мы все в крови (1/1)

Мёртвая лошадь таращится стеклянными глазами в серое небо.Маленький мальчик, зажмурившись, с громким всхлипом отворачивается, прячет лицо в складках пёстрой маминой юбки.Молодой парень с тихим вздохом открывает глаза.Но это ещё не реальность.Это другой, непривычный сон. Он видит его впервые, и в бессознательном порыве стискивает пальцами потрёпанный томик Библии.Напротив — отражение.Чернее одежда, волос и взгляд, но лицо — лицо знакомое, точно то же, что он видит в зеркале каждый день. И почему-то узнаётся сразу. Не по следу от верёвки на шее, не по ожогам от монет на ладонях. Просто и безошибочно: по глазам.Родион улыбается удивлённо одними губами:— Мне с тобой не о чем говорить, — выплёвывает равнодушно. — Ты предатель. Ты горишь в аду.Черты лица напротив на мгновение расплываются, словно в тумане, и вновь проявляются чётко — Родион не может сдержать смешок.Отражение — оно и есть отражение.Иуда улыбается.Только... чернее.— Как и ты.Вокруг пляшет пламя.Родион задыхается.— Правда, не о чем говорить? — Иуда руку тянет к его лицу, пальцами едва не касаясь высокого лба, и бьёт наотмашь по глазам чёрным взглядом: — Или всё же?.. Не забывай: я знаю, каково это. Нарушить Его завет во имя любви к Нему... Совершить самую страшную ошибку, будучи уверенным, что поступаешь правильно. Такие ошибки требуют искупления. Каждый платит за свои грехи... Я за свои, вот, жизнью расплатился, — произносит он неожиданно спокойно, вздёргивая подбородок.Родион рассматривает с ужасом рубец поперёк горла, прямо под живым кадыком — рана не заживает, кажется, уже вторую тысячу лет.Родион иррационально хрипит и собственную шею трёт ладонью.— Мне с тобой не о чем говорить, — повторяет глухо, давит в зародыше глупый всхлип ребёнка, жмущегося к маминой руке. — С Ним я бы хотел поговорить, но не с тобой.— И что бы ты спросил? — у Иуды в тоне снисхождение прочно сплетается со злостью и с горечью, и Родиону вдруг становится страшно. И жалко — его, горящего... И себя немного. — "Тварь ли я дрожащая?"! Он бы тебе не ответил. Он бы сказал: "Я тебя люблю", — и тебе было бы уже всё равно, правда, потому что какое значение по сравнению с этим имеют любые вопросы? Если Он тебя любит...У Иуды по щекам — слёзы градом, и голос дрожит, срываясь.Родион хмурится. Не может понять. Ведь...— Бог любит всех. Одинаково, — неуверенно возражает он.Отражение вскидывается мгновенно:— Но Он был человеком однажды, — шепчет отчаянно. — Однажды... когда-то давно.Иуда руку роняет и сам рушится, бьёт колени; пламя набрасывается со всех сторон, жадно гложет босые ступни и кисти рук.Родион медленно опускается рядом, и огонь отступает неохотно; Родион замирает на мгновение в приступе странной брезгливости — но всё же сжимает крепкое плечо:— Он любил тебя?— Он... любит, — Иуда мотает головой, прячет лицо в ладонях. — Он всё ещё любит.— После всего? Он простил тебя? — Иуда кивает молча, онемев от слёз. Родион в нервном волнении внимает каждому жесту, слову. Он тщится разгадать великую Тайну... и чувствует себя невыносимо м е н ь ш и м. Крохотным, незначительным.Бессмысленной тенью.О т р а ж е н и е м.— Тогда почему ты г о р и ш ь?..Иуда разевает рот в беззвучном крике — лепесток пламени, извиваясь, хлещет плетью по спине. Иуда сгибается, дышит тяжело, прячет слёзы.— Сам себя не могу простить.Иуда сбрасывает его руку, по-звериному вздыбив загривок.Чёрный взгляд — бездна. На Родиона этими глазами Смерть смотрит, предупреждая собственный приход, и душа полнится леденящим ужасом, когда из искусанных кровоточащих губ обречёнными словами падает приговор:— И ты себя не простишь. Н и к о г д а.Огонь лижет пальцы, огня становится до жути много, огонь заполняет всё вокруг, проникает под кожу и в лёгкие, тлеет углями под позвоночником.Молодой парень прикрывает глаза рукой, защищаясь от жара яркого пламени.Седой старик, неподвижно лёжа на кровати, поднимает иссушенные пергаментные веки. Устало перебирает пальцами по корешку старой Книги, и по памяти шёпотом начинает читать молитву.Завтра ему приснится Господь.Послезавтра его ждёт ад.