среда (1/1)

Ник поднимается по лестнице первым, смахивает шёлковую паутину в углу, между захлопнутой деревянной дверью, ведущей на чердак дома, и продавленной ступенькой — кажется, мама частенько взбиралась сюда, убирая и перебирая старые вещи, многие из которых принадлежали её сыну. Он щёлкает металлической щеколдой и тянет дверь на себя — та поддаётся совершенно легко — и наконец-то поднимается, ступая на скрипучие половицы, покрытые тонким слоем пыли.— Не ударься, там край доски торчит, — Ник заботливо протягивает руку, помогая Соле подняться, — Даже не знаю, чем тебя так привлекают старые шмотки и мои тетрадки из младшей школы.Впрочем, Сола не стала отвечать, неторопливо идя вдоль деревянной доски, обожжённой яркими солнечными лучами так сильно, что краска на ней под действием света потрескалась и стала заворачиваться по краям.Чердак дома семьи Дингли — настоящая сокровищница, сундук полный всевозможных вещичек, благодаря которым она, Сола, сможет узнать про Раззла что-то новое и, безусловно, интересное.— Я хочу узнать о тебе что-то ещё, ты, наверняка, чего-то мне не рассказал, — мулатка с интересом склоняется над старыми картонными коробками, стоявшими на деревянном столе и запустила руку в одну из них, перед этим сняв с неё пыльную, белую ткань, — Ух, ты… Это же твои ползунки!Девчонка негромко захихикала, вынув немного растянутые, но давным-давно поглаженные и бережно уложенные детские вещи, в которых когда-то Ник гулял на улице и по дому: его детские комбинезоны, милые футболки с забавными картинками, вышитыми на них, короткие шортики с наклейками самолётов и ещё много-много разномастных маек и распашонок.На самом дне она нашла пару крошечных ботинок с цветными шнурками на подошве которых была изображена полустертая цифра “5”, а значит, ему был год или полтора, когда он носил их.Раззл не мог не отметить то, как Сола забавно умиляется, что-то неслышно бормочет себе под нос и так же аккуратно складывает вещи обратно, предварительно поразглядывав их.— Я нашла твой детский волос на одной футболке, — она протягивает длинный порыжевший волосок, зажатый между указательным и большим пальцем, — Чёрт, чувак, это такая милая хрень.Ник немного улыбается в ответ, смутно припоминая кое-какие из найденных вещей: он знал точно, что его забрали от биологической матери в тёплой синей курточке с нашивкой в виде енота, а ещё у него был плюшевый медведь, которого он разорвал, когда ему было четыре года, это он помнил так отчетливо, помнил даже свои детские эмоции и ощущения, а это была такая сильная злость, медвежонок взбесил невесть чем и был отправлен на казнь их большой немецкой овчарке.Он и сам не обращает внимание на то, что тоже стоит рядом и держит в руках старый фотоальбом, датируемый шестьдесят пятым годом, а после берёт в руки ещё несколько и садится на край стола, подзывая Солу к себе.— Я очень давно не смотрел эти альбомы, совсем не помню, что в них, — Ник щелкает банкой газировки и протягивает её мулатке, открывает себе тоже, делает несколько глотков и убрав банку в сторону проводит пальцем вдоль пыльного корешка, подписанного аккуратным почерком Ирен “1960 - 1970”, — Здесь мне ещё нет года, — Раззл вертит в пальцах фотографию с собственным изображением, переворачивает её, замечая выцветшую надпись, написанную шариковой ручкой: “Я всегда буду любить тебя, мой маленький Николас. Твоя мама, Патриция”, — Это всё, что меня связывает с ней, я даже не знаю, где моё свидетельство о рождении, — он передаёт фото Соле и продолжает перелистывать альбом наполненный его семейными воспоминаниями: вот ему, судя по подписи под фото, год и четыре месяца и он сидит на каком-то невероятно крутом трёхколёсном велосипеде, счастливый и слюнявый с пустотами вместо зубов (Сола отмечает, что ямки на его пухлых детских щечках были ещё глубже, это её забавляет и смешит), — О, я помню, это наш первый попугай, у него было имя такое странное, — Раззл присматривается к подписи, — Фредерик Луи, это вообще что такое? Отец назвал его так, — Ник указывает пальцем на попугая, запечатлённого на фото, кажется, это была такая же серая птица, как и те двое, которые сейчас сидят в гостиной на первом этаже родительского дома, — А тут мне четыре, — парень фыркает от смеха: маленький, пухлощёкий Никки на руках у Ирен и весь уделан банановым пюре, которое держала в свободной руке его мама, — Это сложно назвать красивым.— Ты был милым ребёнком, такие щечки, — в голосе Солы звучит какое-то пискляво-материнское и смешливое, — Я долгое время нянчила своего брата Альбиона, но он не вызывал у меня таких смешанных чувств, — девушка громко отхлебнула и села поближе, пристально рассматривая фото, — Это ты в лагере для бойскаутов-сосунков?Она указывает пальцем на очередной снимок: карапуз Ник был наряжен в классическую форму бойскаута — бежевая рубашка, бежевые короткие шортики, зелёный платок и забавный берет, весь этот образ был завершен с помощью небольшого барабана, висящего на детской шее. Кажется, это была одна из первых цветных фотографий в альбоме.— Когда ты узнал, что твои мама и папа тебя усыновили? — девчонка берёт альбом в руки, освобождая ладони Раззла и тот стряхивает с них мелкие пылинки, а после делает несколько глотков газировки, — Как ты к этому отнёсся?Слэш мельком взглянула на Никово лицо, отмечая, что он даже не дрогнул, значит, эта тема для него совершенно не болезненна и Сола может спокойно интересоваться его прошлым, не боясь задеть его, возможно, нежные чувства.— Мне было двенадцать лет. Я всё прекрасно понимал и у меня не было того глупого ощущения, что я какой-то не такой, что я неправильный и меня оставили по этой причине, — Ник говорил неторопливо, поглядывая на фотографии, — Я не испытал тогда боли или какого-то дурацкого детского кризиса личности, я был абсолютно спокоен. Позже, когда я перебрался в Лондон, мне довелось узнать несколько фактов о моей биологической матери. после чего я на самом деле потерял малейший интерес к этой теме, я рад, что у меня есть родители, те, которые меня воспитывали в течение многих лет, — он задержал взгляд на семейном фото: мать, отец и он, первоклассник, у крыльца Бинстедской школы, — Я рос в тех условиях, о которых многие могли лишь мечтать, у меня было всё и тут, на острове, я нашёл самого себя и … о! Это же Саймон, мой первый хомяк, которого я покрасил в зелёный цвет, мама тогда здорово отругала меня, а Саймон сдох через время, — Раззл смеётся и достаёт из-под тонкой, пластиковой, шуршащей плёнки квадратный снимок с зелёным хомяком в колесе.Солнце жарко прижигало их спины, согревало и этот очередной осенний день на несколько часов показался таким ярким и сочным, наполненным самыми разнообразными красками, даже сад Дингли был заполнен самыми пёстрыми цветами: от насыщенного зелёного до глубокого бордового, и птицы всполошились, ещё не успев покинуть остывающий после летнего зноя остров.Сола оборачивается, чтобы посмотреть в забрызганное окошко чердака — на их маленьком участке развернулась целая битва нескольких воробьёв за дождевого червя. Она едва улыбается, слыша, как Раззл шуршит фотографиями, собирая альбомы в одну стопку, протирая их от пыли случайной тряпкой — Ник спустит их вниз и обязательно посмотрит с родителями, прежде, чем уехать обратно, поговорит по душам с отцом, обнимет маму, которую так сильно любит.— Спасибо, Ник, — Слэш берёт его, перепачканные пылью ладони в свои, легко улыбается и немного щурит глаза, глядя на мелкие частички, летающие в воздухе — на чердаке становится тяжело дышать, а ведь они ещё не посмотрели коробки с его игрушками, а ящик с журналами для взрослых был спрятаны под выдвижной половицей в комнате Раззла — пальцы у Ника с мозолями, со смешным облезшим чёрным лаком, про который он совсем забыл, на правой кисти мелкий шрам - наверное, зацепился за ветку в детстве или порезался, когда клеил свои модельки самолётов, а, может, его покусал Саймон, не желая краситься в зелёный, — Я хочу знать о тебе всё, что только может поместиться в мою голову, — девчонка откровенна, как никогда, трезва и немного дрожит, боясь напугать своими чувствами,Они открывают то маленькое окошко и курят торопливо, быстрыми и частыми затяжками, словно, их сейчас через мгновение поймают и накажут, так, если бы они были чёртовыми малолетками, поддавшимся взрослым и постыдным соблазнам, таким, как сигареты, выпивка, жаркие поцелуи, крепкие объятия после которых кожа горит и наливается кровью, после которых внизу живота сворачивается в тугой клубок, а грудь вздымается часто-часто. Раззл держит её в своих руках, обнимая бережно, целует долго, причмокивая тихо и смешно, посасывает девчачьи, пухлые губы, будто бы предназначенные для этих поцелуев, едва сдерживается, чтобы не сжать ладони на её плечах чуть сильнее, с чуть бо?льшей страстью, с чуть бо?льшим желанием.Они отрываются друг от друга, услышав истошные вопли птиц внизу, ругань мамы на этих же птиц и какой-то грохот, улыбаются друг другу неловко, а после Раззл шутит невпопад о чём-то совсем неуместном, но Сола всё понимает и со смехом вытирает вспухшие влажные губы какой-то детской одёжкой, которую не положила обратно в ящик.— Это же мои любимые детские трусы со слонёнком! А ты ими слюни вытираешь!Чердак заполняется визгливым девичьим смехом, ведь наказание за такую дерзость последовало незамедлительно.А щекотка — самое страшное наказание за неподобающее использование любимых детских трусов.