3. (1/1)

Никто, зажегши свечу, не покрывает ее сосудом, или не ставит под кровать, а ставит на подсвечник, чтобы входящие видели свет.--За выходные я не делаю ничего полезного, но часами неподвижно лежу в своей комнатушке, размышляя, как назвать кота. Тот бегает по комнате и играет со своей тенью, падающей на стену, когда я зажигаю лампу. Я смотрю на это с какой-то завистью, а затем, приподнявшись, лезу в тумбу, пытаясь отыскать вдохновение для имени. Под грудой книг о ботанике нахожу Библию в кожаном переплете (ну конечно, совсем забыл, за Чей счёт я тут живу). Я пролистываю страницы, не вчитываясь, и вскоре возвращаю книгу на самое дно ящика. Как назло, в голову лезут только имена новых знакомых. Как бы забавно ни было назвать кота Эйбрахамом, едва ли это понравится кому-либо из обитателей аббатства. Интересно, а был ли святой Бенджамин? Я возвращаюсь в лежачее положение, зарываясь в воспоминания со всех служб, на которых мне когда-либо удавалось побыть, вспоминаю всё то, что меня заставляли вычитывать в книгах, но не могу прийти к ответу. --Новая рабочая неделя приносит очередной сюрприз. Я выбираюсь в супермаркет за запасами корма, который прописала добрая женщина из ветеринарной клиники, и всякой мелочью для себя. Даже одалживаю машину у Сэкетта, обещая припарковать её рядом с мастерской сразу после – было бы сложно тащить огромные сумки до аббатства. В этот момент чувствую себя совсем нелепо – будто сын, только-только получивший права и умоляющий отца разрешить взять его тачку. В отделе товаров для животных я застреваю на добрых полчаса, разглядывая ассортимент игрушек и лакомств. Набираю всякого барахла понемногу, забываюсь на пять минут, а тележка уже полная. Смотрю на содержимое мгновение, затем ещё. Выкладываю половину. Вспомнив, что надо бы захватить наполнитель для кошачьего туалета, разворачиваю тележку на сто восемьдесят и мчусь в тот угол супермаркета, с которого начинал – и удачно вписываюсь на повороте в прохожего, лишь в последний момент успевая вильнуть тележкой в сторону, чтобы не сбить несчастного с ног. Передо мной Бенджамин Тэллмедж собственной персоной. – Прости. Не задел? – я осматриваю его, якобы в попытке увидеть, всё ли хорошо, но на самом деле – из праздного любопытства. – Калеб? – тот, кажется, тоже застрял в реальности своих мыслей. – А кто ещё, – улыбаюсь, махнув рукой, и цепляюсь изо всех сил в злополучную тележку, краем глаза разыскивая путь к отступлению. Бен смотрит уже не сквозь меня, а на содержимое моей корзины, и я практически вижу, как за секунду в его голове завершается построение логических цепочек. Когда-то, помнится, я был мастером непринужденного разговора. Сейчас мы смотрим друг на друга, как два идиота, и никто не сдвигается с места и не продолжает разговор. – Тебе нужна помощь? – разрывает молчание Бен, и я открываю рот от неожиданности. Мне так привычны долгие блуждания вокруг да около в вопросах общения, что, сталкиваясь с прямолинейным предложением о помощи, я не могу сдержаться от удивления. Лаконично и доступно. В глазах Бена я вижу бесконечную усталость и ничего более, но, когда в ответ я киваю, он улыбается и эта тяжесть исчезает. Мы молча идём вдоль стеллажей, разглядывая те или иные вещи. Пока я присматриваюсь к наполнителю, Бен стоит чуть дальше, рассматривая игрушки для животных и лакомства. Я позволяю себе зависнуть на две лишние секунды, любуясь его профилем, а затем мы двигаемся к кассам. Мы не произносим ни слова. Он помогает загрузить пакеты в машину, и тут я впервые подаю голос: – Тебя довезти? Мы мчимся по дороге, и я почему-то испытываю непривычный для себя мандраж. Заезжаем за кофе (Бен пьёт со сливками и без сахара), затем останавливаемся на парковке, грея ладони о стаканчики, пока я пытаюсь найти радиостанцию с чем-то приличным. Потерпев фиаско, выкручиваю звук до самого минимума, так что какая-то пошлая песенка на испанском почти не слышна в салоне. – Я не был здесь года три, – рассказывает Бен. – Они успели построить много новых домов. Супермаркета этого раньше не было. Там, помнится, был сплошной лес, а до него – роща.– Симпатичное место, но больно безлюдное. – В старших классах мы постоянно там пропадали. Сэла тогда работал в магазине неподалёку и продавал нам алкоголь. – А мне казалось, ты приличный парень, Тэллмедж, – смеюсь я, запрокинув голову. Бен хмыкает, явно слыша это не в первый раз. Мы молча допиваем кофе. – Как тебя угораздило вернуться? – ?в эту дыру?, хочется добавить мне, но я слишком проникся уважением к этому городку и его местным. Я стараюсь поймать взгляд Бена, но тщетно. – Пытаюсь вспомнить себя, – наконец, признаётся он. Не задаю больше вопросов, лишь завожу машину.--После той встречи с Беном Тэллмеджом мы пересеклись лишь изредка, на улице или в магазине, улыбались друг другу и здоровались, но никто не делал первый шаг, чтобы заговорить. Мне даже в какой-то степени нравилось это положение вещей: я имел возможность наблюдать за Беном со стороны, при этой не беспокоясь, выдаю ли я себя с головой. Я собирал крупицы информации о нём отовсюду, однажды даже взял в библиотеке книгу, корешок которой однажды приметил у него в руках – и всё это, чтобы быть ближе разумом, при этом не сдвигаясь с места физически. Сложно объяснить внезапно возросший интерес к кому-то, кроме меня самого, а я и не пытаюсь. Лишь стараюсь прятать улики и заметать следы, зная, что это может вызвать множество вопросов у моих новых друзей.Я ни в коем случае не изображаю из себя праведника, я никогда им и не был. Я знаю о своих грехах и не стану их отрицать: ни склонность к пьянству (у моряков в плавании из крови никогда вымывался спирт), ни тягу к женщинам, ни любой из других своих многочисленных изъянов. Я не исповедуюсь столько лет, сколько себя помню. Я не хожу в церковь с раннего детства, и то тогда умудрялся сбегать со служб в ближайший лес, находя более приятную компанию в лице червей и букашек.Несмотря на моё отношение к вере, растили-то меня в католической семье. Молитва перед обедом, благодарность Богу за каждый новый день, затекающие от долгого неподвижного сидения на службе ноги (когда меня всё же находили и возвращали назад) – всё это бесспорные атрибуты детства и юности. Я помню, как долго играл с найденными чётками, хоть толком и не понимал, что это такое.И католическая вина, конечно же. Она въелась в кожу, она нагоняла в самые безнадежные дни, угнетая и так нерадостные чувства. От неё было сложнее всего избавиться, но, стоило мне отправиться в открытое плавание, как появились вещи важнее, вытесняя парадоксальную веру с пьедестала приоритетов. Куда важнее было иметь совесть, а не желание втайне от всех замолить свои мнимые грешки перед Богом, в чьём существовании я никогда не был уверен.Это чувство вернулось в тот момент, когда я ждал его меньше всего.Оно теперь стоит между мной и Беном, не позволяя мне взглянуть на него исподтишка лишний раз. Пытаюсь ли я защитить свою совесть? Боже упаси. Знаю ли я, что любой ценой защищу его? Конечно. Он порядочный парень и явно не хотел бы стать объектом сомнительного интереса малознакомого приезжего.Мои скромные исследования дают свои плоды, и с каждым днём мне всё сложнее выгнать из головы Бена – по крайней мере, тот образ, который я собрал из мелких деталей и обрывков разговоров.Человек из крови и плоти, ходящий по этой земле – олицетворение всего того, чем я никогда не был и не смогу быть. Не напоминание о моей никчемности, но то, к чему хочется тянуться изо всех сил. В Бене сочетались несочетаемые вещи: принципиальность с уступчивостью, прямолинейность с деликатностью, бунтарский дух с умением быть хорошим подчиненным (по крайней мере, изображать из себя такового). Нельзя было не очаровываться этим совершенством сильнее изо дня в день.Пусть нарочной встречи я не искал, мы раз за разом сталкивались в самых неожиданных местах – парковка круглосуточной аптеки в час ночи (в тот день я, заработавшись, потерял счёт времени и остался ночевать в мастерской, а ночью ворочался не в силах заснуть из-за разболевшейся головы); квартира Анны и Сэлы, куда я помогал дотащить коробки со списанным пивом; комиссионный магазин, где я присматривал теплое пальто. Пиком неожиданности стало его появление в моем аббатстве. – Бенни, неужели тебе надоела земная жизнь и ты решил посвятить себя служению Ему? Он не сдерживается от смеха, хоть и сам явно не ожидал меня здесь увидеть.– Калеб, неужели ты сделал это раньше меня? – притворно возмущается в ответ, пронзая своими глазами.Оказалось, он к отцу-настоятелю по просьбе преподобного Тэллмеджа (тут я не сдерживаю свое удивление и уже планирую, как над этим в дальнейшем можно будет пошутить). Бен не меньше удивлен тому, что я тут живу, но прежде, чем мы могли бы завести нормальный диалог, навстречу выходит отец-настоятель, перехватывая у меня гостя. Они исчезают внутри, оставляя меня перед лужайкой в смешанных чувствах. Остаток своего дня я провожу за попыткой привести сад в порядок. Ничто не собирает весь разум в кулак так, как это делает физический труд.--Раз в неделю кто-то (или что-то) выдергивает меня из моего асоциального кокона, кидая в самый центр какого-то мероприятия или события. В тот раз это было барбекю, у которого на самом деле не было ничего общего с этим культурным названием, – на этот раз я получаю приглашение посетить бар Стронгов, то есть ничем не прикрытый повод для пьянки. Чета открыла бар совсем недавно, но он так красиво вписался в мощенную улочку, что я задумался, не построили ли город вокруг этого бара. Подвал укутан в уютную полутьму, но подвалом его не назовешь – у Стронгов интересные понятия о том, как должны выглядеть заведения для культурного времяпровождения. Пол устлан коврами, тут и там встречаются какие-то китайские безделушки, в каждом углу зала стоит по гигантской ажурной лампе (они работают на электричестве или внутри стоит свеча?). Если бы не эти детали, внутреннее оформление можно было бы назвать минималистичным. Спасибо, что обошлись без неоновых вывесок – один их вид всегда навевает на меня мысли о совсем другой улочке, которая есть в каждом мало-мальски населенном городке. Анна, стоящая за стойкой (ты управляющая или наемная работница, моя милая?), наливает мне щедро. Подмигивает, мол, за счёт заведения. Мне дважды можно и не предлагать. – Ну что, душа моя, – она смеется от моей скорчившейся рожи. – Как живешь? Мне так хочется ответить честно, но могу ли я обременять этих добрых людей своими заботами? Анна… невероятная. Её амбиции достойны политики, но политика не заслуживает такое чудо. Такой проницательности позавидовали бы самые нахваленные гадалки и самые внимательные доктора. Если можно плоть вином и страстью побороть…– Анна, солнце, – она корчится в ответ, но мне уже не смешно: я и сам не верю, что собираюсь это сказать, – почему Бен вернулся домой? Как ловко, она отвлекается на какие-то бытовые действия, которые просто обязана сделать, пока я внутри замираю от волнения. Анна заканчивает протирать стол позади, и я наконец-то смотрю в её лицо: спокойные глаза и вежливая полуулыбка на губах. Показалось?..– Я не знаю, могу ли это рассказывать, – честно начинает она (темные глаза смотрят так искренне и открыто, что я не могу не поверить), – но разве не все мы хотим вернуться домой, когда нам кажется, что больше некуда идти?Всё, что я могу наверняка знать до тех пор, пока не состарюсь и не умру. – Тебе определенно нужен водитель, – после нескольких дополнительных шотов заявляет Анна. Я хочу запротестовать, но взгляд падает на часы – в это время на автобусы можно и не надеяться. О, оставь меня здесь умирать… Не прячь глаза и не скорби над горькой правдою любви. Будь проклят попавший мне однажды в руки томик Йейтса – некоторые строки так и будут крутиться в голове до тех пор, пока с ума не сведут. – Я сейчас, – я провожаю взглядом скрывшуюся в служебном помещении Анну, а пока рядом со мной кто-то садится. Сэла. – Веселый вечер? – Хочешь присоединиться? – я киваю на стоящие передо мной пустые стопки. Он пожимает плечами и тянется к бутылке. – Это последняя. Я нашла тебе водителя, – Анна выхватывает из моих рук шот и опрокидывает в себя. Эта женщина вообще пьянеет? – Кого?У входа меня встречает Бен Тэллмедж.Его присутствие столь внезапно, что я впадаю в ступор.– Тебя мне нужно отвезти домой? – мне кажется, будто он смотрит насмешливо, но, должно быть, игра света. – Автобусы перестали ходить, а мне срочно нужно замолить свои грехи. И принять постриг. На всякий случай, – он запрокидывает голову и смеется, эти синие глаза блестят в полумраке. Весь алкоголь за долю секунды испаряется из крови – спасибо, почки и печень, хорошая работа, голова вас потом отдельно поблагодарит. – Скажи честно, тебе хочется вернуть должок. Можешь устроиться таксистом и делать это каждый день, – я сажусь впереди и прислоняюсь головой к окну. Бен почему-то молчит. Все мои идеи о том, что можно спросить, сражены этим молчанием и скромной кучкой лежат в его ногах. Я обычно не люблю тишину – в моей природе пытаться разбавить всякую неловкость остроумным комментарием или глуповатой шуткой. Но сейчас я лишь рассматриваю, как за окном сменяются дома и улицы, а затем и деревья – мы успели выехать на трассу.– Я жил в Нью-Йорке последние несколько лет с другом, – внезапно говорит Бен, не отрывая взгляда от дороги и не видя, как у меня падает сердце в желудок. Анна не могла рассказать. Не могла ведь? – Но так вышло, что я остался один. И мне захотелось вернуться, чтобы перестать существовать в одиночестве. Здесь у меня отец… друзья. Он бросает взгляд на меня на долю секунды, но тут же возвращает всё своё внимание на дорогу. У меня такое чувство, будто ответить на искренность мне нужно тоже искренностью, но в горле встал ком. – Ты здесь надолго? – вместо этого спрашиваю я, ненавидя себя за этот вопрос. Бен пожимает плечами: – А ты?Я хмыкаю. Вот и поговорили. Ну и скотина же ты, Калеб Брустер. Залез в душу пальцами, потрогал и ушёл.--Хвала Творцу за глупость плоти! И посылаю его к чёрту за то, что изобрел похмелье. Голова проясняется ночью, и я просыпаюсь в постели и бессмысленно гляжу в потолок, пытаясь отогнать из головы бескрайнее море и перестать чувствовать соленый привкус на губах. Интересно, Бену Тэллмеджу снится Нью-Йорк?--Ибо нет ничего тайного, что? не сделалось бы явным, ни сокровенного, что? не сделалось бы известным и не обнаружилось бы.