Часть 1 (1/1)

Эвелин не спится. Она вертится то так, то сяк, не решаясь скинуть со своей талии руку Каллена. Командир спит беспокойно, то и дело вздрагивая и постанывая, и Инквизитор боится его разбудить — она знает, что в таком случае он может не заснуть снова до самого утра. Над Скайхолдом гуляет порывистый горный ветер, то и дело тайком пробирающийся в проломленную крышу командирской спальни. Эвелин поглубже зарывается в наполненный теплом шалаш, выстроенный из нескольких одеял, овечьей шкуры и обнимающих ее рук, но задремать не получается. Мешают вой ветра меж перекладин; глубокое и шумное дыхание Каллена, которое щекочет шею; тяжесть его руки, которая давит Вестнице на ребра, и… мысли. Мысли, от которых Эвелин становится жарко, стыдно и противно в одно и то же время.Сер Мишель де Шевин, прибыв в Скайхолд, занял спальню в соседней башне. Раньше там царила разруха: помещение было завалено сломанной мебелью, изъеденными сыростью тряпками, колотым камнем, ржавым железом. Стены даже изнутри поросли плющом, а под крышей свили гнездо ласточки. — Ничего, — Мишель деликатно улыбнулся, когда Эвелин, в сопровождении вездесущей Жозефины, привела его туда, извиняясь за то, что разместить опального рыцаря больше негде. — Несколько дней и пара крепких помощников — и все будет замечательно. Знаете, в скитаниях мне часто не хватало просто прочной крыши над головой. Спасибо вам, Инквизитор.Эвелин сама не понимала, почему ноги неизбежно приводили ее к башне шевалье снова и снова. Она самолично следила за ходом ремонта, справлялась о том, не нужно ли милорду де Шевину чего-нибудь особого, и… стыдно признаться, но с наслаждением наблюдала, как сер Мишель, собственноручно вооружившись молотком, забивает досками прорехи в обветшавших деревянных перекрытиях. — Может, прислать кого-нибудь в помощь, сер Мишель? — робко спросила она, притулившись к дверному проему.— Вы и так столько для меня сделали, Инквизитор, — мягко возразил Мишель, утирая пот со лба. — А это — разминка. Шевалье призван любую свободную минуту отдавать тренировке ловкости, силы и сноровки. Я стою на шаткой стремянке, тренируя баланс. Забиваю на весу гвозди, развивая ловкость и точность. Не волнуйтесь. Все в порядке.И снова деловито начал стучать молотком, невольно заставляя Эвелин глазеть на то, как играют под рубашкой литые мускулы. Тайно сокрушаясь, что вскоре обустройство комнаты закончится и у нее исчезнет повод сюда приходить, Инквизитор позорно мечтала о том, что он вдруг отложит инструмент, приблизится и, словно прочитав ее мысли, коснется натруженной ладонью щеки, а потом...Каллен ворочается, сбрасывая с плеча одеяло. Эвелин осторожно высвобождается из-под его руки и бережно возвращает толстую ткань на место, отмечая, что на чердак сквозь щели между камней начинает просачиваться полночный холод. Проводит рукой по нахмуренному — даже во сне — лбу командира, и тот вздыхает, покорно расслабляясь. Эвелин снова устраивается рядом, прижимаясь спиной к его сильной груди и ныряет обратно в размышления.— Как поживает сер Мишель? — походя поинтересовался Каллен, склонившись над документами. Эвелин невольно вздрогнула, чувствуя, как сердце пускается вскачь. Неужели он что-то заподозрил? — Нашли для него достойное приложение сил? — завершил мысль Каллен, и Эвелин облегченно выдохнула.— Лелиана поручила ему совместно с Соласом попробовать разобраться с элювианами, — ответила она тогда, отводя взгляд.— Он больше пригодился бы мне, — недовольно покачал головой Каллен. — После… случая с Блэкволлом некому помочь с новобранцами. А у шевалье отличная выучка. Хотя Лелиане, конечно же, виднее.Эвелин горько вздохнула. Да, случившееся с Блэкволлом… или Томом Ренье, всех изрядно выбило из равновесия. Каллен, казалось, переживал ситуацию гораздо тяжелее, чем остальные: врожденная порядочность спорила с попытками хоть как-то оправдать бывшего товарища, простить, принять его сожаления и желание искупить вину. Блэкволл вернулся в Скайхолд, но отношения с генералом, ранее полные взаимного уважения, стали крайне натянутыми. Эвелин искренне надеялась, что со временем Каллен смягчится и все станет по-старому. Во всяком случае, командир хотя бы перестанет сам муштровать рекрутов, снова передоверив это другому опытному воину. Но пока что необходимость проводить время еще и на плацу сделала и без того загруженные дни Каллена невыносимо долгими. Он засыпал бы глубокой ночью прямо за столом, на ворохе непрочитанных документов, но Эвелин тоже бодрствовала допоздна, чтобы по негласно установленной традиции около двух часов пополуночи заставить командира, наконец, подняться со стула и отправиться в постель. Лечь с ним рядом, дать себя обнять — это всегда помогало Каллену забыться. Слушать, как горланят вороны Лелианы, облюбовавшие ветхую крышу. И, вздрагивая от острых сполохов жара где-то внутри, думать о том, кто, наверное, давно крепко спит после тяжелого дня в соседней башне. Ненавидеть себя за эти мысли, понимая, что не можешь сделать ничего, чтобы от них освободиться.И зачем-то начать вспоминать, снова и снова.— Доброе утро, Инквизитор, — мягко произносит сер Мишель с округлым акцентом, добавляющим простому приветствию легкой музыкальности.— Посмотрите сюда, Инквизитор, — сер Мишель наклоняется над столом в покоях Соласа, указывая пальцем невероятно изящной — для того, кто полжизни провел, орудуя мечом — руки в какие-то малоразборчивые записи, испещрявшие сложный чертеж. — Прошу прощения, Инквизитор, — нечаянно сталкивается с Эвелин локтями, заставляя ее скулы предательски вспыхнуть. Буквы пляшут перед ее глазами — от недостатка сна ли, от волнения ли…И Эвелин просит, растирая пальцами переносицу:— Сер Мишель, прошу вас, разъясните вкратце. У меня была… непростая ночь.Мишель де Шевин терпеливо рассказывает, сдержанно жестикулируя, дотошно объясняет, иногда просит подсказки у Соласа, который, кажется, все понял — эльф смотрит на Вестницу испытующе, почти недовольно. Впрочем, что ему до Эвелин и ее недостойных волнений? Наверное, ей просто видится в любом слове, любом жесте окружающих осуждение ее внезапного помешательства. Будто все уже догадались и про себя поносят ее последними словами за то, что она так отвратительно поступает с Калленом.Но разве она поступает? Она ведь не делает ничего, за что могло бы стать стыдно. Не пытается флиртовать, ограничиваясь прохладным дружелюбием. Не задерживает на шевалье заинтересованного взгляда дольше, чем допускают приличия. Лишь в мыслях и мечтах, за которые Эвелин себя презирает, она снова и снова идет босиком по узкому коридору Скайхолда после придуманного праздника, держа в руках сброшенные туфли, а Мишель тенью следует за ней, а потом… Потом она роняет обувь на ковер, остановившись у приоткрытой двери, и бросает на шевалье красноречивый взгляд. Всего один. И Мишель решительно приближается, расстегивая на ходу воротник колета, и они, стиснув друг друга в поспешных объятиях, вваливаются в чьи-то покои…А потом ей снова становится совестно. Перед Калленом, перед самой собой.Каллен ее любит, и сомневаться в этом нет причин. И Эвелин с ним очень хорошо — тепло, спокойно, надежно. Ей безумно хочется, чтобы он был счастлив, благополучен, чтобы его отпустил на свободу проклятый лириум, а мысли пришли в порядок. С приближением же Мишеля де Шевина у Эвелин тяжелеют ноги, сбивается дыхание, а круговерть мыслей в голове заставляет нести невразумительную чушь. Сер Мишель по-орлесиански обходителен, но и также по-орлесиански отстранен, подчеркнуто вежлив, и лицо его, натренированное годами участия в Игре, никогда не отражает того, что на самом деле происходит у шевалье внутри. От него пахнет тонким одеколоном, конечно, не таким навязчивым и сладким, как у Дориана, и от смеси этого аромата с запахами кожи и металла у Эвелин все сжимается изнутри. Эвелин кажется, что именно такой запах, едва ощутимый, приносит ночной ветер: он словно проникает сквозь щели в заветную башню, хозяйничает над флаконом, принадлежащим шевалье — в мыслях Эвелин одеколон налит в изящную бутылочку голубого стекла — и услужливо касается сладостно-знакомыми флюидами ноздрей леди Инквизитор. Но, конечно же, ей это только мерещится. Подушка под щекой пахнет Калленом: простым мылом, мужской кожей, чем-то острым, горьковатым, присущим только ему. Знакомым. Родным. Привычным.— Эвелин, — Каллен бормочет, прижимая ее сильнее, но не просыпается.Эвелин страшно боится назвать его вот так, в полудреме чужим именем. И она несколько раз шепчет “Каллен”, чтобы согнать с языка совсем другие звуки. Он сонно улыбается и утыкается ей в затылок.— Прости меня, — одними губами говорит леди Инквизитор, крепко сжимая его предплечье. — Я и с этим справлюсь. Обязательно. Потом.