Пролог (1/1)

Герцог встал и нежно поцеловал жену.— Что ж, пусть эта тайна будет твоей, лишь бы твое сердце было моим, — прошептал он ей на ухо.— Оно всегда было твоим, Сесил.— Но ведь нашим детям ты расскажешь когда-нибудь?Вирджиния покраснела.? "Кентервильское привидение", Оскар Уайльд.Герцогиня Чешир давно уже не краснеет и не бледнеет — за нее это делают пудра и румяна. В тридцать пять лет от мисс Оутис в Вирджинии не осталось почти ничего. Да и есть ли смысл светской леди хранить в себе пыльный XIX век? С появлением лампочек в доме все ее морщинки стали только заметнее. Вирджиния почти не улыбается. — Ты не могла бы поторопиться? — мягко зовет она застывшую у зеркала служанку Маргарет.Маргарет отрывает взгляд от красивой шкатулки и вытаскивает из нее не менее красивые украшения — прекрасные, тонкой работы, серьги и ожерелье. Теперь Вирджиния почти не достает из старого ларчика богатые, крупные, плохо ограненные рубины, добытые при великой Елизавете. Ей вновь и вновь дарят узкие, ребристые сапфиры и алмазы в модном серебре, и тусклое золото перестает прельщать. — Дорогая, поспеши, если не хочешь опоздать к Монмаутам, — а это Сесил. В смокинге его слегка поплывшая фигура смотрится так, будто он каждое воскресенье участвует в скачках. — Ты прекрасна сегодня.Вирджиния, как и всякая блондинка, прекрасна всегда, но Сесил — мужчина, и ему это не столь важно. — Спасибо, дорогой, — она трогает рукой в перчатке качающиеся в ушах камни. Аметист этой весной не носит только прачка. — Я рад, что ты не расстраиваешься, Вирджиния, — Сесил подходит и нежно целует ее в висок. От него приятно пахнет одеколоном, и Вирджиния думает, что все-таки его любит. Уже не безумно, но глубже, чем было. — В самом деле, ты права — у нас достаточно времени. — Как она? — руки Вирджинии сами собой сжимаются на подлокотниках. — Очень плоха. Доктор Грей говорит, до ночи не доживет, — она видит лицо Сесила в старое мутноватое зеркало. Вирджиния любит такие, а сейчас ей почему-то кажется, что Сесилу хочется плакать, и она опускает глаза. — Ты верно сказала. — Я же чувствую, — бормочет Вирджиния с горечью и пожимает плечами.Лишь она одна знает, каких усилий ей стоит это сожаление. Внутри — пустота. К девочке она не чувствует ничего, похожего на материнскую любовь и жалость. Просто очередной комок незрелой плоти, часть ее нутра и — все. Ничего более. У нее нет имени, она не зовется леди Чешир и не похожа на наследницу герцогства — сморщенная и кровавая мерзость. До первого выкидыша Вирджиния и не думала, что человек может быть таким гадким. — Мы точно опоздаем к Монмаутам, — довольно ворчит Сесил, раскрывая часы. — И бог с ними. Леди Лиз совсем посерела. — С таким животом — немудрено, — Вирджиния поднимается на ноги. Ее перетянутая лентой талия такая же тонкая, как десять лет назад, и на душу герцогини словно бальзам льется. Она бы хотела, чтобы все в ней не старело, а, как у Бальзака, старела только какая-нибудь ненужная вещица.От этих мыслей по ее открытой спине пробегает холод. Вирджиния знает, что она здесь, но почему, за что — ответил бы ей кто-нибудь! Она скрипит балдахином их с Сесилом постели. Иногда Вирджинии кажется, что через плечо мужа, лежащего меж ее ног, протягивается зеленоватая холодная рука и щупает ее, машет перед носом костлявыми пальцами, отвратительно пахнущими отсырелой сгнившей плотью. Ей уже наверняка все равно, что они делают на ложе, но из проклятой привычки…Спускаясь по лестнице, Вирджиния держится за перила. Она всегда скользит вдоль них, внимательно глядя на синий ковер на ступеньках — нет ли где складки. Сесил посматривает на нее огорченно — он не раз хотел рассказать о ее страхах доктору Грею, но Вирджиния не позволяет. Ее сочтут умалишенной, если услышат, что прямо посреди вестибюля свернулась клубком женщина, а в боку у нее торчит охотничий дротик.Женщину зовут (или звали когда-то?) леди Джейн. Она иногда поднимает голову и плаксиво, протяжно хохочет: “Джейн Нортон!”. Никогда не знаешь, когда ей захочется покричать, и Вирджиния не поворачивается к леди Джейн спиной.Она тут не одна: в столовой вечно сидит за каминным экраном мутный и очень вежливый призрак — сэр Чарльз. Он здоровается с Вирджинией скрипучим добродушным тоном и словом “хозяйка”. Хотя она, Вирджиния, в этом доме лишняя.Перед выездными воротами их ждет автомобиль. Вирджиния все никак не может к этому привыкнуть — экипажи милее ее сердцу. Придерживая юбку, она оборачивается на особняк. В окне первого этажа за приоткрытым окном светится лампа. Вирджиния не слышит, но знает, что в комнате натянуто и фальшиво играет бедная скрипка. Джеймс совершенно не умеет держать пальцы, особенно тяжело ему от того, что мастер Френсис часто бьет его линейкой по рукам. Сесил бы давно запретил — он добряк, и сердце его не очерствело со временем, но Вирджиния хвалит Френсиса и ругает Джеймса.У нее множество причин не любить мальчишку. Ей хотелось девочку — особенно после трех умерших младенцев. Милую молчаливую девочку, которая бы ела груши и носила светлые платья. Сесил не спрашивал. Он просто привел из приходского приюта отца Ричарда пятилетнего сорванца. Джеймса долго отучали от скверных слов и воровства еды со стола. Сесилу его всегда было жалко: детство у мальчика, конечно, не сахарное, но он исправится.Джеймс ни мало не исправился. Да, он научился читать, писать и даже постиг эпистолярное искусство, не уносит к себе в постель конфеты и пирожные. Но он груб, прост и лишен вкуса, как толстая глиняная ваза. И, хотя природа дала ему прекрасную внешность, Джеймс не желает, как все приличные юноши, быть денди.Вирджинию это ужасно раздражает. Сама она тоже не стремится к совершенству — она совершенна и так. Сесил, со всеми своими недостатками, нравится всем потому, что готов любить весь мир и даже немного больше. У Джеймса козырей нет.У Монмаутов все действительно скучно. Вирджиния натянуто кивает круглой и немного отекшей леди Лиз. Она, кажется, совсем не счастлива будущему ребенку и уже предвкушает, как отдаст его кормилице. Лиз всегда была умницей: Вирджиния знает, что младенец у нее не от сэра Персиваля, а от его брата — Джорджа Кьюри. Джордж удивительно красивый джентльмен и заядлый театрал. А еще он обожает звезды — часто приезжает к Чеширам, чтобы посидеть с Сесилом на холодной флигельной крыше, смотря в телескоп. Сесил в этом ему не отказывает.После приема собственные покои кажутся Вирджинии слишком пустыми и гулкими. Скрипка Джима молчит, значит, он уже лег спать. Она привычно отмахивается от ледяного совиного морока — это мастер Юджин, когда-то слетевший с резного балкона. Сесил только беспокойно дергается, когда рука Вирджинии хватает голый воздух. Он сову, конечно, не видит. А она кружит рядом, задевая мягкими краями крыльев прическу Вирджинии, и смешно шевелит пучками перьев на пестрой голове. Эта сова зачастую кажется герцогине более живой, чем те, что ухают в мансарде или саду. — Снова тебе мерещится птица? — Сесил немного хмурится, развязывая шейный платок. — Он мне не мерещится, — спокойно отвечает Вирджиния. — Или ты уже забыл сэра Саймона? — Конечно, нет, — поспешно разуверяет ее муж. — Но его видели мы все, а эта сова… — Она не менее настоящая, — Вирджиния поджимает губы и слегка морщится: от тяжелых серег ее уши побаливают…Вдруг сова, пристроившаяся на резном углу гардероба, прислушивается и срывается с места. Вирджиния провожает ее взглядом, понимая, в чем дело. — Девочка больше не с нами, — от скупого оповещения Сесил охает и качает головой. Вирджиния вовсе не боится смерти — она всегда ходит рядом с нею. Холодная и склизкая, жаркая и потная — не все ли равно? От того, что она кладет на лоб костистую кисть, быстро засыпаешь, легко и сладко дышишь запахом собственного или чужого тлена.Тогда, в Кентервиле, она умерла вместе с сэром Саймоном. Но остальным вовсе не нужно этого знать.