Часть 1 (1/2)
Кейси сломана давно.
Первая трещина по неокрепшей стеклянной душе поползла в пять лет ? когда первый ком земли ударился о лакированную крышку гроба, окруженного молочно-белыми лилиями и гвоздиками, а Кейси не нашла в себе сил заплакать. Вокруг скорбели одетые в траур и караван карнавально-кручинных масок люди, по плечу ее трепала огромная ладонь дяди Джона, и душили не слезы, а жалость, что она тогда не нажала на спусковой крючок.
"Под бедами не ломайся, но гнись", ? окрыленно взывали во всех шаблонно-мятежных поп песнях, и она бы и рада послушаться, но стекло ? не тот материал, что поддается ковке, а удары с каждом годом все тяжелее.
Не метафорические, судьбы ? вполне осязаемые, дяди Джона. Когда в двенадцать за отказ раздеться об нее разбивают бутылку с пивом, а в школе никто не спрашивает, откуда кровоподтек и царапины, она понимает, что помощи ей не было, нет и никогда уже не будет ? всем чистосердечно и безудержно плевать на тихих серых одиночек, как хозяевам ? на мышей в шумном доме, и от жалобного умоляющего писка, похожего на скрип половицы, ей будет только хуже. Она быстро учится терпению и держать язык за зубами, быть незаметной на виду и бегать так быстро, как только может с рассеченной кухонной утварью ногой. А еще знает десять методов, как вывести из себя преподавателя, чтобы как можно дольше не появляться дома. В тринадцать Кейси впервые сбегает, прихватив с собой деньги из дядиного кошелька, теплую одежду и отцовский нож, от которого и получит свой первый рубец на животе, когда полисмены за шкирку притащат ее в опекунский дом. Следом появится отпечаток окурка, вдавленного в стеклянно-хрупкую пепельницу ее плеча ? в горле было солено от слез, пока она выковыривала из ожога пепел. В четырнадцать шепот сплетен за ее спиной ушло шуршит в ушах, клюет в ключицы, лопается меж лопаток ("уверена, она сама себя режет", "попахивает классом А, не меньше*"), а школьный психолог ненавязчиво предлагает ей свои услуги. Кейси всерьез обдумывает возможность рассказать женщине с милыми миндальными глазами хоть что-то, хочет спросить об органах опеки, сроке за домашнее насилие и о том, как ей лучше подать заявление в полицию, если она состоит там на учете, а кроме ее тела и клятвенного "правда, правда и ничего кроме правды" улик у нее больше нет, но после вступительно-приветственных слов "ты всегда можешь обратиться за поддержкой к своей семье" ее чуть не выворачивает на уложенный елочкой паркет.
В свои семнадцать Кейси вся изломана с изнанки; вдребезги разбита, как при синдроме хрупких костей ? сделаешь рентген, а нутро все в осколках: раз, счастливое детство, два, психическое здоровье, еще горсть, почти истоптанная в порошок ? мечты, желания и надежды на будущее, где жизнь, а не выживание, утекающее сквозь порезы на плечах и продырявленную мятущуюся душу. Ее воротит от сигаретного дыма, ей отвратительны любые мужские прикосновения; ее вовек уже не склеить, да и с пола лучше не подбирать: края опасно-острые и не затупятся, покуда она жива.
Осторожно, стекло. Порежетесь, не тр(ев)ожьте. Но у Него кожа прочнее человеческой в несколько раз.? Возрадуйся, ? повторяет Он и собирает ее воедино, не поранив и пальца.
У Него в угасающем взнузданно оскале алеет кровь Марши и Клэр ? меж зубов, на губах, на подбородке, ? а в красных триумфальных арках над расплывшимися, как от наркотика, зрачками (обод рябинового сока вкруг волчьих ягод) ? не отвращение, но преисполненный обожания восторг. Он смотрит на нее в упор и видит в безобразии шрамов не уродство, а отблеск закаленной в горниле стали. Он смотрит на нее без брезгливой жалости, без гневливого презрения, без осуждения, без похоти ? так никто на нее не смотрел; Он смотрит на нее, как на равного, как на отражение в треснутом зеркале, и в расширенных, глядящих без отрыва глазах она улавливает выражение одобрения и участия, безусловного принятия, понимания ? пылкого и ненасытного, как и любая его эмоция.
Кейси хотелось бы остаться безразлично-отрешенной в ответ, но она не может не видеть очевидного сходства; не может не рваться всем существом к такому же, как она. У Него ведь тоже душа из стекла, у Него ведь тоже она разбита ? на двадцать четыре куска, ? и от осознания в глазах, послушавшихся Его призыва, вскипают ликующие, отрадные слезы.
Кейси в странном, опрометчивом полузабытье дергает цевьё туда-обратно, пока из магазина не выпадает патрон, и отбрасывает обезвреженное оружие на пол. В груди печет в ожидании взрыва, как будто из гранаты сердца выдернули чеку; легкие жжет ? в них явно не кислород: удушающие пары угарного дыма да слезоточивого газа.
Зверь, хрипло дыша, медленно протягивает к ней руку сквозь прутья решетки, и она с готовностью обхватывает ее за жилистое предплечье, сжимает крепко, отчаянно, как утопающая. Кожа под подушечками пальцев грубая, толстая, как шкура, и горячая, ненормально-горячая: такая температура могла бы быть у человека в лихорадке или, например, у волка ? Кейси помнит тепло, обжегшее любопытно зарывшуюся в шерсть ладонь: подстреленное не из охоты, но самозащиты тело стыло на лесной ржаво-медной подстилке, перекрестив стройные серые лапы, и дядя Джон все беспокойно тянул ее, ощупывающую морду, уши и окровавленный загривок, ? прочь. "Это ведь стайные хищники, медвежонок, нам нужно срочно уезжать, здесь может быть небезопасно".
Нигде не безопасно. Особенно дома. ..Широкая ладонь ответно сжимает ее руку даже вполовину не так сильно, как могла бы, держит несколько мгновений, а после резко отпускает, ускальзывая вон из клетки. В местах, где были Его пальцы ? белые отпечатки и жар, прогревающий (в)плоть до костей.
? Ты остаешься с нами, ? не спрашивает, утверждает Он, не особо озабоченный ее мнением на этот счет, и, окинув предупреждающим взглядом с головы до поймавших упавшее сердце пят, скрывается в темной утробе коридора, захлопнувшей за Ним смердящую смертью пасть. Под Его босыми ступнями хрустит стекло разбитых ламп.*** Тишина, воцарившаяся в подземном лабиринте, даже не библиотечная и не могильная, а абсолютная, пустая; Кейси как будто глохнет ? нигде не капает вода, не скрипят двери, не трещит электрический ток, текущий по медным жилам катакомб.
Вся обращенная в зрение и слух, ждущая хоть единого звука, как ариадновой нити, Кейси различает шаги через три или четыре часа неустанного звона в чутко прислушивающихся ушах и пульсирующей боли в ноге. Шаги уверенные и ритмичные, ? походка явно взрослая, ? кокетливого цоканья женских туфель в приближающемся эхе нет, и Кейси знает, кого увидит, задолго до того, как он выходит на свет. У Дэнниса другие очки ? правда, с похожей оправой ? и другая рубашка ? правда, похожего цвета и кроя (Кейси не знает, но оригиналы остались на сиденье в пустом и темном вагоне поезда), компенсируемые неизменно-хмурым выражением лица и сжатыми в нитку губами.