Эпилог (1/1)

Письмо заканчивалось стандартно: ?Мы приносим наши искренние извинения за доставленные Вам неудобства. С уважением, ОАО ?Государственная недвижимость?.Сложив письмо вдвое, я встала с кресла и прошла к окну. Шел дождь, небо было скованно свинцовыми тучами, и в такие моменты мне казалось, что я никогда из Латвии и не уезжала. Дождь, конечно, везде одинаков… но в Англии и Латвии он нагоняет особую тоску.Постучав пальцем по стеклу, я согнала вниз две капли. Так больно... Сюрпризом это, конечно, не было -адвокат предупреждал о подобном исходе дела, но всё же письмо нанесло мне удар по сердцу.Около года назад ОАО ?Государственная недвижимость? прислало мне письмо, в котором любезно просило явиться в Ригу для урегулирования процесса экспроприации моего старого дома. Проще говоря, государство забирало мой дом, в котором я не жила уже более пятнадцати лет, чтобы на его месте построить многоквартирный комплекс. Основанием являлся невесть откуда взятый документ времен еще первой Латвийской республики – какое-то уточнение в приватизационных правах на этот земельный участок. В Ригу я, будучи в то время в США, разумеется, не явилась – вместо меня туда прилетел мой адвокат с чемоданчиком документов и четким указанием тянуть это дело так долго, как только возможно. Оказалось, что год – это максимальный срок для дела против государства. Даже с апелляцией и последующей кассацией.Конверт, который, улыбаясь, вручил мне утром сельский почтальон, содержал длинное письмо от ?Государственной недвижимости?. В нем, рассыпаясь в любезностях и извинениях, председатель правления доказывал мне свою правоту и выражал надежду на дальнейшее сотрудничество.Но мой дом больше не был моим.Отойдя от окна, я вновь вернулась к креслу. Нервно побарабанила пальцами по кожаному подлокотнику, но усидеть спокойно была не в силах, и потому принялась бродить по кабинету, натыкаясь на прочую мебель.Мой дом – не мой дом? Да, наверное он не мой уже пятнадцать, нет, двадцать лет, но всё же, всё же… Там прошло мое детство, там жили мои родители, там стоял мой старый рояль, там я жила с… жила. Дом был хранилищем моей старой жизни, длинного отрезка сладких и не очень воспоминаний. Лишиться его было равносильно тому, чтобы снова лишиться родителей. Даже не живя в нем, я всё равно хранила его образ в памяти, я всё равно любила его… В конце концов, он – единственное, что связывало меня с родиной.

А теперь его нет.Прислонившись к письменному столу, я сложила руки на груди и замерла, глядя за окно. Новых решений нет. Других выходов тоже. Против государственной машины бороться бесполезно, а значит, мне остается только смириться. Что ж, если так угодно Богу, я смирюсь – однако кое в чем мне не откажут.Сквозь монотонный шум дождя я расслышала шуршание гравия на подъездной дорожке. Губы против воли искривила улыбка – что ж, прощай тишина и покой, сейчас начнется апокалипсис в миниатюре. Но на самом деле я была рада – не придется все переживать в себе. Есть, с кем разделить боль… и не только ее.Как и ожидалось, на улице послышалась возня и вопли. Не знай я, что вопят всего двое мальчишек, я бы поклялась, что там бушует армия татаро-монголов, чудом оказавшаяся в английской деревушке. Затем на улице все затихло, хлопнули входные двери, и ураган покатился из прихожей в холл, по лестнице на второй этаж, вопя, улюлюкая и хохоча.Дверь в кабинет они не пожалели – она распахнулась с таким стуком, что я вздрогнула.- Мам, мам, мам! – вопил Дерек, как самый буйный элемент урагана, - Это полный улет, ты только глянь…- Нет, - запротестовал Майлз и застенчиво пихнул брата в кадку с алоэ, - сначала посмотри на моё…- В лобешник захотел? – загорелся Дерек и принялся засучивать рукава. Но затем захихикал, скорчившись от щекотки, и взлетел вверх, на руки к вошедшему мужчине, при виде которого у меня потеплело на душе. - Пап, пап, покажи маме ту штуку, что ты привез! Мам, она из мексиканской деревни и проклята шаманом! Пап, покажи, дай, дай!- Где волшебное слово? – деловито поинтересовался Децимус. - Нет, это не абракадабра, Дерек. Майлз, положи мне мобильник в карман, ахах, нет, в другой карман…Расхохотавшись, он опустил Дерека и, отцепив от штанов загребущие ручонки Майлза, поймал меня в объятья:- Дико скучал, - сообщил он в перерывах между поцелуями. - В твою честь написал поэму… Правда, на салфетке… потом потерял ее…. заставил бегать весь ресторан в поисках. Достаточное доказательство любви?- Я не прошу их, - улыбнулась я, нежно целуя его в висок, - Но ты, конечно, тиран – бедные официанты…- Кто такой тиран? – встрял Майлз.- Это ваш папа, - гордо заявил Децимус, - Кстати, бегали не только официанты, но и некоторые посетители…- Тиран – это что-то вроде дворецкого? – продолжал допытываться Майлз.- Мам, посмотри…- Я похож на дворецкого? Майлз, ты серьезно? – изумился Децимус.- А поэму нашли?- Пап, да дай сюда мне эту штуку!- Нашли, но я положил ее в свой дорожный несессер, а тот пропал в Хитроу, - Децимус смущенно рассмеялся, поглаживая большим пальцем мой шрам на щеке. - Не огорчайся, я помню ее наизусть. Дерек, не дергай меня, я не видел Арию…- Маму!- …месяц. Почему бы вам с Майлзом не пойти и не распаковать мои чемоданы, которым посчастливилось остаться при мне? Клянусь, эти перелеты меня разорят, – увидев, что подобная перспектива детей не прельщает, Децимус внезапно о чем-то вспомнил, и его глаза хитро засияли. - А потом мы вместе распакуем радиоуправляемый вертолет и запустим его вечером над участком. Может, мы даже совершим атаку на семейство Смитов. Идет?- Ты купил вертолет? – благоговейно спросил Майлз, и даже Дерек соизволил помолчать в ожидании.- Он в багажнике, - сладко, как кот Базилио, сказал Децимус. – Ну что?- Я первый! – завопил Дерек и ринулся прочь из кабинета. Майлз, спохватившись, кинулся догонять его, побросав на пол сувениры и обертки от конфет.- Действенно, - признала я.- Ты в самом деле купил вертолет?- ?Destroyer of Heaven”, четырехканальный красавец. У моих детей будет всё, чего не было у меня, - заявил Децимус и по старой привычке взлохматил волосы, - К тому же я сам не прочь с ним повозиться – три режима полета, лазерный прицел, миниатюрный макет пулемета, стреляющий пульками…Я покачала головой, стараясь скрыть улыбку, и мягко оттолкнула его. С видимым сожалением выпустив меня из объятий, Децимус прошел к двери и притворил ее. Когда он развернулся, лицо у него было уже серьезным, а между бровей пролегла морщина. Поняв, что последует за этим выражением, я мгновенно растеряла все крупинки хорошего настроения.- А теперь к делу… У меня есть две новости, - потерев лоб, сказал он, - Хорошая и плохая. Выбирай, с какой начинать.- У меня тоже есть новость, - в тон ему ответила я и показала письмо. – Но выбора тебе не предоставлю, и она – плохая.- Дамы вперед, - хмыкнул он и устало сел за стол.- Мой дом отходит государству, - просто сказала я, решив не разводить демагогию. В конце концов, мы боролись за него вместе.Вопреки моим ожиданиям, Децимус хлопнул в ладоши и расхохотался. На какую-то секунду я даже оскорбилась.- Возрадуйся! – хохоча, воскликнул он. - Ибо я, как Иисус, приношу исключительно благие вести. Моя плохая новость самоуничтожилась.Он сделал победоносное лицо и положил ноги на стол.- Она тоже была про дом? – я удивилась. – Но ?Государственная недвижимость?…- Нет, мне позвонил адвокат. А тебя, значит, оповестили официально и с помпой?- Прочти сам, - устало вздохнула я и, сев напротив, подала ему письмо. Децимус пробежал его глазами по диагонали.- Ты думала о том, чтобы…- Поздно, оно прошло по всем инстанциям.- Да нет, - Децимус широко, но с легкой угрозой во взгляде улыбнулся, - я про другое… Могу пустить дело по иным инстанциям… если ты понимаешь, о чем я.- Не смешно.- Мне тоже, но отчаянные ситуации требуют отчаянных мер.Выдавив улыбку, я встала и обошла стол.- Я ценю твои усилия, Дец, и бесконечно благодарна тебе за мистера Тейлора, нашего адвоката, - взяв его за руки, сказала я. – Но криминалом…- Иными инстанциями…- Тут ничего не добиться.С такой точкой зрения Децимус позволил себе не согласиться и заметил, что раньше ему это всегда помогало.- Раньше у меня волосы были до бедер, - я закатила глаза.Децимус хмыкнул и подергал меня за недлинный локон:- Жаль, что я не застал этого.- В данный момент это – меньшая из проблем.- Согласен, большая (вообще-то их две) прямо сейчас превращает мой гардероб в гнездо.Махнув рукой на разговор – у Децимуса был удивительный талант относиться ко всему с долей бесполезного юмора – я встала и прошла к окну.- А хорошая новость?- Ох, точно! – судя по звукам, которыми сопровождалось это восклицание, Децимус заехал себе ладонью по лбу. – Двадцать третьего декабря тебя ждут в Вене. Организатор концерта сообщила, что билеты поступят в продажу за полгода, но точную дату она мне назовет через неделю. Двадцать четвертого ты будешь в Зальцбурге, а двадцать пятого, возможно, в Мюнхене. Насчет него еще идут переговоры, я хочу добиться для тебя открытого зала на полторы тысячи человек. Но там какие-то реконструкции, и если они будут идти теми же темпами…- Умерь аппетиты, - я слабо рассмеялась. – Согласись на меньшее.Децимус в возмущении поперхнулся:- Кх… на меньшее? Для тебя? Для самого талантливого музыканта нашего века? Для самой прекрасной женщины в мире?- По-моему, мистер Бертон, вы не отошли от долгого трансатлантического перелета, - ответила я бесцветным голосом - под стать небу и погоде за окном.Скрипнуло кресло, отъехав в сторону, и через пару секунд Децимус оплел меня руками, заключая в надежное кольцо. Я вздохнула и откинула голову ему на плечо.- Новость не радует, комплименты не прельщают, шутки не веселят? – печально спросил он, целуя меня в затылок.- Радует, прельщают, но мне не весело, Дец, мне больно, - смаргивая слезы, призналась я. – Это был мой дом. Они не имели права…Децимус вздохнул:- Юридически имели, любовь моей жизни.- Тогда это плохой закон.- Не бывает хороших законов. Всегда кто-то страдает. Несправедливо лишь, что в этот раз придется страдать тебе…Я зажмурилась, чтобы не разрыдаться. Время – дурной лекарь. Раны оно затягивает весьма своеобразно, залатывая их ажурной паутинкой из таблеток снотворного, обещаний самому себе и походов к психотерапевту. С годами она не становится крепче – просто вспоминаешь об этом уже не так часто. Но любое потрясение, любой удар может в единый миг прорвать эту паутинку, оголив не закрывшиеся раны.Письмо не просто ранило меня – оно проделало еще одну дыру поверх прочих. Я чувствовала, что еще чуть-чуть – и раны вскроются вновь, меня опять затащит в пропасть, полную черного уныния. А я два десятилетия жила, верила и молилась не ради того, чтобы в тридцать восемь лет вновь попасть в ту же ловушку.- Мне надо кое-что сделать, - прошептала я, разворачиваясь и обнимая Децимуса в ответ. Его пиджак источал сырой запах летнего дождя и нотки одеколона. Это было приятно. – Я должна попрощаться.- С домом? – Децимус удивился настолько, что слегка отстранился, чтобы заглянуть мне вглаза. – Но его сносят…- В том-то и дело, - я притянула его обратно, - сегодня – пятница.- И что же? – наверное, Децимус в самом деле переутомился, летя ко мне на крыльях Зефира. Обычно он соображал быстрее.- Ну что-что… В пятницу работу никто не начинает. Его снесут в понедельник. А за выходные я успею туда и обратно. Закажи мне билеты на сегодня, я вылетаю первым же рейсом.По вытянувшемуся лицу мужа я поняла, что от моего решения он не в восторге:- Сегодня же? А… а как же вертолет? И я? В конце концов, я могу хоть раз в полгода получить свою порцию любви и нежности?! Ария, тебе потребуются четыре часа, чтобы доехать до Хитроу, час на бюрократическую волокиту и еще два часа полета до Рижского аэропорта. Ты окажешься в Латвии уже под полночь.

- В таком случае не забудь забронировать мне номер, - привстав на цыпочки, я чмокнула его в щеку и бросилась вон из кабинета.Много лет назад я похоронила два пустых гроба, потому что тела моих родителей остались на военной базе DADT в Сербии. Но с домом ничто не помешает мне проститься так, как того пожелает моё сердце.Последняя дань памяти прошлому – и я снова буду жить настоящим: Богом, музыкой, мужем и детьми.Расплатившись с таксистом, я вышла на тротуар и раскрыла зонт. Июньская погода продолжала радовать ливнями, и на мне был несезонный плащ, ворот которого я приподняла, пытаясь уберечься от холодных капель.Вот он, мой дом, подумала я, глядя за строительную изгородь. Боже, как он постарел. Отсырели бетонные стены, от нескончаемых дождей и снегов раздулись деревянные двери, и тонкой сеточкой трещинок покрылась гаражная пристройка. Из пустых оконных рам на меня глядела темнота. Подоконник кухонного окна отвис едва ли не до земли. Здесь не раз уже побывали вандалы, а до них нищие, кошки, собаки, полиция и с десяток съемщиков, каждый из которых, уходя, делал мой дом немного старше.Калитка оказалась полностью закрыта строительной сеткой. Пошатав ее пару раз, я сложила зонт и пролезла под сеткой, разодрав себе воротник и растрепав прическу. Жаль. Ради аккуратных локонов я спала на бигуди.Сад тоже пришел в запустение. Все поросло какими-то высокими темно-зелеными сорняками, отдаленно напоминающими крапиву. Признаться, оглядываясь по сторонам, я с трудом могла вспомнить, что же тут было двадцать лет назад. Кажется, под кухонным окном мама посадила белые розы… а рядом с забором дяди Бори росли пионы. К слову, одноэтажного домика дяди Бори там давно уже не было… как и дяди Бори.Поднявшись по раскрошившимся ступенькам на крыльцо, я толкнула дверь. Заперто. Это показалось мне странным и смешным одновременно: кому же понадобилось запирать дом, подлежащий сносу? Сделав шаг назад, я со всей силы ударила по замку ногой – так, как учил меня Децимус. Дверь со стоном распахнулась, обдав меня тучей пыли и мелких опилок. Я раскашлялась и поскорее вошла вовнутрь, чтобы не привлекать внимания прохожих. Улицы в этом квартале новостроек были пустынны, но всё же…В прихожей было темно. По привычке щелкнув кнопкой, я вскинула голову к потолку, но вместо лампы там были только обрывки проводов – два черных и один белый. Я так же уловила странный запах, в котором спустя пару секунд распознала печальный аромат запустения. Дом жив, пока в нем живут.Пол поскрипывал при каждом шаге, и потому я старалась идти очень осторожно. Казалось, любой неосторожный шаг может вызвать из небытия призраков прошлого, озлобленных на меня духов. Я дома… но не чувствую себя так.У раковины на кухне отсутствовал кран, и были сняты все стенные шкафчики. Мне вспомнилось, что я сама отвинтила их в свой последний приезд. Однако зачем я это делала, я вспомнить не могла. Проведя рукой по столешнице, я набрала целую пригоршню пыли.Сняв плащ, я кинула его на раскрытый зонт. Возможно, светлое платье до колен было не лучшим вариантом в такую погоду и при таком количестве грязи, но сменной одежды у меня не было. Да и оставаться здесь надолго не было смысла, теперь я это понимала. По-своему Децимус снова оказался прав, я могла бы сюда и не приезжать. Куда гуманнее к самой себе было бы сохранить в памяти образ дома двадцатилетней давности, а не любоваться на пыль и запустение. Но сердце – тонкий инструмент, и к его велениям нужно относиться с уважением. Желание проститься было сильнее желания закрыть глаза и уйти.Быстро миновав зал, который безо всякой мебели казался просто огромным, я прошла в свою комнату. Ее тоже было не узнать – кто-то из съемщиков наклеил на стену небесно-голубые обои, но за годы они поблекли и теперь свисали кусками. Из мебели осталась только перекошенная тумбочка без шуфляток – наверное, она тоже принадлежала съемщикам. У себя я такой не припоминала.Внезапно я дернулась - мне послышался звук. Я бы не среагировала так резко, ведь дом был полон вздохов сквозняков и скрипов дерева, если бы звук не был фортепианным. Кто-то абсолютно точно извлек си-минор второй октавы. Замерев, я вся обратилась в слух. Свист ветра под дверью… мимо дома прокатила машина… чайки. Помотав головой, я двинулась к выходу – нервы, нервы, нервы…Уже занеся ногу над порогом, я услышала звук вновь. Вернее, на этот раз звуков было много. Очень много. Они были далекие и холодные, как волны балтийского моря, наполненные скорбью и болью, и доносились словно из-под подушки… Из далекого колодца разума. Гулом они отдавались в моей голове, холодной дрожью сбегали по позвоночнику. Я ухватилась за косяк, и… поняла, что ничего не слышу. Вновь тишина, нарушаемая лишь звуками с улицы.Но за ту пару секунд я все же успела узнать… Да и как мать может не узнать своего ребенка? Мой первый концерт для рояля с оркестром.Для рояля… во рту пересохло. Рояля нет уже давным-давно.Медленно, как на подстреленных ногах, я вышла из комнаты и, скользя рукой вдоль стены, пошла назад. В музыкальную комнату, дверь в которую была приотворена, как и много лет назад…Иссохшееся дерево издало долгий скрип, когда я взялась за него рукой. Мое сердце сжалось, словно загнанное в клетку. Всего шаг, умоляла я себя и свои непослушные ноги. Там ничего нет. Там уже давно ничего нет. Там…Там ничего не было.

Комната была пуста. Пуста и необитаема, лишь на полу остались следы от ножек рояля – но и они со временем поблекли. Здесь невозможно было играть… да и некому было это делать.Растерев предплечья руками – мне стало холодно, я закрыла дверь и пошла к лестнице. Ступеньки потеряли былой лоск, но выглядели по-прежнему крепкими, и это отчего-то успокаивало.Просто нервничаю перед благотворительным концертом, подумала я, поднимаясь. Надо же, столько лет играю, а все равно волнуюсь, как в первый раз. Нужно будет всё-таки взять у Децимуса эти розовые таблеточки, он ведь дурного не посоветует… Если дело не касается фаст-фуда, разумеется.На втором этаже запустения было меньше, возможно потому, что там совсем не сохранилось мебели. Но из дыры в окне неприятно тянуло сыростью и сквозняком, а на полу была черная лужа, куда накрапывал дождь. Видимо, дыра была очень старой, раз от постоянной влаги паркет так вздулся и почернел.Я прошлась кругом, пачкая туфли в пыли. Поверить в то, что в понедельник моего дома уже не будет, оказалось неожиданно легко. Да и не мой это дом… Мой дом уже лет как десять стоит в глуши старой доброй Англии и поливается дождями 360 из 365 дней в году. А это блеклое воспоминание, пробудившееся от письма. Я же ненавижу письма... я их просто на дух не переношу.Постояв посреди бывшего кабинета минут пять, я, наконец, сумела восстановить душевное равновесие. Теплый образ дома вновь вернулся в самый дальний уголок моего сердца, а проблема сноса испарилась. Пусть сносят. Пусть строят что-то новое, так будет только лучше.Рассмеявшись этим мыслям, я одернула платье и пошла к лестнице. У первой ступеньки у меня с руки упал браслет, и я наклонилась, чтобы поднять его.Странная тень накрыла меня… Холодная и тяжелая, как тень от ледника. И страшно было поднять голову, ведь я точно помнила, что прикрыла входную дверь. И чужих шагов я тоже не слышала…Медленно, очень медленно, потому что страх морозил всё мое тело, я встала и подняла взгляд.В трех ступеньках от меня, одетый в тот же окровавленный костюм, что был на нем в день смерти моих родителей, стоял Себастьян.И он не улыбался.-Нет! – прохрипела я и попятилась, едва ощущая пол под ногами. Комната раскачивалась, как на волнах, и я тонула в вязком воздухе без надежды выплыть.?Как? Как?!?.Стертые, высохшие от времени ступеньки заскрипели, когда он сделал шаг. Перила, на которых лежала его рука, прогнулись и треснули с мучительным стоном, и я вторила им, отходя все дальше и дальше назад:- Нет… нет…Ноги заплетались, голова холодела. Ужас волнами накатывал на меня, и всей кожей, каждой клеточкой, напрягшейся в замороженном подобии агонии,я ощущала темноту, клубившуюся за его фигурой. Я так долго бежала от неё, но она всё равно пришла за мной… Она тянула ко мне свои холодные щупальца и выливалась на ступени лестницы с каждым его неумолимым шагом. Он сам был тьмой и уничтожал всё, к чему прикасался – едва носок его сверкающего ботинка коснулся пола, как лестница издала последний, отчаянный треск и с громоподобным ревом рухнула вниз, развалившись грудой иссохшихся деревяшек. Пустота зияла за его силуэтом, и пустоту я ощутила в своем сердце, когда поняла, что некуда больше отступать – спина моя уперлась в покосившуюся дверь ванной. Пальцы скребнули по облупившемуся лаку…- Не подходи… - прошептала я, отгораживаясь рукой. – Пожалуйста, не подходи…Холод стал ближе, когда он сделал шаг.Я не могла взглянуть ему в лицо – ужас сжимал мое сердце безжалостными пальцами, перед глазами клубился туман, но и одного лишь черного силуэта было достаточно – тьма, тьма, тьма… Я столько лет бежала от нее, а она всё же нагнала…- Прошу… - я не могла стоять, пол уплывал из-под ног, далекий и скользкий, как каток, - прошу, не подходи… Не надо…Но в ответ ни звука, ни дыхания.Мой разум помутился от ужаса и отчаяния. Словно из-под толщи воды я увидела, как тянется к моему лицу черная когтистая рука, и как жадно подрагивают суставчатые пальцы…- Не надо, - в последний раз простонала я, сумев, наконец, облачить свой ужас в четыре слова,- ведь ты же умрешь!Но он никогда не останавливался на полпути…В памяти смазался сам первый момент прикосновения, не помню, вздрогнул ли он от боли, не помню, вздрогнула ли я, когда оказалась зажата в его железных руках. Помню лишь, как мучительно рвалось из груди сердце, помню горечь его губ и то, как мы делили одно дыхание на двоих, как его руки сжимали меня всё сильнее и сильнее, до сладкой боли, до мучительного удовольствия… И поцелуй был бесконечен, и мой мир треснул, как стеклянный шар, а вместе с ним треснула и я. Не было никакой Арии Бёртон. Была лишь Ария Лиепа, мне снова было восемнадцать, и я любила демона, как бога, я любила его в первый и последний раз, так сильно, что желала умереть, если он отстранится. Но он был рядом, он был со мной, он целовал меня со страстью и отчаянием сумасшедшего, покрывая всё мое лицо обжигающими поцелуями…Время тут было бессильно.- Ну что, что тебе стоило поцеловать меня так, как сейчас, тогда в Москве, ночью, помнишь? – шептала я, гладя бледное, до боли любимое лицо, пропуская шелковые волосы сквозь пальцы. – Ведь я так любила тебя, Себастьян, я бы тебя уже никогда не покинула, от родителей отреклась бы, от мира, от музыки… Я бы за тобой в Ад пошла, и дальше Ада, я бы…Демон не говорил ни слова, лишь его объятья становились крепче – до боли, до какого-то отчаяния. Горячие губы скользили по моим щекам, собирая слёзы, обжигали пламенным дыханием шею, спускались до самых ключиц и замирали там, чтобы снова вернуться – и отчего-то я плакала, не в силах остановиться. Никогда еще за всю свою жизнь я не была так горестно-счастлива, никогда еще отчаяние не было слаще, чем в мгновения, когда его нежные руки сжимались вокруг меня, как тиски капкана.- Боже, как же я тебя любила, Себастьян Михаэлис, как же я тебя любила и люблю до сих пор… Понимаешь? – как в лихорадке продолжала я, притягивая к себе такое желанное лицо. Мне хотелось расцеловать его от лба до подбородка, не пропустив ни сантиметра теплой, благоуханной кожи. – Всего тебя, сколько бы масок ты не носил, за сколькими личинами бы не прятался… Каким бы ни было твоё имя, я люблю тебя, демон, я люблю тебя…- Я знаю, - выдохнул он, наконец, но более не произнес ничего, поймал мои губы своими, и мир в тот же миг исчез, словно смытый гигантской волной моих чувств… И когда спустя секундную бесконечность волна схлынула, я обнаружила себя всё там же у перекосившейся двери, в его объятьях, с мокрыми щеками и горящими губами, вдыхающую запах его тела, как самое лучшее благовоние. Сердце билось, умирая и возрождаясь, как феникс из огня. Мне вновь было восемнадцать. Ничего не изменилось.- Почему ты не умер? – нарушив волшебную тишину, спросила я. – Печать света…- Заставляет мускулы заходиться в агонии, а каждый твой вздох обжигает меня, как огонь. Даже смотреть на тебя невыносимо больно, Ария, - ответил он, и его ладонь бережно зачерпнула пригоршню моих волос. – Даже смотреть…Я дернулась назад, размыкая руки. Нет для меня на свете ничего страшнее, чем его боль. И если я – ее причина, то уж лучше мне исчезнуть, чем ему страдать.Но он не пустил. Мое сопротивление было сломлено, и я вновь оказалась прижата к его груди. Рубашка, вся в пятнах крови двадцатилетней давности, источала запах, который я успела подзабыть – хороший одеколон, облитое солнечным теплом тело, соленые брызги моря… дышала бы им вечно.- Вижу, ты больше не винишь меня, - с неподдельным, но каким-то печальным интересом заглядывая мне в лицо, произнес Себастьян.- За что? – недоумевающе прошептала я, впиваясь пальцами в заскорузлый от крови пиджак.Он только ухмыльнулся, отводя взгляд в сторону. С запозданием я поняла его слова:- Что ты… никогда более. Я ошибалась, Себастьян, и Ту-Амель тоже ошибался. Ты не виноват в их смерти. В том, как всё случилось, нет ничьей вины – это должно было произойти.- А как же стрелок? Разве не на его руках кровь твоих родителей?- Не мне судить его. Я рада уже тому, что сумела простить его. Жаль, что потребовались годы, чтобы осознать это.Он долго обдумывал эти слова, молча поглаживая мои щеки большими пальцами. В этом прикосновении мне чудилось нежности больше, чем можно получить за всю жизнь, и тем горче было сознание иллюзорности этого момента. Но сопротивляться… было выше моих сил.- Ты рано седеешь, - наконец полуулыбнулся он, сохраняя глаза серьезными.Смена темы обрадовала меня:- Зато ты не изменился на секунду. Волосы, лицо, руки – всё такое же, я помню, - сопровождая слова прикосновениями, прошептала я. – Всегда мечтала сказать тебе, что ты идеален, Себастьян.- Так скажи, - обдав жаром мои губы, выдохнул он. – И в ответ я скажу в тысячу раз больше!Его губы, словно играя, заскользили вдоль моей шеи, нашептывая искушающую полуложь, жаркие и пьянящие слова полуправды.- Заключим контракт вновь, Ария! На иных условиях: только ты и я, больше никаких загадок и расследования, никаких врагов по эту и ту сторону небес. Построим жизнь, где кроме нас не будет важен никто! У нас будут месяцы, годы, Ария, дни и ночи для того, чтобы исполнить всё, о чем мечталось!Он замер, касаясь губами мочки моего уха. Наши сердца бились друг напротив друга – оба жаркие, быстрые, изнемогающие от желаний и готовых осуществиться надежд.Но желания у нас были разные, так же, как и надежды.Целую минуту я молчала. Не потому, что ответ мне был не известен – просто ощущать Себастьяна так близко к себе было блаженством. И чем дольше мы стояли, прижавшись друг к другу и дыша в такт, тем труднее было отказаться от этой милости.Когда я отстранилась, и он нехотя разомкнул объятья, сердце в груди сжалось и упало, словно только руки демона удерживали его.- Неужели ты так плохо знаешь меня, Себастьян Михаэлис? – криво улыбнувшись, спросила я и заправила ему за ухо выбившуюся прядь. – Мне всегда думалось, что ты познал все уголки моей души.- Ты лишила меня этого шанса, - поведя головой в сторону, ответил он. Глаза его вспыхнули алым рассветом.- Я никогда более не заключу с тобой контракта, какие бы условия ты не предложил.- Что мешает тебе? – быстро спросил он. – Ты любишь меня. Ты желаешь меня.Я слегка возмутилась, и щеки у меня покраснели, как и двадцать лет назад:- У меня есть муж, дети…- Муж, которого ты тоже любишь? – прервал меня Себастьян с непередаваемой усмешкой. Он явно издевался. Но и насмешку, и последовавший за ней взгляд я выдержала, не отведя своего.- Мои чувства к Децимусу нельзя описать настолько однобоко, демон. Он мне муж, он мне брат, он мне сын и отец. Я люблю его за то, что он любит меня, за то, что он положил свою жизнь к моим ногам и – в отличие от тебя – я приняла этот драгоценный дар. Децимус столько для меня сделал, он… он спас меня. Он показал мне жизнь без тебя.Себастьян с досадой отвернулся:- Ты думаешь, эта жизнь лучше той, что могла бы быть у тебя со мной?- Жизнь с Децимусом – это жизнь с музыкой и Богом. А жизнь с тобой – отсроченная смерть. Я люблю тебя, Себастьян, но контракт не заключу никогда. Если ты пришел за этим… - горло внезапно перехватило, и мне понадобилось время, чтобы справиться с собой, - то… то можешь…- Я пришел не за этим.Он снова был очень близко. С подкупающей нежностью руки его легли на мою талию и сжали ее в кольцо, губы прикоснулись к линии волос у лба.- Тогда зачем…? Ты рискуешь своей жизнью…– недоумевала я. Мне казалось, отказ должен был разгневать его.Ответом был долгий поцелуй.- Я пришел предупредить: ты будешь моей, - прошептал он после. – Печати света не идеальны, и никакая боль не станет для меня преградой.- Я завещала себя Богу, - улыбнулась я.- Да, но ты не получишь Царствия Небесного.Моей уверенности поубавилось – слишком правдиво, без вечных лукавых искорок смотрели его глаза.- Почему? – прошептала я, сохраняя, однако, на губах полуулыбку.- Ты его недостойна.- Хочешь сказать, я попаду в Ад?Демон скривился:- Никогда. Ты выше его. Твоя вера в Бога, твои деяния, твоя музыка – всё это возносит тебя. И лишь одна мелочь помешает тебе отпереть врата к вечному блаженству… - он склонился к моему лицу и выдохнул мне в губы, - твоя безумная любовь к демону…- Любить – не грех, - возразила я, с наслаждением ловя его горячее дыхание.- Грех любить демона как Бога.Внезапно на душе стало пусто: мне нечего было сказать на это. Я отвела взгляд. А он продолжил, мягко пробегая пальцами по моим щекам, словно стирая несуществующие слезы.- Твоё раскаяние было неполным – ты раскаиваешься лишь в том, что попыталась продать душу. В том же, что ты призвала демона, ты, Ария, видишь лишь величайшее горе и величайшую радость в своей жизни – но никак не грех. Вот почему я могу до тебя дотронуться… вот почему еще не сгорел в небесном огне.- И что же будет? – прижимая его ладонь к своей щеке, спросила я. – Что будет потом, если я недостойна ни Ада, ни Рая…?- Перерождение, - прошептал демон. – Еще одна жизнь. Я найду тебя, и в этот раз ты не сумеешь уйти.- На это могут уйти годы.- Время мне не враг.Я только рассмеялась и, повернув голову, поцеловала его во внутреннюю сторону ладони:- В день, когда ты полюбишь меня, Себастьян Михаэлис, я отдам тебе свою душу – но раньше не жди.Он горько усмехнулся:- В день, когда я полюблю тебя, Ария Бёртон, я не смогу забрать твою душу – и ты знаешь это.- Тогда бесполезные надежды – это всё, что у нас остается.По его странной, замершей во времени улыбке я поняла, что этой фразой подвела черту нашей встрече. Странно, но при мысли об этом не стало больно. Увидеть его, коснуться его, знать, что он жив и помнит меня – это уже слишком много для такой, как я.- Мы больше не встретимся? – спросила я, заглядывая ему в глаза. Где-то в их глубине, как по волнам, плавали алые всполохи.- Нет, - чуть помедлив, ответил он и убрал руки от моего лица. – По крайней мере, не в этой твоей жизни, Ария.Педантично застегнув пуговицу на пиджаке, Себастьян поправил манжеты и стряхнул незримую пылинку с плеча – всё выглядело так, словно он уходит за хлебом, а не навсегда из моей жизни. Сдержав неуместный здесь смех, я поправила ему измявшийся воротник.- Смени наряд при нашей следующей встрече.Себастьян только кивнул, и, наверное, так и исчез бы, не сказав ни слова, если бы я не успела положить руку ему на щеку.Последний поцелуй был невыносимо долгим и ужасно коротким одновременно. Я пыталась запомнить вкус его губ, аромат кожи, эти безумные в своем совершенстве ощущения от близости, от которых в голове шумел прибой, и по телу пробегала дрожь – но всё тщетно… Себастьян ускользал от меня, как туман, как сон, как призрак из прошлого. Его руки оставили мои плечи и шёлковым прикосновением проскользили вниз… Горячий вздох упал на приоткрытые губы – но ведь всего секунду назад он ещё целовал их… Мелькнул чёрный росчерк, и, когда я протянула руки в прощальном жесте, в доме уже никого, кроме меня, не было.Тяжело вспомнить, как долго я простояла без движения. Ноги, казалось, приросли к этому старому облупившемуся паркету. Руки были свинцовыми.Затем я всё же медленно, превозмогая опустошение, отошла в сторону и тяжело опустилась на пол. В голове, кроме бессвязных обрывков мыслей и ощущений, зарождалось что-то ещё. Что-то весьма знакомое и близкое… и в то же время совершенно иное. Не очень громкое… начнем, наверное, с меццо-форте. Затем усилим. Да, усилим виолончелью. Виолончель и контрабас, но главная партия будет у рояля… Си минор.Перед внутренним взором вспыхнула музыка – горькая и тягостная, десятки страниц мучительных легато и диминуэндо, три часа слёз и рыданий.Я посвящу её нам с Себастьяном.И назову так, чтобы ни у кого не осталось сомнений: надежда – величайшая отрада сердца, и нет ничего, хуже её.КОНЕЦ.