Часть 6 (1/2)
У Барри легкая озороватая походка, от безделья перекатывающаяся с пятки на носок при ходьбе, неутомимая жажда жестикуляции и ожидаемо-безупречное чувство стиля – на нем длинный серый худи, бордовое пальто-парка поверх, слаксы, кашемировые перчатки без пальцев в тон; он шумный и подвижный, занимает слишком много места, но смотрит вкрадчиво, тепло и мягко, укутывает взглядом, точно шерстяным шарфом в дождливую погоду. У Барри живое открытое лицо, экспрессивная мимика актера. И участливые глаза, никогда не избегающие прямого взгляда – такие же яркие, как у Хедвига; светло-голубые, почти бирюзовые. Кейси кажется, что в них утоплен и разведен акварелью небесный свод.
Но самая важная из отличительных черт – он категорически не одобряет происходящего.? Мне так жаль, милая, – сокрушается он, едва успев прикрыть за собой дверь, и в его упавшем голосе – неподдельная скорбь, и черты лица опечаленно надломлены, будто опороченная виной ответственность лежит исключительно на его плечах. – Мне безумно жаль, что тебе пришлось пройти через все это. И мы соболезнуем, мы все. Вы были друзьями?
Не были – но сил на то, чтобы выдохнуть отрицание или хотя бы мотнуть головой, Кейси в себе не находит и вместо этого пристально осматривает вошедшего человека: осанку, движения, непривычную глазу одежду. Он поднимает руки ладонями вверх, то ли показывая, что в них ничего нет, то ли прося не гнать прочь раньше срока, и делает к ней несколько крадущихся шагов.– Послушай, я.. я не могу представить, каково тебе сейчас, но прошу, поверь тому, что я тебе сейчас скажу, ладно? – произносит Барри едва не по слогам, выделяет интонацией каждое слово, придает ему вес. – С тобой не случится ничего плохого. Орда безумна, но не тронет тебя. Никто тебя не тронет, слышишь? Я обещаю.
У Кейси внезапно дрожат губы, дрожит подернутый влагой взгляд, дрожит изнутри грудная клетка, и эту дрожь унять никак не выходит – ей так отчаянно, так душераздирающе хочется верить тому, что она слышит, а верить в это никак нельзя. Она вязнет в смуте сомнений и смятения, в невыносимом внутреннем разладе; мечется от безоговорочного и непреложного доверия до полного его отсутствия.
Барри видит, как ее знобит в лихорадке выбора – и неуверенно, ободряюще улыбнувшись, распахивает в приглашении руки.
– Иди сюда, – говорит он, и Кейси, издав облегченно-позорный всхлип, падает в чужие, незнакомые объятия так просто, как будто делала это сотню (хотя бы единственный) раз. Ныряет ладонями под расстегнутую парку, сцепляет их на обтянутой толстовкой спине, зарывается носом в ямку меж воротником и шеей, довольствуясь негласно полученным разрешением. И зажмуривается, смаргивая слезы с ресниц, когда ее обнимают-оплетают в ответ – за плечи и поперек талии, н(ад)ежными, удобно-мягкими от толстых рукавов руками. Барри с улицы; от одежды еще свежо веет прохладой, а под ухом Кейси, прижатой накрепко к его груди, ровно бьется сердце, деля удары на двадцать четыре человека.
– И тебе привет. Мы не познакомились толком, но я тоже рад тебя видеть, – бормочет Барри, и его последующий смешок колышет волосы у Кейси на макушке; от нахлынувшего стыда начинают гореть щеки и кончики ушей. Кейси в паническом смущении хочет рвануться прочь, но ей не позволяют; Барри отпускает ее не сразу, выпутывая из ослабленного узла своих рук, а напоследок ласково треплет по плечам, уверяя, что все в порядке. – Я брошу это на кровать, ты не против? – дергает он себя за парку, отступая на шаг, и это очередная удивительно-уместная учтивость: Кейси, вновь обретя утраченный контроль над головой и воспаленный инстинкт самосохранения, остро нуждается в личном пространстве. Куртка падает на кровать, Барри падает возле – и хлопает по месту рядом с собой, расслабляя плечи и складывая ладони меж коленей лодочкой. Трет друг о друга, сплетает пальцы замком.
? Расскажи о себе что-нибудь, – просит он, и Кейси окончательно теряется, опасливо присаживаясь на самый край кровати. Оттягивает рукава свитера до костяшек, обнимает себя за предплечья.? Что?? Что хочешь. Что угодно. Хочу узнать о тебе побольше, неважно чего.
Кейси не уверена, что вообще хочет говорить – нет ни желания, ни нужных слов – но все же начинает, превозмогая наученные горьким опытом привычки: отвечать только то, что ждут услышать, носить вежливость, как маску, не разрабатывать онемевший на искренность язык – сама же попросила собеседника, думает она, готовясь мучительно подбирать слова. Но говорить с Барри оказывается восхитительно-легко – едва ли Кейси помнит хоть кого-то, с кем удавалось так же: слово за слово, просто о сложном. Плечо к плечу почти впритык, и сокращенная дистанция, в иных обстоятельствах напугавшая бы до полусмерти, впервые ее не беспокоит. Барри позволяет забыться настолько, чтобы не помнить, как она здесь оказалась и отчего так болит нога; заполняет замечаниями задумчивые паузы, даже умудряется шутить и шутить забавно, что в данных обстоятельствах – нонсенс.
А еще во время беседы держит ее за руки, согревая, и рассеянно гладит по костяшкам, ладоням, запястьям, не обращая на это, в отличие от Кейси, ровным счетом никакого внимания. Для него это, очевидно, так же просто, как дышать.
? Хобби?? Неплохо стреляю в тире. Барри со смехом поводит левым плечом, говоря, что они заметили, и щурится, что-то вспоминая.
? Иен как-то выбил Хедвигу динозавра в парке аттракционов. У него был день рождения. Ну, знаешь, вечные девять свечек в торте, фильмы допоздна, вся Нутелла в доме. Норма не жаловалась на музыку в наушниках, Оруелл со своей боязнью высоты одобрил американские горки и, скрепя сердце, башню свободного падения. Дэннис вытерпел аж два мороженых и посаженное пятно на куртке, ? Кейси слушает с неосознанной, едва уловимой улыбкой, легким искривлением губ; Барри замечает и втихую стаскивает со столика у кровати подаренный Хедвигом альбом, бесшумно пролистывает на пустую страницу, приминает ребром ладони сгиб. – Притчард, правда, малость брюзжал, что чуть не схватил инфаркт, но в целом все прошло неплохо. Я.. Прости, не думаю, что тебе особо интересно..? Расскажешь еще? – встрепенувшись, прерывает его Кейси, и это звучит так неуместно-упрашивающе, так по-детски, как просьба о сказке на ночь. Барри, польщенно хмыкая, согласно всплескивает руками, и чем дальше заходит рассказ, тем больше Кейси недоумевает, как все эти люди умещаются в одном теле. Думать об этом было проще, пока она не знала из них даже трети и не сидела с их лидером лицом к лицу.
Джейд единственной из них парадоксально идет фисташковый цвет, у непрошибаемого хулигана Люка аллергия на цитрусовые, Кет гибкая, как кошка, и играючи садится на шпагат. Кружка со смайликом из "Шерлока", кстати, принадлежала именно ей. Патриция свободно говорит по-французски и изумительно готовит канеле*. Хедвиг как-то занимался хип-хопом – в секцию отдавали. Дэннис вообще сентиментален до жути и обожает ирландских сеттеров.
– Серьезно?– Вполне. Каждый раз разрывается между желанием почесать за ухом и нежеланием пачкать руки. Мне почти жаль его в такие моменты, – доверительно шепчет он и возвращает ей альбом вместе с затупившимся коричневым карандашом, ловко прокрученным пальцами.
Девушка на наброске не похожа на Кейси; у нее правильней черты, милее обрамленное волосами лицо, изящное и очаровательно, неправдоподобно мягкое. Но точно такие же лучистые глаза и слабо изогнутые губы.
– Портреты это малость не мой профиль, – скромничает Барри, без стыда и совести напрашиваясь на похвалу: рисунок был отличный. – Но я рад, что ты улыбаешься. Кейси тоже рада. Но больше удивлена, что все еще умеет.
*** Отныне по утрам на прикроватной тумбочке появляются белые цветы – жасмин, одуванчики, каллы и, в конце концов, веточка акации*, источающая легкий сладкий аромат: Кейси находит ее на подушке, рядом со своей головой, гадая, что бы это могло значить, и без всякого умысла прижимая подарок к сердцу. У отправителя она спросить не решается, даже получив на следующий день охапку подснежников, перевязанную атласной лентой – Патриция стягивает бордовую полоску ткани, изящно пропустив ее меж пальцев, и заплетает Кейси ракушку на средиземноморский манер, рассказывая, что имя Кассандра принадлежало греческой прорицательнице, чьим предсказаниям никто не верил, и означает ?озаряющая человеческий род?. Патриция читает ей стихи, а на прощание всегда целует в макушку. Барри навещает ее ежедневно и остается подолгу, Хедвиг забегает по утрам, Зверь же появляется все реже и мимолетней. Он приходит поздно и уходит рано, соблюдая новые, одному Ему ведомые правила, в которых теперь значилось внезапное милосердие.
Он больше не касается ее, – даже мимолетно, даже вскользь, – почти не говорит и ни на шаг не приближается без разрешения, которого просит, едва очнувшись в другом конце комнаты. В первый раз, когда Он спрашивает можно ли, Кейси, пораженная самой возможностью запрета, тут же отвечает отказом, и к великому ее изумлению, Он повинуется. Не смеет двинуться с места, наблюдает за ней из угла, безмолвно и безотрывно, скребет ногтями пол. Тело Его расслаблено, лицо спокойно – звериную сущность выдает лишь дыхание, хриплое, клокочущее рычанием на выдохе, выпуклые черные вены и немигающий взгляд с залившим радужку зрачком, не реагирующим на свет. Под этим взглядом, объятым тьмой, она безуспешно силится отвлечься, пытается читать или рисовать, но не перелистывает за час и страницы, не выводит в альбоме и нескольких дрожащих линий – ядовитые ягоды бузины вместо глаз обещают удушье и смерть от острой сердечной недостаточности.