Часть 7 (1/2)
Кейси кружится (и квадратится, и треугольнится) по лакированному паркетному полу, бесшумно скользя по доскам узкими ступнями в вязаных шерстяных носках: пятки едва не расползаются в стороны, как балетки на ледяном катке, ломая равносторонние геометрические фигуры очерченных мысками маршрутов, но слушаются её достаточно, чтобы соблюдать непреложное, золотое правило детства – не наступать на швы. Музыка играет слишком тихо для магнитофона Хэдвига, оторванного от мальчишечьего сердца в отчаянном порыве благородства, – слов не слышно, но слышно восточный мотив, какой наверняка записала для себя Патриция, и Кейси, не умеющая толком ни танцевать, ни быть в своей острой хрупкости хоть сколько-нибудь изящной, старается изо всех сил: смягчает колюще-режущие движения, оплавляет их во что-то плачевно-плавное и неуклюже-нежное, гнется ивовой лозой под звуки флейты, отчаянно надеясь не сломаться.
Толстовка на лже-Барри застегнута под горло во избежание возможных эксцессов, абсцессов сердечных тканей, – у Кейси же голые голени и предплечья: рукава закатаны по локоть, штанины подвернуты по колено. Приветствие хрустит у него на зубах, раскалывается, очевидно впиваясь стеклянной крошкой недоговоренного имени в язык – потому что он умолкает так резко, будто обрываются голосовые связки, каменеет в дверном проеме и, кажется, не дышит, испуганно округлив глаза: в позе у него что-то затравленное, во взгляде же обнадежено-обреченное и ликующе-виноватое. ?План отвратительный?, – заключает Кейси обреченно, наблюдая, как напрягается чужое горло и стискивается челюсть, но отступать даже не думает: у неё не будет лучшего шанса освободиться. Лже-Барри склеивает лицо в жалкое подобие будничного безразличия и прикрывает за собой дверь так, как будто она может взорваться.
– Хэдвиг говорит, хорошо двигаешься, – осторожно хвалит он и для убедительности подмигивает, кривя губы в улыбке.
– Передавай Хедвигу спасибо, – отвечает Кейси и крутится вокруг своей оси, медленно покачиваясь из стороны в сторону. Лже-Барри не отлипает от двери и, кажется, даже приклеивается к ней плотнее, словно в надежде просочиться в замочную скважину и выползти с обратной стороны. Глаза у него мечутся с ее лица на ноги и обратно.
– Ой, можешь сама передать, – находится он, радостно указывая большим пальцем себе за спину, как если бы Хедвиг был в другой комнате. – Я позову.
– Не надо, мы недавно виделись, – качает она головой и, прокручиваясь, проскальзывая, шажками крест-накрест подплывает ближе. – Потанцуем? Адамово яблоко у лже-Барри в горле дергается вверх-вниз; он начинает тараторить.
– Ты выбрала худшего партнера по танцам из двадцати трех, милая. Оттопчу все ноги, заизвиняю все уши. Если не хочешь с Хедвигом, то могу позвать Патрицию, она превосходно вальсирует. Даже пару уроков может дать, – лже-Барри переводит дыхание, несчастно и умоляюще надламывает брови. – Хочешь?– Не хочу, – отказывается она и тянет руку к мужскому плечу, ожидая, что то вот-вот ускользнет прочь, отдернется, возвращая украденный дюйм, а лучше два или три: Дэннис всегда ревниво относился к личному пространству. Следил тщательно и брезгливо-бережно, чтобы траектории своих движений не пересекались с чужими, осторожно петлял вокруг невидимых неприкасаемых границ. Тем сильнее удивление Кейси, когда пальцы беспрепятственно нащупывают ткань толстовки и не чувствуют под нею ни дрожи отвращения, ни даже настороженной напряженности. Только тепло и мягкость футера. Кейси храбрится – кладет на плечо и вторую руку, смыкает их на шейных позвонках замком и начинает тихонько покачиваться, перетаптываясь на месте. Лже-Барри не поддается, абсолютно деревянный, и, посылая ей извиняющуюся улыбку, разводит руками – мол, говорил же.
Но отступать так просто она уже не хочет, не может, не станет. Упрямство в ней пересиливает осторожность, и Кейси, вспоминая ту глупую забаву, которой её в детстве баловал папа, наступает лже-Барри на мыски и окончательно прижимается к груди, крепче оплетая шею.
Это оказывается последней каплей в чаше терпения – мужчину передергивает; он хватает ее за плечи и отодвигает от себя на шаг, опускает голову между выпрямленных рук. Кейси слышит медленный придушенный выдох и болезненный смешок.
– Давно ты поняла? – спрашивает он голосом на полтона ниже и с шотландским акцентом. Лицо у него жестче, а плечи прямее.
Кейси нервно облизывает губы.
– Вчера, – честно сознается она и, помедлив, добавляет. – Барри здесь не было ни разу? Дэннис качает головой.
– Был пару раз, – выдыхает он и, наконец, поднимает на нее прогорклый бесцветный взгляд. – А потом он попытался вызвать полицию.
Сердце у Кейси замирает в горле – она сглатывает его, и то, минуя желудок, предательски проваливается в пятки. Руки у нее прошивает иголками, кровь отливает от лица.
– Что с ним? Дэннис медлит, близоруко щурясь на стенку у нее за спиной.
– Мы дали ему шанс, он решил им не пользоваться, – осторожно произносит он. – Его право.
– Что вы с ним сделали? – повторяет Кейси настойчивее и чувствует, что голос у нее гремит и надламывается ударом: она не помнит, чтобы повышала его хоть когда-то, хоть на кого-то, тем более на кого-то из них.– Он заперт, – неохотно сознается Дэннис, по-прежнему до странного смиренный, не сказать безмятежный. Излучающий умиротворение и терпение, безмолвно побуждающий говорить шепотом и искать тепло поблизости, как если бы они были в засаде на охоте. – Точно так же, как Кевин. Они всего-навсего спят, успокойся. Кейси рассеянно понимает, что он до сих пор не убрал рук с её плеч, и теряется, чувствуя спазм в легких, слабость в коленях и дрожь, рассыпающуюся с шеи на похолодевшую спину, как от укуса Зверя в загривок. Дэннис безотрывно смотрит на неё сверху вниз, сосредоточенно нахмурившись.– Зачем ты это сделала? – проговаривает он чуть ли не по слогам в укоризненном тоне. Кейси опускает голову, как пристыженный ребенок, и упирается взглядом ему в грудь, присматривается к месту, где должен быть внутренний карман. Оценивает, насколько тот оттянут, насколько высоко нужно поднять руку, чтобы забраться в него.
Когда стреляешь, смотри на тело, когда стреляешь, смотри на тело.– У тебя толстовка грязная, – выпаливает она.