Traces (1/1)

Порывы ветра с улицы дребезжат стеклами, и Киён на балконе сильнее прячет голову в плечи, распушив взъерошенные перья. Шрам на крыле успел снова затянуться, но в столь мерзкую погоду напоминает о себе не менее мерзкой болью. Восседая в своём гнезде из подушек, Киён высматривает сквозь голые ветки темные силуэты прохожих, среди которых скоро должен оказаться и Чансон. Кафе закрывается через час – совсем немного в рамках вечной жизни. Однако сейчас Киёну не терпится узнать кое-что у человека, с которым он живет вот уже как месяц. Для демонов память людей похожа на мутный колодец: никогда не знаешь, черпнешь оттуда относительно чистой воды или выловишь какую-нибудь пакость. В ней очень легко потеряться, но можно и выловить случайно что-то важное. Память Киёна скорее напоминает большой пыльный склад, где каждый стеллаж подписан точной датой (а толку, если он к ним всё равно не притрагивается). К мыслям Чансона путь ему закрыт, но если развести на воспоминания, можно незаметно пробраться в чужую голову. Если не взять под контроль, то хотя бы понять, чем этот человеческий ребенок живет. Киёну откровенно скучно. Чансон тоже не то чтобы веселился. С тех пор, как вечера удлиняются, гости всё реже забредают в их маленький островок тепла и уюта. Спрос на кофе есть только утром, ведь проснуться становится совсем нереальной задачей. Горячие булочки разлетаются к школьникам и студентам, но новые печь нет смысла – так, по крайней мере, говорит Хонсоб. И уходит пораньше, оставляя Чансона торчать за стойкой в одиночестве. Хонсоб в принципе ведет себя нечестно, но сил винить его почему-то не находится. Наверное, виноват ноябрь и этот дикий ветер, что острыми иглами впивается в горло даже через шарф.

Как и всегда, Чансон надеется закрыться быстро. Он заранее приводит рабочее место в порядок, натирает до блеска столики и стойку, пересчитывает скудную в последнее время выручку и принимается следить за мучительно медленно ползущей стрелкой часов. Только бы никого из случайных любителей поздних шатаний не занесло сюда. Будет куча возни ради одного несчастного ?экспрессо? (суки тупые) или капучино – ни выручки с них, ни чаевых, одна головная боль. Неудивительно, что на приоткрывающуюся дверь он реагирует крайне враждебно. ?Ну всё, пиздец?, – сокрушается Чансон про себя, настороженно посматривая на дверь, которая не спешит открываться полностью. Ветер, может? Приблизившись ко входу, Чансон протягивает руку, чтобы захлопнуть замок, и, дернувшись, громко вскрикивает. Затаившаяся тень черным жгутом обвивается вокруг его запястья, затем ещё одна ползет вверх по свободной руке и ложится на шею, оставляя возможность лишь слабо хрипеть. Зажмурившись от боли, Чансон силится освободиться, но тени срастаются так же легко, как и рвутся.– Зря трепыхаешься, только силы тратишь, – замечает насмешливый голос прямо над его ухом.– Так мне теперь расслабиться и получать удовольствие? – язвит Чансон, пользуясь ослабевшими путами вокруг шеи. Открыв глаза, он узнает недавно заходившего к ним нарушителя. На мужчине всё тот же белый балахон, а в его ауре – ни капли от потустороннего существа. Зато в оживших тенях явно прячется нечто сильное и озлобленное. Ледяные пальцы скользят по плечу Чансона и бесцеремонно вцепляются в волосы.– Извини, но ты мне понадобишься, – слова эхом проносятся в гаснущем сознании, пока обмякает опутанное в кокон из теней тело.*** Киёну неспокойно до крайности, потому что Чансон давно должен был вернуться домой. Острое чувство притаившейся опасности усиливается, стоит выйти за порог, и крылатый дух спешит ему навстречу, отказываясь сбегать и отсиживаться в тепле. Свет из кафе заметен издали, незапертая дверь зловеще скрипит. Стоит Киёну дотронуться до неё, его будто током прошибает поток информации. Страх, злость, угроза – всё смешивается в остатки сохранившейся в предметах темной ауры. Он опускается на пол, медленно впитывая в себя сгустившиеся частицы их памяти в надежде отыскать какие-нибудь зацепки. Получается с трудом. Киён сжимается в пернатый комочек, сидя посреди зала и смотря в темноту широко распахнутыми глазами. Начавшийся снег беспрепятственно проникает в открытую дверь крупными хлопьями, заметая следы Чансона и его похитителей. К утру экзорцист и его слуга находят на пороге кафе большой сугроб, из-под которого торчат темно-синие перья.– Чонук, сука, мы были так близко, – Джухён в сердцах пинает дверной косяк и шипит от просыпавшегося за ворот пальто снега.– Хозяин, – Су кладет светящуюся серебром в предрассветных сумерках ладонь на его плечо и прислушивается, прищурив змеиные глаза, – разбудите птенца.– Слышь, мелочь, – Джухён садится на корточки и почти заботливо стряхивает снег со спящего Киёна. Сквозь кончики пальцев экзорциста проходят едва заметные разряды заклинания призыва. – Ему так грустно, что он не хочет просыпаться сам, – Джухён поворачивается к Су. Фамильяр в ответ хмыкает:

– Повезло мальчику. Если однажды зануда вроде тебя исчезнет, я просто открою ящик шампанского и буду праздновать.