XXI. (1/1)

Шин-О, как же он тогда был голоден. Каждый день. Всё время.— Ваше мадзюцу вырабатывается в увеличенном объёме для того, чтобы перенять на себя тяготу вынашивания ребёнка, — бойко проговорила Гизела. — А учитывая прогнозы, которые должны были бы уже быть приведены в действие… Я, на самом деле, удивлена, что вы раньше не начали хомячить всё подряд.Вольфраму не понравилось слово ?хомячить?. Это не то, что он делал.Но даже несмотря на то, что он ел за троих (а эти трое, Вольфрам был уверен, могли съесть целую корову), большая часть съеденного всё же попадала в его желудок, а не в прямом смысле спускалась в унитаз. А он тем временем становился всё круглее и круглее, раздувая твёрдую кожу, образуя растяжки. И вместе с ними пришло достаточно боли, чтобы Вольфрам мог на некоторое время забыть о том, что Гвендаль снял его с военной службы. Да, на самом деле, это был умный ход.Юури нравился тот солнечный шарик, что был у Вольфрама под рубашкой. Во-первых, Вольфрам этого не понимал (это, должно быть, какой-то очередной непонятный земной фортель), но не жаловался. Ему это нравилось. Он любит то, как загорались глаза Юури, когда он видел его беременного. Любил то, что руки его мужа не могли перестать прикасаться к нему, не могли прекратить делать длинные мазки по его ?беременному животику? (что бы это по-правде ни значило, Вольфрам мог догадаться по логике). Любил то, как с не характерным себе рвением Юури целовал его, горячо и собственнически. Как будто он наконец-то заполучил то, что принадлежит ему по праву. Как будто он видел в нём смысл всей своей жизни, а принять это Вольфраму было слишком тяжело.По крайней мере, это то, как Вольфрам привык думать.А ещё... Их занятия любовью стали очень хороши в том смысле, которого он и не ожидал. Приятно было хоть раз почувствовать себя желанным. Иногда, бывало, Юури мог часами целовать ещё нераскрывшийся бутон Вольфрама; медленно, миллиметр за миллиметром, закрыв глаза и дыша через раз.