Часть 23. Уолтер Уайт (1/1)
Джесси постоянно снился всё это время то сад отца Майкла, то разговор со своим отцом... и он часто бредил. Срывал трубки. Его тело жаждало получать яд так же, как тело змеи жаждет его исторгнуть. И, судя по всему, эта жажда была психологического порядка, ведь детоксикация прошла уже довольно давно.Однажды ему стал казаться мистер Уайт. И всё-все, с ним пережитое. Как будто наяву. В бреду он отмеривал ингредиенты, смотрел за чистотой мета. И орал так громко во сне, что Флинн, которому уже вернули нормальную походку, вставал раз 9 за ночь его "баюкать".И в одну бредовую и особенно лунную ночь, Джесси снова услышал вопль и опять проснулся в мокрых простынях, которые, правда, в силу его вернувшихся постоянных панических атак уже давно сменили на лиановые циновки. И с ужасом осознал, что проснулся не от своего вопля.Он услышал голос. Такой любимый и такой ненавистный. Так глубоко связанный с ним. Чуть ли не с кучей его прежних жизней, которые он тут все то ли навспоминал, то ли нафантазировал, и в которые тут, после всех своих видений, Джесси уверовал. Голос был такой страшный и так полный мук. Так кричат грешники в аду.Как был, в одних местных индейских полотняных штанах, он побрёл на вопль как ползёт пес к Луне, а Луна склоняется, чтобы услышать причитания одинокого Волка, и сталкивает внезапно с ним испуганного Пса."Откуда это у меня в башке?" - думал Джесси.?Почему никого нет, где все-то, нах…? - тревожно колотило Джесси. Но никого не было. А Луна и впрямь светила как ненормальная.И на нее выл… мистер Уайт.Джесси и ущипнул себя парочку раз, и отвесил тумака хорошего. Но он был трезвее некуда, а это был, тем более, вообще ни разу не сон.Мистер Уайт стоял на коленях, выл и рыдал. Глядя на Луну... и причитал. Говорил страшные богохульства. Причём не все еще языки-то, на которых рычал мистер Уайт, Джесси одуплевал. И такие страшные, что Джесси ни в одном из притонов и не слыхивал, но при этом он как-то понимал, мистер Уайт завывает о Любви и просит у Бога прощения."Так СТРАШНО прощения можно просить только у Бога..." - медленно как-то подумалось Джесси.Потом страх почему-то парализовал Джесси. "Хвала богам, тут нету Флинна, он бы щас прямо тут и кончился", - вято думал Джесси. "А, кстати, а где он?"Он обернулся, с надеждой ища товарищей, - сестру Магдалину, Флинна. Но не было никого вообще. ?Где Флинн... Флинн... же должен его встретить… не я…?Джесси медленно шёл. Обреченно. К Мистеру Уайту. Какому-то неопределённому... "Который вдруг прямо того гляди начал реали трансформироваться!!! Её ж твою мать!" - и Джесси вдруг стало по-настоящему страшно. - Эй… мистер Уайт... вы это как... себя чувствуете-то?Мистер Уайт медленно повернулся к нему.Сказать, что сердце Джесси ушло в пятки, это не сказать ничего.Он хотел дать оттуда такого дёру, что... но не смог и сдвинуться с места.- Мистер… И Джесси неожиданно заплакал. Это было сильнее ужаса, обиды, отвращения и ненависти. Он так соскучился по мистеру Уайту!- Сынок….Воющий вервольф нежно облапал его и прижал к своему страшному, прожженному и прогнившему сердцу, которое еще билось и было живым, просило, требовало прощения, умоляло о пощаде и смерти одновременно и... любило.Джесси вцепился в эту любовь в мистере Уайте как младенец ручонкой за волосы или за край джинсов матери. Он присел рядом и обнял мистера Уайта, точнее его полуволчью голову, которая рыдала у него на груди так страшно и так прекрасно, что бедному Джесси казались в видениях то тайфуны, то ад разверзался, то цунами медленной стеной до неба серо и хищно хотело заслонить все живое… то… сами его героиновые врубы, и ад и злость, и все, что он видел там, сливались с инсайтами и видениями и Рая мистера Майкла, и ада мистера Уайта... И их ад стал двойным. Сильным, страшнейшим, конкретным как монолиты сталинской Москвы - ледяные памятники над душами и телами миллиардов жертв, чья кровь замурована, запекшись в дорогих отелях Красно-Кровавой площади, и Кремлем запечатана и вырезана алыми пентаграммами и страшным знаками на груди Алого Короля.Джесси провалился в это и мистер Уайт тоже, – страшные миры открылись им, страшные опустошенные души все вышли будто из Бездны и тянули к ним бесконечность своих рук и бесконечность своей непрощённой безысходности, сами тираны, что наливали водку в свои толстые брюхи и стригли налысо волосы, чтобы побольше убралось в них водки и кокаина, а волосы пугали их колдовскими джунглями и мешали лить в себя водку, то ли как у Иисуса, то ли как гулагских каторжников... и вязали их сердца целительной совестью, что была острее топора палача лобного места той странной Площади кровавого цвета, и мешали наслаждаться эмбиентом всеобщей скорби и умирания, и они рубили эти путы-волосы и шли свободными и голыми, полностью эпилированными телами и черепами к Алому своего богу. И мистер Уайт, резавший волосы свои, свои путы, вливался будто своим в их ад, но его мет горчил голубым, отравляя Алое першество… Голубой цвет – самый горький из всех, и в этот момент одна из застывших водяных стен внутри которых пировали на телах жертв своих ГУЛАГа и фашистских лагерей Толстобрюхие и Лысые, посинела, поголубела метом и обрушилась на них всех.- Зачем ты ее покрасил, Уолтер, - прогремело одно из чудовищ. – Зачем покрасил голубой горечью серость безысходности, алхимик?! Человечество было спрятано надежно внутри серотонинового голода, мы сломали ему биохимию серостью и рабством... Вечным и серым. А ты ... ты решил подключить боль… горечь... зачем разбудил ты его своей синей отравой?! - орал Уайту Сталин. - Жена моя - Небесная, Скайлер, что мог сделать я с любовью к ней... - шептал опальный Демон.Пуская колечки, и говоря голосом Гурджиева, тиран упрекал мистера Уайта, с сильным странным акцентом завывая в конце каждого слова:- Ты зачем пробудил их от смерти болью? Ты мне мои серые колечки от моей трюбки сделал голубыми и горькими? Я курить не смог свой план! Они же убили моих рябов! А когда ряб умирает, он же восстает, и в смерти Бог его милует! Смерти быть не должно! Мы их смерти не давали, мы их никого отсюда не отпустили, ни в ад, ни в рай! Римский Клуб ее заменил трансгуманизмом! Потому что тьоварищ Пинкман, розовый ты болван, с твоей голубой тёлкой убили и отпустили моих рябов – вечных спящих обывателей и сийчас ми с Алым моим Королём вами недовольны совсем!Серая стоячая волна окрасилась голубизной мета, и грохнулась на Джесси, стала белой метелью, белая кутерьма снега охватила Красную Площадь и Сталина и закружила как в воронке, и Сталин кричал им: "Белый мне нипочём! Красный мне нипочём!", а мистер Уайт всё выл и карабкался на полу, подбирая куски своих легких, которые он выблёвывал. И белая метель Сталина стала окрашиваться от его крови в розовое. "Ах, проклятый мальчишка! Ты розовым меня сейчас убьёшь! Мы с Королем не выносим Розовые и Голубые полутона! Это пути на тот свет, куда мои ГУЛАГские жертвы попасть не должны, иначе что же мы будем есть и пить в вечности серой?!" А потом метель из розового и из голубого вдруг стала темнеть... и превратилась в Индиго. Сталин прокричал: "Водолей! Индиго! Конец ГУЛАГу! Конец нам всем!" - захлебнулся в синем и исчез, а иссине-неоновый Индиго всё темнел и темнел, и как цунами рухнул и нахлынул потоком navy-света на них обоих и прожег дыру в груди мистера Уайта. Полностью выжег его внутренности и его душу, испепелил атомную бомбу и аннигилировал Алый Глаз, лицо Сталина, а Гурджиев и Гитлер распались на атомы и нейтрино, и даже те потеряли и свою длину волны, и свои нейтрино, став вакуумом. "Что наделал ты, Уайт?! Что наделал ты!" - последней зловещей волной прошепталось откуда-то уже из небытия чем-то, теряя свою информационную сущность, оказавшись несуществующим больше никогда, ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем.Трансформация Уолтера Уайта была ужасающе-восхитительна, его легкие наполнялись из синего чистым белым светом, мет светился голубоватыми кубиками как прана на Кайласе, Шива танцевал, продолжая разрушать всё возможное, а кожа на мистере Уайте заживала как на младенце, и он чувствовал себя не 50-летним, а 30-летним. Он встал из лужи собственной крови, обрывков внутренностей и экскрементов, и поднялся, шатаясь на ноги. Весь в этом измазанный, Джесси тоже поднялся.Они стояли и смотрели друг на друга, дрожа от восторга. Вечность смотрела на Вечность. Потому что зеркало одного смотрело в зеркало другого.Уроборус отпустил из зубов свой хвост, и так познав целостность. Они были здоровы.И Джесси вспомнил откуда-то: "Если человек не хочет стать щепкой, бессильной в водах несущего его ручья, то должен сам стать ручьем, стать сильнее влекущего его течения — и пройти путь от истоков до устья на берегу моря" *. (* Урсула Ле Гуин. ?Волшебник Земноморья?)Они были опьянены ароматами жизни. Пение птиц и журчание ручья за стеной палаты в лечебнице, синева неба и Луна, которая теперь будто им подмигивала, уничтожало все возможное.И тут один из них, самый, как всегда болтливый, нарушил молчание: - Твою мать! Мистер Уайт! Мы же с вами как в фильме "Голубая бабочка?! Верно? Ёбушки-воробушки!- Глупая бабочка, стоило бы его назвать, Джесси, - не сразу глухим голосом ответил Уолтер Уайт. - Ты посмотри на меня и сделай выводы поосновательнее.- А чего? Ну нижняя часть тела у вас волчья, и что! Зато тираны эти... Алый Король и его приспешники те, что водку с кокой миксовали, вас испугались и сдохли. И челюсть волчья... вам очень даже идёт. Вы обаяшка прямо теперь! А самое главное, я ж сам видел, как вы выблевали весь свой рак, и вы сейчас здоровы. И Флинн тут, он со мной несколько месяцев ждал, пока вы воскресните, вот он обрадуется-то!Уолтер подошёл в неверном лунном свете к зеркалу и критично осмотрел себя.- Ну... Я теперь роста-то какого, Джесси. Где-то под два с половиной метра. Ну... положим, ноги, хоть и волчьи, но вытянуты как человечьи, и их можно прикрыть брюками... Морда... Ну бох с ней, положим, мордой-то. А руки... Руки вполне себе нормальные. Только ногти вот длинноваты...- Ну вы же с самого начала знали, что человеком Икс родились. Че вы хотели-то! И морда у вас симпатичная, и узнать можно. Главное, вы добрее стали, мистер Уайт! Добрее! Даже с такой вот мордашкой. Вы в зеркало-то смотритесь, смотритесь! И на торсе ни шрама, будто и не болели у вас лёгкие никогда.- Ладно, Джесси. Где тут душ у вас? И жрать я хочу... как то ... животное, кем я теперь стал.