Лето. 2 июля, часть 1 (1/1)

Душно. Ему трудно дышать.Густой воздух, раскаленный под воздействием палящего летнего солнца, лениво проникает в тесноту цокольного помещения сквозь щели в заколоченных окнах, смешивается там со спертым, тяжелым, вязким и оседает в легких неприятным осадком, клубится в горле пьяно, точно накрепко застрявший. Коннор делает насыщенный глубокий вдох, но все никак не может надышаться. Ноздри, широко раздутые, щекочет едкий запах браги из ячменного солода.Быть здесь физически сложно, невыносимо. В Детройте есть заведения и получше. Почти в самом сердце карантинной зоны скромно отвел себе место клуб любителей виноградного вина – официальный, между прочим, облюбованный как военными, так и простыми смертными с карманами, полными талонов. Цены там, конечно, заоблачные, но и алкоголь гонится крепкий, забористый. Больших трудов стоит выращивать ингредиенты для его брожения в миниатюрных теплицах, какими усеяны все обитаемые крыши города, а потому и цена вполне оправданная. Но только в этом маленьком подпольном баре на отшибе зоны, в этом обшарпанном не то подвале, не то просевшем под тяжестью лет бетонном сарае, в этом клоповнике и рассаднике грибка торгуют самогонным виски. И пивом. Противным таким, приторным, с характерным дрожжевым привкусом и запахом, способным свалить с ног не то что щелкуна – целого топляка, мать его.А все эти дрожжи. Гадость какая.Коннор дышит ими и чувствует себя так, словно вдыхает сейчас пары ядовитых спор, давится, и горло от этих мыслей фантомно чешется изнутри будто чумное. Он задыхается. Не отдавая себе отчета, юноша тянет руки к шее, точно хочет распустить удушающую петлю на галстуке, вот только галстука на нем нет и никогда не было. Вместо этого пальцы касаются нежной оголенной кожи, неловко царапают кадык и поправляют ворот аккуратной отбеленной рубашки. Хочется плеваться, зажать нос ладошкой, покинуть питейное заведение и никогда – да, никогда-никогда, – больше сюда не возвращаться, сделать, словом, что угодно, лишь бы перестать чувствовать себя таким гнилым изнутри, опаршивленным, но Коннор здесь по делу. Рано уходить пока что. И давать волю своим глупым, неразумным слабостям тоже. Мальчишка мнет губы, подавляя в себе любое негативное чувство. Просто смрадный воздух, Коннор. Ничего более. Пыльно. Маленькие седые комочки, подсвеченные узким лучом света, кружат у самых окон, парят лениво в невесомости и накрывают тонкой вуалью отсырелые половые доски, поросшие не то мхом, не то редкой плесенью. Коннор ступает на них, скрипящих грустно и жалобно от каждого неловкого движения, и неспешно проходит в бар. А в баре том многолюдно, человек пять собралось в одной лишь только комнате – это ли не рекорд для околокомендантского часа? Стихают непринужденные разговоры. Половина из пьянчуг тут же оборачивается на нового незваного гостя, в атмосферу заведения совершенно не вписывающегося: высокий, опрятный, на вид юный совсем, нескладный – подросток, вестимо, – с губами, растянутыми в тонкую струну, со взглядом глаз цвета жженого кофе до того серьезным, что контраст с мягкими чертами лица его и округлыми скулами кажется причудливым. Чистая белая кожа, гладкие щеки, строгий пробор с аккуратно уложенными каштановыми прядями, осанка, хорошая обувь, непригодная, правда, для дальних походов, белоснежная рубаха и джинсы глубокого антрацитового оттенка, целые и нисколько не выцветшие, выдают в нем человека, не обделенного достатком и вряд ли когда-либо бывавшего за кордоном. Оттого совершенно удивительно увидеть его в подобном помойнике.С праздным интересом Коннор оглядывает их в ответ. Его быстрый анализирующий взгляд, не лишенный по-высокомерному гордого достоинства, пробегается по захмелевшим мордам пьяных зевак, бесстыдно на него глазеющих, скользит вдоль деревянных столов, уставленных наполненными до краев пивными кружками. Откуда-то сбоку до его чутких ушей доносится насмешливое прысканье и глухой сардонический хохот. Коннор не обращает внимания. Он пришел сюда по важной причине.Причина эта сидит сейчас где-то здесь, пьет то самое виски, а, может, что-то менее крепкое – на что хватит карточек. Алкоголь – хороший бонус к сговорчивости, невзначай подмечает юноша. Под его воздействием люди готовы пойти на самые безрассудные вещи – а это как раз то, что Коннору нужно. Карие глаза внимательно анализируют округу, пристально оглядывают скромное убранство грязного помещения: серые столы у самых стен с отвалившейся краской, высокие деревянные табуреты, обшарпанная барная стойка. За ней как раз работает владелец заведения – Джимми, довольно странный малый, если верить его документам. По обе стороны от него просиживают штаны два пьянчуги, полностью ко всему безразличные.Коннор подходит к самому дальнему, тому, в рубашке с цветастым узором, что сидит сейчас в дальнем углу одиноко, сгорбившись над полупустым стаканом спиртного в своей печальной задумчивости. Яркое вечернее солнце озаряет его круглую спину тонкой горизонтальной полосой. Серебристые локоны падают ему на лицо, закрывают мужчину и от мира, и от Коннора в частности. Его отчужденность чем-то цепляет юношу. Пахнет дрожжами.— Мистер Андерсон? Мужчина хранит могильное молчание, не двигается даже, словно и не слышит Коннора вовсе, словно пребывает сейчас где-то не здесь, а там, в своих далеких, отреченных от мира фантазиях.Тогда Коннор упрямо, почти что бесцеремонно склоняется прямо над барной стойкой и внимательно заглядывает в его пожилое отстраненное лицо. Тронутое морщинами, оно кажется совершенно отсутствующим. Но не морщины старят его, а печаль, залегшая промеж носогубных складок и бровей, выгнутых светлой дугою. А в глазах – пелена, не то от спиртного, не то от чего-то более глубокого, личного. Коннор стоит над ним какое-то время, недвижимый, упрямый донельзя, а, может, оловянный, точно старый игрушечный солдатик – словом, отступать никак не привыкший, – и сжимает край барной стойки бледными пальцами, пока чужие зрачки не поворачиваются в его сторону. Хэнк переводит флегматичный взгляд то на незнакомца, сверкающего в этом блядушнике как алмаз посреди угольков, то на дно бокала, всем своим видом показывая полную незаинтересованность в происходящем – может, лишь немного поражается опрятности собеседника, не более, – но, когда юноша так и не двигается с места, точно гребаная античная статуя, терпение бывшего полицейского дает трещину. Хэнк оборачивается к нему теперь уже всем корпусом, красноречиво поднимает светлые брови и только вздыхает устало, декламирует вяло и раздраженно как-то:— Ну? Чего тебе?..И Коннор весь подбирается, становясь еще прямее.— Приношу извинения, — отвечает, склонив голову, — вы мне нужны.Хэнк невольно хмыкает, рвано выпустив из ноздрей воздух. В последний раз такую приторно-культурную речь он слышал разве что на выступлениях лидера карантинной зоны – ну не позволяет мужику статус крыть всех отборным трехэтажным, чего поделаешь.Хэнк отпивает глоток. Морщится.— Дружок, ты это, дверью ошибся: заведение для паинек-зубрилок двумя кварталами ниже. Здесь тебе ловить нечего. Мужчина явно не настроен на разговор делового характера. Впрочем, не в привычке Коннора отчаиваться. Он и не таких людей убалтывал. Найти бы лишь к нему подход оптимальный, а там... Коннор присаживается на стул рядом. Хэнк отодвигается на пару сантиметров левее. Интересная реакция. — Мне нужен проводник, — начинает юноша уверенно, доверительно наклоняясь в сторону Андерсона, и сплетает пальцы на руках в тугой аккуратный замок. Хэнк хмуро поджимает губы, не впечатленный его искренностью, и отворачивается. Коннор хмурится: это его, мягко говоря, раздражает.По дороге сюда Коннор прокручивал в голове множество сценариев. Он был готов к тому, что этот неизвестный ему (лично) Хэнк Андерсон пошлет его в пешее эротическое или вовсе окажется психом, вздумавшим ограбить наивного на вид парнишку. Все-таки Коннора сложно было принять за собеседника серьезного – смазливое лицо, глаза по-детски большие, – издержки возраста юного, самого дурацкого, но и расхваленного всеми кому не лень в то же время. На самом деле, отказ был самым очевидным вариантом из всех возможных, и Коннор не испытывал никаких проблем по этому поводу, но вот то безразличие, с каким обращался к нему собеседник, заставляло Коннора чувствовать неприятное жжение где-то на скулах.Он наклоняется еще ближе и понижает голос до вкрадчивого шепота.— Я вам заплачу.На что Хэнк деловито кивает, мол, поверил он, как же. Ироничность его жестов видится Коннору невербальной издевкой. Сложно сказать, кто здесь более душный – бар или этот Хэнк Андерсон. По крайней мере, несет дрожжами от них одинаково. Юноша хмурит темные брови. Бывший офицер вынуждает его пойти на крайние меры. — Бармен, повторите, пожалуйста, — говорит Коннор, неотрывно буравя взглядом чужое лицо. Богатый талон с громким стуком впечатывается в пошатнувшийся деревянный стол. Хэнк заинтригованно поднимает голову. Впервые за все это время. У мистера Андерсона светлые голубые глаза. — Ого. Смотрю, сменил тактику на быстрый подхалимаж, а? Ты его слышал, Джим, тащи сюда свою тощую жопу.Бармен молча забирает талон и разворачивается к стеллажам с алкогольными напитками. Коннор слабо улыбается, предвкушая маленькую победу в этом нехитром раунде. — Теперь, когда вы расположены к беседе…— Я расположен послать тебя на хер, — отвечает Хэнк, упрямо выставляя руку перед белоснежным лицом Коннора, — то, что ты угостил меня виски, еще не делает нас лучшими подружками.— Простите, но, — Коннор наклоняет голову вбок, — я вынужден настоять. Мне очень нужен проводник до Портленда. Туда и обратно.— Портленда? — Хэнк давится виски. Кашляет. — Это ж на другом, мать его, конце Америки. Какого черта? Хотя, знаешь, не отвечай. Мне вообще-то по барабану.Джимми ставит перед Хэнком очередной стакан. Его хмельной запах кружит Коннору голову. Он снова делает глубокий вдох и едва не закашливается.— Пожалуйста, кроме вас никто не сможет отвести меня. Это очень важно.— Я тебе больше скажу – тебя вообще никто отвести не сможет. Туда ж без малого месяцы дороги. Да никто в здравом уме туда с тобой не потащится!— Я заплачу за каждый лишний день в пути, — решительно отвечает Коннор. — Все, что есть. Что вам нужно? Карты, оружие? Медикаменты?Хэнк поджимает губы в узкой желчной улыбке, словно считает все слова юноши наивным детским лепетом, да и смотрит на него точно так же, совершенно несерьезно, насмешливо. Коннора это, почему-то, раздражает невероятно. — Шел бы ты отсюда, шкет, — бросает Хэнк беззлобно и делает новый глоток. Снова морщится. — Твоя затея – чистой воды самоубийство. К тому же я не работаю с живым грузом. Проблем много. Коннор сжимает кулаки. Он делает едва заметный вдох и придает своей мимике явственно металлический оттенок. — Я обратился к вам потому, — чеканит Коннор высокопарно, — что читал ваше досье.Хэнк удивленно выгибает бровь. Коннор продолжает:— Перспективный сержант полиции до эпидемии, продуктивный и целеустремленный, волонтер FEDRA в отставке. Причина – разногласие взглядов. Работали в полиции, пока она не прекратила свое существование. Многое повидали.Хэнк мелко кивает на каждом пункте, облизывает верхнюю губу и сам глядит на мальчишку как-то оценивающе.— И каков вердикт, Шерлок?— Я считаю вас самым подходящим кандидатом на роль проводника для такого опасного путешествия. Мне импонирует ваше чувство долга и ответственность, с какой вы относитесь к задачам. Вы опытный офицер в отставке и тот, кому я без раздумий доверю свою безопасность. К тому же вы не задаете лишних вопросов.Хэнк поднимает уголок губ. С приоткрытых уст юноши срывается рваный выдох. Коннор проводит языком между зубами и заискивающе косится в сторону выхода, возвращая взгляд обратно к глазам мистера Андерсона, двум глубоким ледяным озерам, все то время напряженно его анализирующим. — Говорят, вы часто выходите за стену, переправляете через границу всякое, — он наклоняется еще ближе, шепчет, обжигая чужое ухо своим горячим дыханием: — Мне нужно доставить в Портленд кое-что. Одну вещицу. Жизнь Детройта и, может, всей Америки буквально зависит от ее содержимого. Хэнк отвечает тем же тягучим, протяжным шепотом, низким бархатным басом, полуприкрыв глаза в томительном ожидании завершения их диалога:— А мне-то что? — и опаляет щеки Коннора своим забористым перегаром. Не теряя лица, Коннор горделиво отстраняется, поднимается с места, деловито поправляя белесую рубашку.— Вы правы, — говорит мальчишка подозрительно согласно, — эта миссия – самоубийство. В одиночку я, скорее всего, действительно с ней не справлюсь. Вероятно, меня разорвет первый же бегун, которого я пропущу по неопытности. Или я не замечу растяжку под ногами и погибну от сильного кровотечения. Но дело в том, мистер Андерсон, — он по-хозяйски упирается рукой в чужое плечо, Хэнк разом хмуреет, — что эта вещь важнее меня, вас, быть может, важнее нас всех, черт возьми, и я все равно отправлюсь в Портленд, с вами или в одиночку. Детройт на меня рассчитывает. Коннор достает из кармана еще несколько талонов и говорит холодно:— Можете и дальше сидеть здесь, просиживать штаны за дешевой выпивкой, спускать на нее жалкие подачки от людей, раз в неделю желающих отведать чего-нибудь контрабандного, и медленно покрываться плесенью, как все в этом месте. Это не мое дело. Или можете согласиться на мое предложение и обеспечить себя лучшим самогонным бурбоном до конца своей жизни. Год, большего не прошу, — Коннор замолкает. Хэнк задумчиво прикусывает щеку и переводит мрачный взгляд на темную жидкость. А пацан этот, что б его, все никак не затыкается:— Понимаю, сложно прямо сейчас принять взвешенное решение. И все же я тороплюсь. Мне нужен ответ. На закате дня я собираюсь покинуть карантинную зону, и чем скорее, тем лучше. Я подожду снаружи. А это, — он небрежно кладет бесстыдно огромную стопку карточек на стол, — небольшая компенсация за потраченное на разговор время. На посошок. Саморазрушение в наши дни удовольствие дорогое, мистер Андерсон. Приятного отдыха. Не спешите.Коннор гордо покидает пределы подпольного бара. Хэнк чертыхается и сжимает стакан до побелевших костяшек.