5 (1/1)

Автор преждупреждает: фанфик жив.

- Очнулся? Как ты себя чувствуешь?"Как раздавленный жук, у которого кишки наружу полезли."Мисаки открыл глаза и увидел перед собой обеспокоенное лицо Усаги-сана. Парню потребовалась доля секунды, чтобы осознать всё случившееся, прежде чем волна боли накатила на парня.Прежде всего, дьявольски болела поясница. Сфинктер болезненно сжимался-разжимался и из него... текло. И это мерзкое ощущение было отчётливо, что на глаза невольно наворачивались слёзы. От дикого стыда.- Что?.. Что... - Мисаки попытался подняться, но тут же, коротко вскрикнув, повалился обратно на диван, перекатываясь на бок. Стоило только Акихико попытаться приблизиться к юноше, как тот резко дёрнулся, вжимаясь в спинку дивана.- Ну не надо, - игнорируя настороженный взгляд зелёных глаз, устало протянул Усами, плюхнувшись на диван в ногах застывшего парня, - лишаться дара речи, открывать-закрывать рот, как рыба, выброшенная на берег, дрожать, шугаться... Считай, что это будет твоей дополнительной работой. За дополнительную плату, разумеется, - Акихико притянул мальчишку к себе, а Такахаси впервые вспомнил, что на нём нет одежды.- Зарисуй, - вдруг сказал Усаги-сан, снова кивнув на зеркальную гладь шкафа.... И, внезапно, юноша отчётливо увидел в глазах своего новоявленного начальника что-то пустое *и одновременно заполненное*, что-то смертельно фанатичное *но кажущееся безразличным*, что-то опасное *но почему-то знакомое*. Такой взгляд иногда бывал у Кираншита-сан.Это была женщина, которая жила в Осаке, неподалёку от бывшего дома Такахаси - она прославилась своим безумием: её муж погиб на войне, а дети погибли из-за нелепости - с сыном случился несчастный случай, а дочь, от безнадёжности и отчаяния, повесилась; и Кораншита-сан всегда ходила с верёвкой, повязанной на шее на манер галстука и, почему-то, никогда не выходила на улицу в промежуток от десяти утра до шести вечера."Не бегайте!" - с маниакальностью твердила детям эта странная женщина, буквально взвывая, когда видела как маленькие мальчики и девочки начинали носится около воды, старых домов или по дороге.Сначала появлялись ломанные, резкие линии. Потом эти линии стали собираться в лихорадочный, гротёскный жалкий образ двух фигур, сидящих на чём-то, что должно быть диваном. Потом раздался треск - бумага порвалась.Усаги-сан хмыкнул, чуть сильнее сжав плечо парня, и Мисаки вздрогнул. Юноша смотрел, не отрываясь, на свои дрожащие руки, на побелевшие пальцы, сжимающие карандаш, и, всхлипнув, разрыдался. Ему очень хотелось убежать отсюда - куда угодно, главное - сбежать. Только такая близость с человеком, чудовищным образом воспользовавшимся им, обезоруживала Такахаси, заставляла лишь вздрагивать, да глотать собственные слёзы в объятиях насильника.- Ну не надо, - повторил мужчина, притягивая мальчишку ближе. Он начал успокаивающе гладить всё более истерящего Мисаки по волосам, сцеловывать слёзы с покрасневшего лица, шептать: - Не надо, не надо, успокойся, всё хорошо. Всё хорошо, малыш, всё уже закончилось, слышишь? Тебе больше не будет больно, я больше не позволю себе такого. Не позволю, успокойся...Мисаки пришёл в себя уже дома. Поймал себя на том, что пытается ножом нашинковать палочки для еды. Отчасти, ему это почти удалось.Как он добрался домой, помнил смутно. Обрывки воспоминаний, казалось, состояли лишь из чувств и эмоций, причём далеко не самых приятных. Вязкое, липкое, гадкое ощущение чего-то постыдного, грязного, дурманящего, болезненного выводило юношу из себя.И эта чёртова боль.Эта чёртова боль, те слова, равнодушно произнесённые насильником... Как клеймо; в ушах, в голове, в сердце, в душе; неясными письменами, кровоточащими шрамами, с тонкими завитками глубоких царапин...Такахаси удалось взять себя в руки, хотя и чувствовал, что вот-вот разревётся. Он коротко взглянул на часы, с мимолётным удивлением отметив, что всего два часа дня, и, достав из холодильника овощи и мясо, начал их методично нарезать.Надо приготовить ужин братику.К шести часам, как раз когда Мисаки полностью закончил приготовления к вечерней трапезе, последствия опьянения, шока и резкого отрезвления практически прошли, а внутренняя подавленность и угнездившийся где-то на подсознательном уровне леденеющий страх сменились безволием, апатией.Повинуясь какому-то неясному порыву, парень ушёл к себе в комнату и начал рисовать. Он зарисовывал всё, что видел в комнате, начиная от скомканной кучки одежды на кровати и заканчивая предметами мебели.Парень слышал, как пришёл брат, как стучался к нему в комнату, как мельком заглянул... В ответ на обеспокоенное лицо Такахиро Мисаки только тряхнул головой, как бы стряхивая задумчивость, растерянно улыбнулся и продолжил рисовать. Через минуту, как юноша склонил голову, дверь закрылась.Такахиро вернулся домой слегка припозднившись - чёрт бы побрал этого Усаги! - и немедленно поднялся в комнату брата. Мужчина был на взводе целый день, с того самого момента, как проводил Мисаки - его милого, невинного, маленького Мисаки - в логово этого чудовища. Был раздражён до такой степени, что едва не выронил в лаборатории те пробирки с...Нет, нельзя, нельзя, не думать!Их маленький дом словно пропитан запахами домашней стряпни, но ещё отчётливее сквозь аппетитные ароматы пробивался специфический запах хлорки.Откуда здесь взяться хлорке? Этого запаха здесь быть не должно.Мисаки сидел в своей комнате с карандашом альбомом в руках. Парень встретил Такахиро затуманенным взглядом, рассеянной улыбкой и непроизнесёнными словами. Через секунду юноша снова уткнулся в рисование.На нежной коже - чернильно-красные пятна. В том месте, где тонкая шея переходит в плечо, почти у самых ключиц, маленькими тёмными цветами - чернильно-красные пятна, едва-едва прикрытые воротом джемпера.Мисаки спокойно рисовал.Такахиро закрыл дверь.