Явление Мефистофеля (1/1)

—?Громова! —?рычание полицая, занявшего собой, казалось, весь проем распахнувшейся двери, заставило арестованных из женской камеры еще теснее вжаться в ее стены и пол.- Уляша,?— тихонько шептала Лина Самошина,?— господи, второй раз за сегодня.После утреннего допроса Уля еще не пришла в себя. Она почти весь день пролежала в углу под грудой одежды и других переданных мамой вещей и едва обмолвилась несколькими фразами с подругами, смотрела в потолок, о чем-то сосредоточенно думая, и происходящее вокруг словно бы ее не касалось.—?Давай, давай! Разлеглась, стерва! —?полицай вошел внутрь, за ним еще двое. Они рывком подняли Ульяну и поволокли вон. Кто-то из узниц затянул революционную песню.-Войте, войте, сучки сталинские,?— оскалился старший. —?Зовите свою Красную Армию. Не дождетесь! Когда конвоиры, не задерживаясь, прошли мимо кабинетов Соликовского и Кулешова, Уля поняла, что ее ведут к выходу. В этом было что-то непонятное и пугающее, но девушка не успела об этом подумать, как оказалась на улице. Короткий январский день уже переходил в сумерки, и большинство родителей арестованных молодых краснодонцев разошлось по домам. У крыльца ждала легковая машина с включенным двигателем, куда конвоиры усадили Ульяну, и через минуту она исчезла в вечерней снежной дымке.Краснодон невелик. Дорога заняла от силы минут пять, и вот машина остановилась у дома, который некогда занимал главный инженер треста ?Краснодонуголь?.—?Пошла, красавица! —?грубо сказал один из полицаев и выдернул девушку из машины, так что та едва не повалилась в снег. Другой тут же подхватил ее под мышки, развернул лицом к себе и хотел дать ей оплеуху. Заметно было, что в их обращении с арестованной не было особой злобы. Они так привыкли, для них это было обычной забавой, ?игрой?, в которой они не могли себе отказать, тем более что Ульяна, несмотря на все истязания последних дней, была по-прежнему хороша собой.—?Halt! —?раздался вдруг резкий высокий голос. Занесенный кулак полицая замер в воздухе,?— Арестованный ждет господин полковник. Los! —?Навстречу им вышел молодой высокий светловолосый немец с офицерскими погонами. Он с явным неодобрением посмотрел на полицаев, и последним ничего не оставалось, как оставить свою жертву.Немец быстро окинул девушку взглядом своих пронзительных серо-стальных глаз и, что-то раздраженно пробормотав, твердо взял ее за руку выше локтя.—?Komm herein! —?жестко сказал он и поспешно ввел Улю внутрь дома. Они прошли прихожую и остановились перед массивной деревянной дверью. Немец постучал. Изнутри произнесли что-то отрывистое, и офицер отворил перед девушкой дверь, знаком велев ей войти. Уля переступила порог и замерла в полушаге от двери.—?Спасибо, Хайнц,?— прозвучало в комнате,?— можете идти.Молодой офицер легко кивнул, прищелкнул каблуками и затворил дверь. Девушка продолжала стоять как вкопанная.—?От советского информбюро,?— наполнял комнату знакомый очень густой и тягучий, ошеломляющий голос,?— в районе Нижнего Дона и на Центральном фронте наши войска вели наступательные бои на прежних направлениях. За 13 января в районе Сталинграда уничтожено 26 транспортных самолетов противника…Сколько раз они ловили этот колдовской голос Левитана тайком от немцев и их соглядатаев, торопливо записывали им сказанное, боясь пропустить не то, что слово, последнюю запятую, чтобы на следующий день его бесплотный отзвук дошел до краснодонцев в рукописных листовках. Уля уже и не чаяла его услышать, и оттого стояла совершенно потерявшаяся: радость и новые надежды пробудились в ней и переполняли ее настолько, что она не видела ничего вокруг и не замечала, что не одна в комнате. В глубине ее, в удобном кресле сидел, прильнув к радиоприемнику, человек и что-то помечал в блокноте, точно также не обращая внимания на арестантку, как и она на него. Но вот вечерняя сводка закончилась, из приемника на радость Уляше запели ?Наш паровоз вперед летит?, а очнувшийся вражеский офицер отложил блокнот и, наконец, повернул к ней голову.Ульяна узнала его. Он был в клубе на их злосчастном рождественском концерте. Девушка живо вспомнила, как он фотографировался с ?русской молодежью, довольной новым порядком?. (?Вот лопух!??— сказал о нем в тот вечер Женя Мошков). Она вспомнила и то, как он явился к ним за кулисы и рассыпался в комплиментах перед Валей Борц, игру которой на рояле он де столь высоко оценил, и все время допытывался о происхождении ее немецкой фамилии. Потом, когда публика растеклась, он послал денщика за нотами и битый час заставлял Валерию себе аккомпанировать. (?С этой войной,?— говорил он,?— рта не откроешь!?) Он спел несколько немецких, итальянских и даже русских песен. Пел, надо сказать, неплохо. Любка, как всегда игриво, предложила ему на следующем концерте спеть дуэтом. ?Ja, ja, natürlich?,?— столь же игриво ответил тогда немец. Ребят по-настоящему развеселила ?Durch die Wiesen kam hurtig Katjuscha zu des Flusses steiler Uferwand? (1) (?Наши солдаты любят хорошие песни! Das ist gut!?) Впрочем, они с большим нетерпением ждали, когда он скроется, и они смогут вдоволь наговориться о своем, а он все сидел, рассказывал какие-то пустяки, шутил и угощал их компанию шоколадом. Немец отрекомендовался им на русский манер ?Фридрихом Францевичем??— Ульяна и это запомнила. На следующий после немецкого Рождества день он перестал показываться в городе, видимо, куда-то уехал. И вот сегодня, три недели спустя, ?Фридрих Францевич? сменивший офицерский китель на хороший костюм-тройку сидел перед ней.—?А, Ульяна Матвеевна,?— обратился он к ней,?— простите. Проходите, присаживайтесь. Да, да, сюда, пожалуйста,?— он указал на свободное кресло.Ульяне вдруг стало страшно неловко. Как бы то ни казалось глупым, но впервые с момента ареста она устыдилась за свой истерзанный вид. Она всегда считала себя воспитанной и опрятной, и ей случалось посмеиваться над плохо одетыми одноклассницами, пусть ее потом и посещали угрызения совести. Всегда и в любых обстоятельствах ей нравилось хорошо выглядеть. Да, сегодня утром на допрос в кабинет Кулешова, залитый кровью и пропахший вонючей махоркой, она входила с гордо поднятой головой, твердо ступая босиком по грязному полу. Только так, в испачканных юбке и кофточке, вся в синяках и кровоподтеках и должна была выглядеть настоящая советская партизанка, измученная, но не сломленная врагами. Здесь же перед изящно одетым и издевательски обходительным господином девушка оказалась в сильном замешательстве.Немец оценил ее чувства, привстал ей навстречу и вновь настойчиво предложил присесть.—?Забирайтесь, забирайтесь в кресло,?— ободрительным тоном говорил он,?— Да, да, можно с ногами.И Уля неожиданно легко для самой себя подчинилась словам врага. Все последние дни она вела себя так, чтобы немцы и полицаи поняли всю силу ее ненависти к ним: упорно молчала в ответ на самые простые и не имеющие отношения к делу вопросы, грубила, игнорировала приказы тюремного начальства, заставляя постоянно применять против себя силу. Захватчики Уляшу отталкивали всем: чужой каркающей речью, барским высокомерием офицеров и развязной бравадой, и сальными остротами солдат, и общим для тех и других презрением к простому народу: презрением высшей расы господ к низшей расе рабов. Но в голосе, взгляде и всей повадке сегодняшнего противника она не почувствовала привычного сплава животной злобы и страха, неумело маскируемого яростью. Напротив, она ощутила вполне искреннее к себе уважение и какую-то заинтересованность. В немце определенно было что-то притягательное, может быть, одно только, что он не носил мундир и превосходно изъяснялся по-русски. ?Не хуже нашего Ивана Алексеевича?,?— мелькнула быстро совсем уж кощунственная мысль, которую Уляша тут же постаралась прогнать. Очень осторожно, чтобы не пробудить лишней боли в избитом теле, она, поджав ноги, устроилась калачиком в огромном кресле. Подчеркнуто вежливое обращение немца порядком интриговало ее. ?Как долго может продолжаться эта игра???— думала Уляша. ?Ну, ладно, пусть. Поиграем немного, если фашисту хочется. Все равно ничего не скажу!??— повторяла она про себя как заклинание.