялась в своей неудачливой юности. Но сила не только в том, чтобы сражаться за себя. Сила в том, чтобы осознать себя несправедливо обиженной. Чтобы вообще быть честной с собой… И его тошнило от того, как по-английски лицемерно она всегда пыталась делать вид, будто ничего не происходит. Наконец, порядком охмелев, он подозвал официанта и заплетающимся языком попросил вызвать водителя. По дороге домой он вытащил телефон и включил его. Среди сообщений, которые он смахивал, будто надоедливых мух, было несколько от жены. Ничего особенного, пожелания хорошего вечера. Новости о ее проектах. Он открыл мессенджер, а затем свой чат с Гвен. Последнее, что он написал ей сегодня, а точнее, уже вчера, было:БДСМ зовет! Заеду в 18-30Потом череда восторженных смайлов от нее – и дальше было пусто. Как и у него на душе. Тошнотворно и пусто.Он набрал, не без труда попадая по буквам:Overs?t det til engelsk, hvis du vil. Og hvis du ikke ?nsker det, skal du lade det v?re som det er. Jeg er virkelig ked af det. Jeg ved ikke hvorfor jeg fortalte dig dette. undskyld. Gwen, tilgiv mig.** (дат.) Переведи это на английский, если хочешь.А если не хочешь, оставь как есть.Мне очень жаль Я не знаю, почему я тебе это сказал.Я прошу прощения.Гвен, прости меня. Несколько раз он проверял, нет ли ответа, но сообщение оставалось непрочитанным. Когда он вошел в квартиру, за окном разлился бледный, болезненный рассвет. В комнатах было прохладно, пахло кедровым маслом, которым его горничная натирала паркет. Он опять вытащил телефон и нервически уставился на темный экран.Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста, Гвен! Он включил экран.Даже прощения не умеешь просить нормально. Куча смайлов, как всегда, сопровождала эту сентенцию. На этот раз они состояли из печальных рожиц, рыдающих рожиц, блюющих и орущих рожиц. Он расхохотался, глядя на них, пьяным и идиотским смехом. Он переключил клавиатуру.Гвен, прости меня. Я серьезно.Он снял куртку, затем стянул через голову футболку и бросил на кресло. Когда открывал холодильник, чтобы взять воды, телефон пиликнул. Он набросился на него, словно коршун на цыпленка.Мы оба были виноваты………..НО ТЫ БОЛЬШЕ!Давай просто забудем, хорошо? На сей раз эмодзи отображали грустных и серьезных людей, было и немного летящих осенних листочков. Господи Боже, этой женщине почти сорок. Он улыбался, печатая ответ:Согласен. На все 100. Он подумал и добавил большой палец вверх.Едва он открыл бутылку с водой, снова пискнул телефон. Tak! Vi er venner.**(дат.) Спасибо! Мы ведь друзья.Это было чертовски мило с ее стороны. Он опять улыбался, хмурился и вновь улыбался, растерянно, глупо, счастливо, как человек, которого чудом спасли – столкнули с рельсов за миг до появления несущегося поезда или что-то в этом роде. И вдруг он ощутил, как из глаза покатилась пьяная слезинка. А вот это действительно было признаком того, что он перебрал со спиртным. du er min beste ven gwen****(дат.) ты мой самый большой друг гвенОн нажал “отправить?, когда уже лежал на диване, ему не хватало сил добрести до спальни, да и не хотелось. Он врубил телевизор и выключил звук. Глаза у него закрывались, последнее сообщение для Гвен было написано с ошибкой, без заглавных букв и утыкано рандомными эмодзи – он слишком устал, чтобы даже утруждать себя правкой. Раз уж она использует онлайн-переводчик, ей будет нетрудно перейти на датский. Может, со временем она вообще его выучит. Было бы неплохо. Некоторое время он играл с этой мыслью, ему было приятно воображать ее рядом с собой, всегда, везде. Ее сияющие глаза и улыбку, которые принадлежали бы только ему. В этом сослагательном мире он был свободен, и она была его – любовницей, лучшим другом и, конечно, женой. Она родила бы его ребенка, она носила бы его кольцо, она бы понравилась его друзьям, она бы понравилась его родственникам, она делала бы его счастливым. Каждый день. Каждую ночь. И эта мучительная ревность, что порой прогрызала в нем ходы, как голодный и злой зверек, исчезла бы. И эта его темная печаль, постоянное томление души, похожее на отдаленную зубную боль, растворилась бы в множестве счастливых дней. Свобода. Освобождение. Он желал их для себя, но он также не желал их для нее. Она должна была всегда принадлежать ему, по праву… а по какому, собственно, праву? Да просто так, он так решил. Но. У нее было бы все, чего она хочет, и он сделал бы ее счастливой, это уж точно. Он никогда бы сомневался в ее таланте, поддерживал бы ее, учил ее, наставлял ее, а если надо – заставлял бы верить в себя. В ней было много неуверенности, робости, страха, принесла она их из детства и своей пусть бурной, но бестолковой и наполненной унижениями юности. И он бы справился с ними, он прогнал бы их, потому что, когда у нее что-то получалось, когда она делала то, что ей нравится, и делала это с полной отдачей – она сияла и светилась, такое явление природы, вроде солнечного света или морского бриза, неукротимое, бесконечно прекрасное. Неужели есть люди, которые этого не замечают? Неужели есть те, кто этого не ценит? Слепцы, глупцы, невежды, и главный среди них – некто Джайлз Дикон.Чтобы избавиться от неприятного привкуса этих мыслей, он подумал о ней как о той девушке, что стояла на коленях перед мужчиной в туалете фетиш-клуба. Черный ошейник неплохо бы смотрелся на ее длинной белой шее. Он почувствовал, как его член становится твердым, воспоминания смешивались с воображаемым, рождался такой коктейль Молотова для его либидо. Возможно, Гвен так же сейчас пытается довершить начатое там, в клубе. Он представил, как она вталкивает в себя свои длинные изящные пальцы: два пальца, три, большой палец на клиторе, как они покрываются ее влагой, как она лежит на спине – отражение его самого, раскинув колени, и ее бледные бедра дрожат от желания.Он начал мастурбировать, и кончил почти молниеносно, словно его тело только этого и ждало. Плоть живет по своему собственному расписанию, в конце-то концов. Он лежал, прикрыв глаза чистой ладонью, на спине, слушая, как за окном гудят автомобили и проносятся поезда метро, и в комнате теперь пахло не столько чистым кедровым маслом, сколько сексом, потом, выпивкой и отчаянием. Когда он уснул, она приснилась ему во всей своей красе: высокая, с гордо поднятой головой, белоснежная, как лебедь, и такая же нежно-недоступная. Она стояла, совершенно голая, босиком, посреди улицы, и люди спешили мимо, ничего не замечая. И красные двухэтажные автобусы, и черные кэбы неслись мимо нее, все двигалось и скользило. Он пошел, почти побежал к ней через толпу, с каким-то мерзким предчувствием внутри, радость пополам с болью, и она протянула к нему руки – и пропала.