Поворот калейдоскопа (1/2)

Размышлять больше было некогда — разве что во время переездов между дистриктами. Оценка работ участников оказалась неожиданно трудным делом — Пит боялся как засудить, так и подать ложную надежду родителям, которые волновались даже больше, чем сами юные конкурсанты. Несколько работ, явно нарисованных самими родителями, пришлось забраковать. Правда, Глория тут же загорелась идеей открыть школу для взрослых художников. Пит отбирал наиболее, на его взгляд, способных детей и долго говорил с каждым из них, выясняя их взгляд на мир, советуя и рассказывая. Эта часть работы нравилась ему настолько, что он забывал даже о гнетущих мыслях о Китнисс, которые преследовали его ежечасно. Что она сейчас делает? Воображение рисовало ему красивого парня, кружащего Китнисс на руках, берущего в ладони её лицо — так, как это хотел бы сделать он сам. Китнисс украдкой поглядывала на него и смеялась — так, как никогда не смеялась с ним. «Она счастлива, счастлива, счастлива» — стучало в голове. Счастлива не с ним. Оставить ее в покое? Или он ошибается, и нужно попытаться снова заставить ее выбирать, только на этот раз, быть более активным? Пока что даже мысль об этом не могла улечься в голове, вызывая отвращение. А как только он прогонял ее, перед глазами снова мелькали образы счастливой Китнисс, влюбленной не в него, нежной не с ним…

«Так можно снова с ума сойти» — вздыхал он, и пытался погрузиться в работу.

Глория тоже грустила. Пит не ошибся — в том разговоре в дороге, она говорила не только о нем, но и об Адриане. Несмотря на это, никаких изменений в их дружбе не намечалось — Адриан был все таким же. Пит решился задать ему вопрос, но тот ответил, как всегда, коротко:

— Не хочу быть «вместо».

Пит не стал уточнять, вместо кого, это и так было понятно.

Глория ответила более развернуто:

— Сама виновата, проворонила, — она пожала плечами, копируя манеру Адриана. — Могла бы и раньше от Юлия уйти, мы уже давно не любили друг друга. Но мне было привычно. А теперь Адриан привык страдать молча, прямо как ты. Я пока подожду. А там — посмотрим.

— Он тебе признавался?

— Да, ещё два года назад. Только не признался, а предложил встречаться. Но тогда он мне казался странным — молчит все время, ни цветов, ни подарков. Да и родители были бы против — мы из разных кругов. Но я все же сходила с ним на пару свиданий — и это было ужасно неловко. Он пытался меня впечатлить, рассказывал что-то о Древнем Риме, но было так очевидно, что он это специально заучивал, что мне было за него стыдно. Он краснел, бледнел и заикался, он даже не знал как вести себя в ресторане! — Глория горько усмехнулась, и убрав невидимую ворсинку с брюк сказала, — Я сейчас себя слушаю, и думаю, какая же я была глупая, и какие же всё это мелочи… В общем. Я прямо сказала ему, что мы слишком разные и предложила остаться друзьями. А потом был Юлий — и уж у него-то все было как положено — цветы, рестораны, дискуссии…

— А ты сейчас уверена, что делаешь шаг навстречу Адриану не от отчаяния?

— То есть, как? Хотя, я понимаю, он тоже мне уже намекал. Не знаю. Но, мне кажется, так можно надолго задуматься и упустить свой второй шанс. Так что, буду действовать. Для того, чтобы разобраться в чувствах, надо, чтобы они менялись. Копаясь в застывшем, можно много пропустить.

«Не мешать» Адриану страдать молча Глория явно не собиралась. Пит, может и взял бы с неё пример, но между ними было одно отличие — Глория в чувствах Адриана не сомневалась. И, в отличие от Китнисс пыталась объяснить тому свои. Впрочем, Адриан тоже, выходит, озвучил Глории, что он не хочет быть запасным вариантом, который никуда не уйдет. Может, и ему самому следовало сделать так же?

Последним дистриктом, который они должны были посетить, был Четвертый. Глория собиралась выделить себе один день на поездку к родителям, и пригласила Пита и Адриана с собой.

Четвертый дистрикт встретил их жарой, неожиданной для декабря.

— Ну, здравствуй, лето среди зимы! — сказала Глория, жадно вдыхая запах соли и водорослей. — Это южная часть Дистрикта, тут даже купаться можно. В Северной, конечно, тоже купаются, но только те, кого холодная вода не смущает. — объяснила она, хотя Пит догадывался, что купаться ей будет некогда.

— А в Северной части мы не побываем? — спросил Пит. Он не знал, в какой части дистрикта живёт Энни Креста, но очень хотел её увидеть.

— Нет, я злоупотребила служебным положением и организовала переезд детей со всего дистрикта сюда. Так всем будет хорошо — и дети искупаются и отдохнут, ну и я родителей увижу. — с радостью в голосе сказала Глория.

— А я хотел увидеть Энни Кресту…

— Тогда все тем более удачно совпало! Она именно здесь и живёт. Можешь даже у неё остановиться.

— Не знаю, неудобно как-то. — Пит потёр шею.

— А ты зайди, может, сама пригласит. Вот, — Глория быстро написала два адреса. — Это её адрес, а это там, где конкурс будет. Можешь от неё ходить на работу.

***</p>

Пит очень переживал перед встречей с Энни. И слегка медлил. Поэтому чтобы оттянуть немного времени решил прикупить небольшие подарки. По пути ему встретился прилавок всякой мелочёвки, для Энни он выбрал брошь-ракушку, а для мальчика — погремушку в виде трезубца.

Энни приняла его с радостью, и пригласила остаться. Был ли рад маленький Рэй, Пит не знал.

— А почему Рэй, а не Финник? — задал парень первый пришедший в голову вопрос.

— Финник не хотел, чтобы ребенка называли его именем. — Энни улыбнулась, — Говорил, что он неповторимый, и хочет таким оставаться, копии ему не нужны.

Пит тоже улыбнулся. Может, что-то в этом и было. Что-то вроде завещания: сыну — быть самим собой, а окружающим — относиться к нему не как к младшей копии отца.

Рэя пока такие вопросы не занимали — он ел, спал и, иногда, плакал.

— И как ты? — спросил Пит, когда они сели ужинать.

— Ой, все хорошо! — Энни всегда говорила чуть испуганно глядя на собеседника, как будто была не уверена, что обращаются именно к ней. Пит заметил эту её манеру ещё когда они лечились в Капитолии. — Мне помогают. Друзья Финника, мой друг Энди, ещё Джоанна должна скоро приехать… А ты теперь с детьми работаешь?

— Временно.

— А знаешь, тебе это подходит! — выпалила Энни и вдруг замолчала, будто боясь сказать лишнее. — Хотя, ты всех людей видишь, не только детей.

Питу нравилась Энни. Открытая, хрупкая, по-детски наивная и, одновременно мудрая. Но сейчас она была не права. Если бы он понимал всех, ему не нужен был бы переводчик с языка Китнисс, которым временно работала Глория.

Пит рассказывал Энни о детях, та смеялась и вспоминала сказки, которые сама любила сочинять, будучи в возрасте его нынешних конкурсантов. Она показала ему свои рисунки. Пит понял, что она чувствует цвета гораздо лучше, чем он, но не любит форму. Все её картины были размазанными красками, в которых, однако, безошибочно можно было угадать цветущие поля, закаты, рассветы и море, море во все времена суток и в разную погоду. Она выплескивала чувства цветом, не заботясь о сюжете картин.

Питу даже стало обидно — ему показалось, что всё, что он мог бы сказать о море и небе языком живописи, она уже сказала за него. Это он ей и озвучил. Энни засмеялась:

— Море живое, и каждый раз разное, может, оно и тебе что-нибудь скажет? — и они сели на пляже, любоваться закатом под шум волн.

Пит вдруг снова подумал о том, что мог бы так же сидеть с Китнисс. И снова с болью представил её, сидящую на берегу, так же, как сидел сейчас он. Только голова её лежала на плече у другого…

— Нам с Финником было проще, чем вам с Китнисс, — вдруг сказала Энни. — Мы с детства дружили…

Эта особенность Энни тоже удивляла Пита. Вот как она догадалась, что он думал о Китнисс и собирался спросить её о Финнике?

— А как ты поняла, что он тебя любит? И как он понял про тебя?

— Про меня ему было понять довольно просто — я его первая поцеловала. А потом сбежала. — Энни заулыбалась. — Так что про меня он знал давно. Но сначала не принимал всерьез — я ведь младше на два года.