Глава 1 (1/1)

У бурных чувств неистовый конец,Он совпадает с мнимой их победой.Разрывом слиты порох и огонь,Так сладок мед, что наконец и гадок.У.ШекспирПовиновениеОна смотрит на него с пристальным и насмешливым интересом, но за всем этим кроется неуверенность. И эта очаровательная бравада не раздражает. Перебирая длинными пальчиками салфетку, она поднимает ее и кладет на стол, поднимает и кладет, и, наконец, с еле заметным вздохом, комкает, и он видит влажные следы на белой ткани.Проследив его взгляд, Гвен поджимает губы и бросает салфетку, подносит руку к лицу и отводит прядь долгим аккуратным движением, оттопырив указательный, сжав все остальные, сверху вниз, проводя вдоль своей пылающей щеки и зачем-то замерев, когда кончик холеного ногтя упирается в подбородок. Ему становится жаль ее, но лишь на секунду.- Никогда бы не подумала, что приду, - говорит она негромко. – Поверить не могу, что вообще тут сижу.- Но ведь сидишь, - добродушно отзывается он. – Здесь. Сейчас. И со мной. Почему?Гвен пытается рассмеяться, и ей почти удается, но в какой-то момент осколки смеха рассыпаются, скатываются с ее накрашенных губ, не оставив ничего, кроме горькой и недоуменной гримаски. Так ребенок не знает, расплакаться или повиниться. Или то и другое, думает он.- Наверное, соскучилась по тебе, глупый ты человек, - с фальшивой непринужденностью замечает она.- Так мило.- Мы расстались на… плохом месте. На таком месте сценария, после которого очень грустно. Очень плохо, очень грустно, Ник…- И ты захотела узнать продолжение.- Я сама его придумаю.- Что же придумалось?Гвен хмурится.- Мы должны помириться, - решительно сообщает она.Зачем, думает он, но ему хватает ума не произносить этого вслух. Зачем? Зачем? После всего, что было, после той горячей волны стыда и после ощутимого привкуса позора, который еще долго стоял в его глотке, делая мир бессмысленно-тошнотворным, сально-безвкусным. В тот вечер он ощущал себя ничтожнейшим из людей, более того – грязнейшим из всех грязных извращенцев.Он вдруг понял, почему многие мужчины (да и женщины) из клубов так опасались смешивать чувства и игру, любовь и садизм: эта смесь разрушала изнутри и выносила мозги, как пуля со смещенным центром тяжести. Вокруг было кроваво, гнилостно, грязно и отвратительно. Внутри него? Еще омерзительней. - Неплохой поворот, - тихо говорит он, не отрывая от нее взгляда.Ему просто нравится на нее смотреть. Он наблюдал за нею годами, и так и не нащупал, не смог отыскать причину своей завороженности. Она порой была такой обычной, такой земной и простенькой: свежая кожа под тонким слоем пудры, светлые локоны, родинки, веснушки, какой-то набор сладких банальностей. Порой, особенно поначалу, казалась ему невозможной дурнушкой, хмурой, нескладной и нерешительной. Порой корчила из себя диву, что было скорее забавно, чем сексуально. Могла и прикинуться красавицей, и ей верили, но в ее красоте не было ничего сверхъестественного, загадочного.Она вся была загадкой в своей нелепой открытости и откровенности. Он прошел долгий путь от твердой уверенности в ее неказистой никудышности – до сексуальной одержимости, которая, если честно, самого его очень пугала. Гвен превратила его в жалкое, растоптанное существо, подчиненное сексуальному фантому, в человека, который трахал воображаемую бабу чаще, чем собственную жену.А это, думает он, хоть и сомнительное достижение, но все же внушает…- Мы должны помириться и больше не обижать друг друга. Мы были хорошими друзьями.- И ты любила меня.- Да, - говорит она без паузы, без сомнения, без смущения. – Да, Ник.Вот, думает он с невольным восхищением, вот оно. Эта ее открытость. Ноа сказал ему, кажется, целую вечность назад, что Гвен уязвима. Сколько бы он не испытывал ее с тех пор, она не утратила этой потрясающей способности ему открываться. Сколько бы ни было сказано, сделано и сколько бы глупостей он не совершил.- Мне бы попросить прощения, за то, что я все испортил, - начинает он, зная, что теперь следует особенно аккуратно подбирать слова. Не надо драмы сверх меры. Гвен слишком любит такое. Она уцепится за его извинения, словно алкаш за последнюю бутылку.Гвен кивает.Он молча смотрит на нее, затем переводит взгляд за ее спину, затем – в сторону, за окно лондонского ресторанчика. Люди текут по тротуарам серой быстрой толпой. Откуда-то сверху на них мочится невидимое мглистое небо. Унылый пейзаж. Такой контраст с сияющей и сиятельной Калифорнией.- Но не стану, - скучающим тоном заканчивает он. Ему не надо поворачивать голову и ловить ее изумленный, обиженный взгляд. Ее глаза, должно быть, в эту секунду темнеют от гнева. – Я был с тобой честен. Предельно честен. Скажи, а ты была?Ее дыхание сбивается и учащается, и, ему кажется: если прислушается, то услышит, как колотится сердце, под крепкими ребрами, под нежной высокой титькой с розовым соском.- Этого только дурак бы не заметил! – говорит она придушенным и испуганным голосом. – Только ты и не заметил. Странно, что из всех людей на свете мне выпало полюбить тебя. Ты извращенец, эгоист и просто… просто… Ты обманщик. Притворщик.- Говорит женщина, которая много лет скрывала от меня свои чувства. Так кто из нас обманщик, Гвен? Она взволнованно сопит, потом с неприличным бульком отпивает вино. Он смотрит на нее, наклонив голову к плечу, почти наслаждаясь ее смятением.- ?Скрывала?. Да ведь ты никогда не интересовался тем, что я думаю, что я чувствую. Кто я вообще такая, тебя это никогда особенно не…- Неправда, - он усмехается еще шире. Пусть загонит себя в тупик своим самообманом, этой британской привычкой к вранью и ереси. – Я знаю, кто ты, Гвен. Знаю о тебе больше, чем ты сама.Это нахальное заявление, кажется, производит эффект. Гвен хмуро допивает вино, и он доливает ей, она с легким раздражением отодвигает бокал.- Ты… зачем ты мне все рассказал? – храбро спрашивает она, но смотреть в лицо ему теперь избегает изо всех сил.- Я просто решил, что пора тебе знать.- И зачем это мне?- Большинству незачем. Или плевать. Но ты сидишь сейчас напротив меня, значит, не так уж я ошибся.- Ты ужасно ошибся. Ужасно.- Ох, правда?- Не смей надо мной шутить. Ты и так меня унизил.- Чем же?Она крепко сжимает зубы и он наблюдает, как ее полненький подбородок покрывается этими милыми ямочками. И тогда Гвен выпаливает:- Предлагать мне помочиться на тебя! Ник!- Я и многое другое предлагал.- Ушам своим не верю.- Ты запомнила.- Я… ты меня удивил. Шокировал.- Выбил из колеи?- Говоришь, будто какой-то подвиг совершил.- Ты меня тоже.- Я бы ни за что не…Она замолкает, как-то потерянно обводит глазами зал ресторана.- Делай со всем сказанным что хочешь. Думай об этом, фантазируй, презирай, перебирай в этой своей хорошенькой голове до охренения.- Да, это ведь теперь не твоя забота. Почему? Почему именно так?!- Мне нравится так.- То есть?- Всегда нравилось.- Это отвратительно.- Думай, как тебе угодно, - повторяет он со спокойной настойчивостью. – Извиняться за то, какой я есть, не буду.- А твоя жена? Она знает?- Знает.Гвен шумно вздыхает, но что-то ему подсказывает – она предвидела ответ. Его жена человек, мягко говоря, нестандартный. А Гвен, при всей напускной правильности, далеко не дура.- И все тебе разрешает?- Детский вопрос. Пропускаем.- Нет, правда?- Я же сказал, пропускаем. Это в любом случае не твое дело, Гвен.- Командуешь, как в старые времена.- Для меня мало что изменилось.- Это тоже твоя ошибка. Все изменилось! Все! По-старому уже не получится…Ему хочется обнять ее и утешить, такая она растерянная: сидит перед ним, ерзая и сопя, возясь со своим когнитивным диссонансом, страдая и не понимая, за что.- Я так часто думала… Я… Господи, - она сцепляет руки надо лбом и прячет лицо в своих длинных ладонях.Он терпеливо ждет продолжения, хотя и сомневается, что она сумеет сформулировать. Ее смятение можно распробовать, лизнуть и прикусить, глотать, как роскошный десерт.- Тебе нравится, когда тебя унижают? – наконец, полушепотом, вытянув шею, выглядывая из-под сцепленных пальцев, спрашивает она.- Мне нравится унижать, - говорит он, не меняясь в лице, не меняя голоса. – Но я решил, что предложу тебе любую альтернативу. Ты мне не безразлична, Гвен.- Это в каком смысле?!Он решает не отвечать.- Ты меня достаточно унижал все эти годы, - с горечью замечает она. – Тебе, выходит, нравилось? Я думала, это просто дурацкое чувство юмора.- Одно другому не мешает, - ухмыляется он.- И вообще, мы должны быть взрослыми, мы должны…- Я ничего тебе не должен.- Да. Да, - она сдается и опускает руки на скатерть. – Это я зачем-то решила помириться.- Хочешь попробовать? То, о чем я просил?Гвен впивается в него остекленевшим от ярости взглядом.- Ну, хорошо, ты достаточно помучилась, и мне больше не доставляет удовольствия за этим наблюдать. К тому же, мы не можем торчать тут вечно. У тебя, - он смотрит на свои часы, дорогие и безупречные, все еще испытывая идиотскую подростковую радость от обладания, он знает, что это глупо, что это ГЛУПО, но у каждого есть маленькие слабости. – У тебя три минуты, чтобы ответить, да или нет. Хочешь попробовать? Оставайся, и я скажу, что делать. Нет? Просто встань и свали на хер. Ты больше не можешь мотать мне нервы. Я больше не стану лапать твою жопу и умолять на меня помочиться. Это я обещаю. Мы вообще можем больше не видеться.- А как же… Гильдия Актеров?- На хрен твою гильдию и их дешевые награды.- Хоть бы о карьере подумал, - с упреком говорит она.- Хватит, Гвен. Вставай и вали.Гвен оскорблено собирает свои вещи, возится с сумочкой, зачем-то протягивает ему кредитку, потом, видя, что он не шевелится, смущенно убирает ее, разматывает шарф и начинает накручивать его вокруг шеи, убирает волосы, встряхивает ими.- Я так и собиралась сделать, - сообщает кому-то невидимому за его спиной.Он сцепляет пальцы перед собой и ждет, терпеливо ждет. То, что она не вылетела пулей из-за стола, может быть хорошим знаком. Или? Или ее последней попыткой примирения перед тем, как, согласно его же обещанию, они расстанутся навсегда. Никогда больше не увидят друг друга.Никогда, думает он. Что за мерзкое слово. Как в нем много темноты, падения, липкого ужаса перед грядущим. И все же есть в нем теплая печаль, дуновение вечного, если угодно.- Зачем эти условия, Ник?Боже праведный. Да она никогда не уберется с глаз его, так и будет торчать здесь, задавая нелепые вопросы.- Потому что иначе больше нельзя.- Но я бы…- Я так больше не хочу.- Но я люблю тебя, - говорит она тихо, с отчаянием и с таким беспомощным бесстрашием. – Люблю!В тишине между ними растет и наливается густая, горько-медовая меланхолия. Молча, не зная, что отвечать, он смотрит на ее пальцы, теребящие бахрому дизайнерского шарфа.Она носит кольцо, заменяющее ей помолвочное, но он знает, помнит эту историю: это просто подарок от мелкого ювелирного бренда, подарок, который она даже не пыталась выдать за символ каких-то отношений. Если бы он дал себе труд подумать о ее бойфренде, многое стало бы ясно годы назад, но он никогда особенно про Джайлза Дикона не думал. А она никогда ничего толком не объясняла …- Тогда лучше тебе уйти, - произносит он так же негромко, в тон ей.Беги. Беги, не оглядывайся, не ищи здесь того, чего нет и не будет: нежности, страсти, компромиссов или счастья.Гвен дергается всем телом, с шумом отодвигает стул, встает и перекидывает сумочку через плечо. Серое платье из плотного шелка шуршит, когда она выбирается из-за стола и уходит, с нерастраченной яростью втыкая в мраморный пол острые каблуки. Он смотрит ей вслед, затем не без сожаления отводит глаза, придвигает бокал. Еда в тарелке не тронута. Ее тарелка остыла.В задумчивости он допивает вино, и слушает, как стучат тарелки и шаги вокруг него. В дальнем углу зала настраивают рояль.Он слышит торопливый стук каблуков, но не поворачивается. Гвен плюхается напротив него в пальто, быстро дышит ртом. В руках у нее телефон.- А если бы я осталась?Он не знает, как ей ответить, чтобы она опять не бросилась прямо к дверям, пылая от гнева. Ее неврастеничные метания причиняют ему боль, ему действительно жаль добивать бедняжку.- Если я останусь, Ник? – повторяет она с тихой настойчивостью.Он крутит ножку бокала, потом говорит:- Тебе будет больно и страшно. Но потом – хорошо.Молчание.- В таком порядке? Именно в таком?- Для тебя – в таком. Ты особенная. И… Ты знаешь, у меня высокие стандарты.Она хмыкает:- Высокие. Чтоб тебя. Иди к черту…- Ты уже в пальто.- И вызвала такси, - с неуверенной гордостью отвечает она.- Но вернулась.- Мне показалось, ты… Я как будто тебя предаю.- Показалось.- Я обещаю, что никому не расскажу.- Еще бы.- Я никому не скажу, - уперто повторяет Гвен.- Пустяки. Болтай где хочешь, с кем хочешь. Хочешь рассказать своему бойфренду? Будь так любезна, просвети его.- Это глупо.- Не глупее, чем бегать туда и сюда в пальто и с айфоном в руках.- Я просто хотела вызвать такси.- Сказала, что уже вызвала.- Хотела!- Прости. Английский язык такой трудный.- Какой же ты идиот.Какая же ты идиотка, думает он с нежностью.- Я вернулась, чтобы проститься по-человечески. Без этих наших вечных срачей! Я люблю тебя, как друга…- О. Новый поворот в твоем сценарии.- И вот еще что. Я всегда тебе доверяла.- Гвен, - прерывает он нетерпеливо. – Пожалуйста. Хватит. Иди. Возвращайся в свой мир. Там тебе будет хорошо. Не будет больно. Будет привычно. Уютно. Нормально. Я не хочу тебя заставлять.- А как же ты?!Но, в самом деле, думает он с печалью. Что насчет меня? Продолжу трахать тебя во сне, похотливая ты сучка. Сделаю с тобой все, что пожелаю. Ты мне подчинишься. Покоришься полностью, навсегда. Ты же для этого просто создана. Грязная шлюшка Гвен. Мусорная шлюшка.- Значит, обо мне заботишься. Как это трогательно. Что ж, дам тебе шанс. Что там у тебя? Колготки, чулки?Гвен негодующе молчит, потом произносит, вздернув подбородок:- Чулки.- Миленько, - улыбается он ей. Ее щеки пылают. – Да ты как будто готовилась к нашей встрече! Сними трусики и дай мне. Положи вот сюда, - он показывает на стол между ними.- Прямо сюда? – нервно хихикает она.- Да.- Мне надо для этого пойти в дамскую…- Не обязательно.- В каком замшелом эротическом говнофильме ты это подсмотрел? Так никогда не делают в жизни…Он отпивает вина и смотрит в ее темные от озорного ужаса, округлившиеся по-детски глаза.- Ты боишься?- Конечно.- Хорошо. Страх обостряет ощущения.- Я не могу! Я не какая-то мелкая девица, про которую непонятно будет, чего это она там возится под скатертью. Алло! У меня ноги из-под стола торчат, черт тебя возьми, Ник.- Уже торгуешься?Гвен открывает рот, захлопывает, таращится на него в притворном бешенстве.Потом, с таким же притворным, облегчением смеется:- Я поняла. Это просто игра. Проверка, так?- Заметь, я даже пальто снять не прошу.- Боже. Я и забыла.Она начинает стягивать пальто с плеча и замирает на полпути.- Так глупо, - бормочет она, опустив голову. – Что я здесь делаю?- Вот именно. Что?- Ну а если бы послушалась? Зачем это тебе? Для чего?- Просто так.- Это несправедливо. Позволь мне выйти в дамскую комнату.- Серьезно, Гвен? Да мне на хер не нужны твои трусы, оставь их при себе, - смеется он почти с облегчением. – Оставь. Уходи.Она не сможет, говорит он себе. Она не сумеет. Уйдет.Гвен наклоняется так низко, что едва не задевает подбородком свою нетронутую тарелку. Столик заметно вздрагивает, бокалы звякают. В этот момент начинает играть рояль, и ему кажется, как нельзя вовремя: он слышит короткий перестук каблуков. Она выпрямляется и с победным, хотя и смущенным видом протягивает свою длинную руку. Между пальцев – ажурная пенка тонкого кружева.- Я сказал, положи вот сюда, - показывает он на пустое пространство между бокалами и тарелками.Она краснеет так сильно, что на линии роста волос вспыхивает багряная, темная полоса. Потом принужденно смеется, все еще не разжимая ладонь:- Это так глупо, Ник!Он широко улыбается в ответ, и она, ободренная этой улыбкой, осторожно раскрывает пальцы.Он смотрит на упавшие на скатерть черные стринги со слабым интересом, и вдруг до него доходит: она пришла сюда, надеясь на это. Ну, не на эту жестокую игру, в которую он ее пригласил, а она столь опрометчиво втянулась, подстегиваемая не то упрямством, не то адреналином, не то обидой (или всем вместе).Гвен надеялась на секс. Она прямо-таки рассчитывала на продолжение с интимом.Во всяком случае, думает он, отпивая вино, у нее бы на это хватило смелости.- Это… очень мило, - рассеянно говорит он, когда она начинает дрожать под его взглядом. Ее плечи трясутся от нервных смешков, губы дергаются. Руки она сложила на коленях. Она по-прежнему сидит в пальто. Айфон едва слышно жужжит, словно нервничает вместе с хозяйкой. – Теперь можешь идти.Пауза. Она часто моргает, потом сжимает зубы так, что дергается щека.- На сегодня все. В следующий раз юбка должна быть короче, Гвен. Мне не нравится, когда ты прячешь самое красивое, что в тебе есть. Не прячь от людей столь прекрасные ноги.- Да ты издеваешься, - сдавленно бормочет она.Он забирает трусики и небрежно заталкивает в свой карман:- Ничуть.- Ты издеваешься! – кричит она полушепотом.Он поднимает руку, чтобы подозвать официанта и расплатиться.- Ты не можешь теперь… сейчас… вот так все оставить. Я ведь послушалась!.. - Гвен замолкает, подавившись смехом или рыданием. Он ухмыляется во весь рот:- Я очень ценю сегодняшнее послушание. Не без помарок, но задание ты выполнила. Жду повиновения и во всем остальном. Иди. Ты ведь собиралась.Она в каком-то гневном трансе, послушно поднимается, одергивая подол своего скромного платья, запахивая пальто. Сгребает телефон, сумку, лицо ее все еще пылает, глаза блестят, словно она готова расплакаться. Хлопает накрашенными ресницами – часто-часто, так, что маленькие хлопья туши падают на нежные щеки – потом отворачивается. Медлит, ее высокая фигура слегка покачивается на тонких шпильках.Он терпеливо ждет, не сомневаясь, что Гвен сумеет и тут выбрать правильное решение - и, бинго. Она, наконец, уходит. Уходит, не оборачиваясь.