глава пятнадцатая, в которой многие пребывают в тупике (1/1)

– Мы отвратительно себя ведём! – объявил Майтимо и улыбнулся во весь рот. – Просто невыносимы. Отец, как ты терпишь это?– Что именно я терплю? – поинтересовался Феанаро с подозрением. – Вы кого-то ещё во что-то превратили? Раздобыли не только мечи, но и доспехи? Обидели какого-нибудь… – он на миг запнулся, представляя самое странное, что ему тут встречалось, – какой-нибудь портрет?Опять не складывалось. Если за Гарри охотилась всего одна тёмная тварь, то Феанаро её уничтожил, но домой не отправился. Если за Гарри охотится несколько таких, то кто вторая? Или всё это тьма одного рода? Он чувствовал, что подобрался близко, но догадки хотелось с кем-то обсудить, а с кем? Не с властителем же. Сыновья были бы рады помочь, но прямо сейчас Майтимо смеялся, и Феанаро не собирался прерывать этот смех вещанием о тёмных тварях, даже если сам смех его и раздражал. Ну как раздражал. Чуточку. Совсем немного. Когда-то, верно, он казался музыкой.– Нет, – Майтимо всё ещё сиял, и даже братья посмотрели на него с недоумением – Кано, например. – Но мы не поблагодарили Гарри и его друзей! Особенно девочку. А они-то, между прочим, как раз и не дали нашим братьям всерьёз упасть с лестницы! Да, может, это было и неловко, и что-то Тьелко с Курво и сломали, но мне целительница по секрету рассказала, что было бы, если бы тех детей там не было. И знаете что? Никто бы из нас не хотел этого увидеть.– Тогда уж и Хуана поблагодари, это ведь он привёл детей.– Хуан – член семьи, – отмахнулся Майтимо, – отец, ты можешь нам помочь! Сделай подарок?– Да где я тебе его сделаю?– Мы покажем, – то ли Майтимо был таким очень давно, то ли никогда не был, то ли был, но не при нём. При этом своём, может, был, при старшем Нолофинвэ. – Мы покажем, отец. Амбаруссар нам разрешили.Младшие разрешили, вы подумайте.– Нам надо на восьмой этаж, – продолжил Майтимо, и Кано сделал это своё ?а ты уверен??-лицо, и Майтимо кивнул коротко, мол, да, да, уверен. Сколько раз они вот так вот переглядывались почти что на его глазах, а он не замечал? Почему его сыновья вынуждены таиться от него же, объединяться за его же спиной?На восьмом этаже уже ждали младшие – торжественные, будто в праздничных одеждах, хотя одежды были на них самые обычные. И не у двери ждали – у стены.– И что?– Сейчас, – сказал Майтимо, хмурясь, – сейчас всё сделаю. Я так ещё не пробовал.– Ты что, поёшь?– Почти.Майтимо будто бы пытался вызвать в памяти какой-то образ, будто что-то воссоздавал прямо сейчас – но он ведь в жизни не был каким-то выдающимся певцом. Пел хорошо, ещё бы он пел плохо, но мир через песни не осмысливал, как Кано.– Отец, – попросил, – ты не мог бы пока так яростно не думать? Про отгадку. Мы хотели сперва другое показать.Как вы прикажете не думать про отгадку, если задача не решается? Если не сходится?– Может быть, ты подумаешь про кузню? – попросил и Кано тоже. – Про мастерскую. Где ты мог бы что-то сделать.Сделать руками. Может, это и впрямь помогло бы. Потому что тренироваться с мечом тут не было смысла, лошади отсутствовали, путешествовать казалось глупым – отгадка в школе, иначе Манвэ не послал бы именно в неё – и оставалось думать, думать, думать. Вертеть обрывки сведений, которые в единый текст никак не складывались. Думать о мастерской? Ну хорошо. Огонь и жар, и вот эта блаженная сосредоточенность, когда всё видишь на одно действие вперёд, когда себя-то не помнишь, не то что свои ошибки, когда ты и есть действие. Лучшее забытье. Лучший покой. Почему сыновья ему напомнили, а не он сам себе напомнил? Что такое?В стене появилась дверь.– Входи, отец, – сказал Тэльво, – мы за тобой.– Это такое помещение, которое делается тем, чем ты захочешь.– Но дорогой домой оно не стало почему-то, мы попробовали.– Мы сперва думали совсем здесь поселиться, но Майтимо сказал – вдруг кому-то ещё что-то понадобится, и мы не можем её занимать весь день напролёт.– Выручай-комната.– Нам рассказали Фред и Джордж.– И здесь мы взяли шкуру и мечи потом.– Хорошо, – кивнул Феанаро, настороженно входя под своды, которых ещё минуту назад тут в помине не было, – но почему мне нельзя было о ней знать?Здесь были все инструменты, какие он мог вспомнить. Полки. Верстак. Не дом, конечно, но жить можно.– Ты молодец, – сказал Феанаро помещению, – благодарю тебя.Амбаруссар светились, будто сами всё тут создали. Светились-то светились, но вот думали…– Так почему мне нельзя было тут появляться?– Потому что…–…мы думали…–…что если мы её тебе покажем…–…ты удалишься в мастерскую и не выйдешь…–…как дома…–…сто лет…–…и всем опять всё станет всё равно.–…Мы не хотели…–…чтоб ты запирался…–…мы скучали!– Сюда нельзя попасть, если не знаешь, какой вид комната приняла до этого, – пояснил Кано, – Майтимо так не мог ко мне пробиться, когда я создал оружейную. То есть попросил о ней. Это оттуда тот меч, который тебе не нравится.– Она всё создаёт, кроме еды, – поведал Питьо, подлезая под руку, – и этих… снадобий.– Ну хорошо, – сказал Феанаро медленно, приобнимая Питьо как-то без души, – а почему вы передумали? Раз считали, что я запрусь и всё испорчу?– Мы не думали, что испортишь!– Мы думали, ты сам испортишься…–…как раньше…–…ой.– Это я их уговорил, – объяснил Майтимо поспешно, – ты всё ищешь и ищешь отгадку и не отдыхаешь. И что мы скажем матери, если вернёмся, а ты изнурён ещё более чем был?Так вот что это был за энтузиазм – попытка выдернуть угрюмого отца из комнаты и мыслей заодно. Это не Майтимо вздумал изображать светлое дитя, это он, Феанаро, за своими мыслями о путях и ошибках опять перестал замечать, что время его идёт, а дети растут. Он повторил:– Изнурён более чем был?Никогда ещё никакая мастерская не связывалась у него с разговорами о сложном; даже если они работали вместе с Нерданель, тогда, давным-давно – они молчали. Мастерская была убежищем, а не местом раздумий. Эта будет первая.– Тебя мучили мысли, – пояснил Майтимо, – прости, что говорю об этом. Дома, а вот теперь и тут. И мы подумали…– Что лучше уж дать мне какой-нибудь работы, пока я не рехнулся снова?О, он специально говорил грубее некуда, потому что иначе опять пришлось бы признавать, что сыновья о нём волнуются, что им не всё равно, и, главное, – что за помощь благодарить он всё ещё не в силах. Почему они видят его слабость? Разве об этом он мечтал, когда они все только-только родились?– Ты не рехнулся, – возразил Кано с каким-то даже ужасом, – мы никогда не думали об этом так! Мы думали, что мысли твои темны, и что тебе от этого плохо, вот и всё.О, как хотелось сейчас его уязвить. Со средними и младшими было проще – они были ещё с открытыми ладонями, и они не пытались о нём позаботиться. Или пытались, – подумал он вдруг с ужасом, – или пытались, а он об этом даже не догадывался? Ладно – дети его боятся, он главное зло, можно пережить. Но чтоб дети боялись за него?..Хлопнула дверь. В комнате оставались четверо – он сам, Кано и младшие.– Он… – объяснил Кано чуть растерянно, – о, он, наверное… он думал – ты обрадуешься.Прекрасно. Восхитительно. Сначала ты на всех кидаешься, а потом удивляешься, что снова остался один. Да когда всё успело сделаться настолько сложным?– Оставьте-ка меня, – не то велел, не то и попросил. – Я выйду… скоро. Не через сто лет. И не превращу комнату ни во что другое. Если случится что-то странное – зовите.Он сделает подарки и для смертных детей тоже, почему нет, но сначала он сделает подарок Майтимо.***Не то чтобы Гарри редко виделся с директором. Ну, то есть, в кабинет попадал нечасто, это да, но Дамблдора всегда можно было найти взглядом – за завтраком, обедом или ужином, и он всегда кивал или подмигивал, и это было будто заговор – я тебя вижу, и я помню, как ты смотрел в то зеркало, и ещё всякие штуки помню о тебе. Но на этот раз, на этом обеде Дамблдор посмотрел как-то не так. Как будто вместо Гарри на его месте сидел, например, Дадли – то есть кто-то, кого Дамблдор вообще не ожидал увидеть, и рад не был. Гарри ему улыбнулся, и директор, конечно, улыбнулся тоже, но что-то тут было не так. Он что, узнал, как они вчера сговорились с Курво и подслушивали Снейпа? Снейпа, который знал о камне, и при этом камень ему не нужен был, по его словам. А как же тогда тролль? А метла как же? А тот разговор с Квирреллом в лесу? Курво сказал – Снейп готов издеваться, но никогда его, Гарри, не убьёт, пальцем не тронет. Ну, может, встряхнёт за плечи, но есть же разница меж раздражением и убийством.– Он к тебе что-то чувствует… такое, – объяснил, морщась – не любил искать слова. – Кано бы лучше объяснил, мне тут неловко. Как будто ты немножко его сын, только он этого не хочет. А убрать не может.Бррр. Лучше уж быть сиротой, чем сыном Снейпа. Но Курво говорил уверенно, и говорил ещё, что ему Снейпа точно незачем выгораживать, он ведь чужой здесь и скоро вернётся к себе, и значит, ему можно верить. Когда он так много говорил, Гарри чувствовал, что запутывается, поэтому вчера они в итоге ни до чего так и не договорились и разошлись по спальням. Гермиона вообще больше молчала – то ли переживала из-за лестницы, то ли у неё тоже было это чувство – что каждым высказанным вслух предположением она как будто отдаёт Курво ещё немножко правоты, хоть и не хочет этого. Рон на словах ?его сын? вообще поперхнулся и долго не мог откашляться. Вот скажут же такое! Вот придумают же!Пока он думал обо всех этих ночных вылазках и разговорах, и о скольких из них мог бы внезапно узнать Дамблдор, к столу подошла Макгонагалл.– Мистер Поттер, – сказала и тоже всмотрелась вдруг внимательно-внимательно. – Вас хочет видеть директор, сразу, как вы закончите.– А что случилось?– Я не знаю, мистер Поттер, – она помедлила, будто хотела рассказать ещё что-то, но не стала. Развернулась и тоже вышла из Большого зала – прямая спина, чеканный шаг, берегитесь все, кто не прав.У Дамблдора было затейливо и спокойно, как всегда. Вращались всякие шестерёнки в неведомых механизмах. Что-то звенело тихо-тихо, еле различимо. Невидимые часы отбивали ритм. Портреты прошлых директоров смотрели со стен как-то осуждающе.– О, Гарри, как хорошо, – Дамблдор опять кивнул ему, и улыбнулся, и призвал стул, конечно, – проходи же, садись. Мы, конечно, только что пообедали, но пара-другая бисквитов не бывает лишней, верно? Или предпочитаешь булочки с корицей?Он говорил – и будто всё это время что-то да искал. Призывал чайник, улыбался, сетовал на старость, и морщинки у глаз были такие же, как всегда, и цветастый халат, и этот запах – немного пудры, немного корицы, немного пыли, но такой, уютной пыли. Всё будто было и по-прежнему, и нет.– Вы хотели что-то спросить, директор?..Например – почему ты ходишь в мантии-невидимке по поводу и без повода, чуть ли не каждую ночь. Зачем ты пробирался в больничное крыло к гостям. Зачем подслушивал профессора Снейпа. И почему не проверяешь Пушка так часто, как раньше – а потому что Тьелко сказал, что и сам будет его навещать два раза в день, а пока он в больничном крыле, или пока отец ему запрещает куда-то ходить – будут проверять братья. И он сразу расскажет, если сокровище будет вдруг утрачено, и мы его найдём, Хуан найдёт, и защитим тебя, у нас теперь мечи есть.– Спросить?.. О, да, наверное, можно и так сказать, – Дамблдор откусил разом половину бисквита. – Ммм. Со времён моей юности они делаются всё вкуснее и вкуснее, не понимаю тех, кто осуждает прогресс. А ты что думаешь?– Эм, – сказал Гарри, – я, эм, тоже за прогресс, сэр.Дамблдор подмигнул.– Гарри, скажи-ка мне, – ещё глоток, ещё укус, мысли словно бы здесь и не здесь одновременно, – когда ты так скоропалительно пропустил – в силу, конечно же, печальных обстоятельств – урок профессора Снейпа – ты ничего такого не заметил? Я имею в виду, может быть, у тебя болела голова. Или ты чувствовал, что твои мысли будто не совсем твои. Я ничего плохого не хочу сказать про наших дорогих гостей, но порой они могут быть не слишком аккуратны, должен признать. Скажи – они ведь колдовали и сделали что-то такое, что временно лишило тебя сил?Дамблдор смотрел – как будто в душу, будто сам был в той комнате и видел, как мистер Феанаро коснулся его, Гарри, лба, и как Кано потом пел Гарри колыбельную наоборот – мол, просыпайся сюда, в мир, тут хорошо, тут радостно, давай! Но он же попросил не говорить. Гарри самого Феанаро и всех его сыновей очень просил не говорить, и они вроде бы не думали рассказывать, и Тьелко с Курво бы ему сказали, что их отец что-то сказал директору. Или нет??Они вам всё рассказали??, чуть не ляпнул Гарри, но вовремя осёкся. Если Дамблдор спрашивает – это же значит, он не уверен до конца? Дурсли вот спрашивали сами для себя, им и ответы его слушать было бы не нужно – они уже знали, что правы, и никто бы их не разубедил бы. А Дамблдор всё всматривался и всматривался…– Нет, – сказал Гарри и засунул в рот булочку с корицей. Пока её жуёшь, можно делать вид, что это всё, что тебя интересует. – Нет, ничего такого не было, сэр. Кано просто мне спел, и…– И что же?– И я, ну, вроде как почувствовал себя лучше. Болела голова, не знаю, почему, сэр.?Не голова, а шрам, но вам этого знать необязательно?.Он сам не знал, зачем так упирается. Просто чем меньше знают взрослые – тем лучше. И даже если этот Феанаро всё-таки Дамблдору рассказал и утаил это от сыновей – по крайней мере, Дамблдор не будет уверен точно. Кому охота, чтобы твой директор знал, что у тебя в голове жила какая-то тварь? Может, Гарри и в Хогвартс не пустили бы, если бы знали наперёд. Но ведь теперь-то всё прошло?– Это была милая песня, сэр, – добавил Гарри радостно как мог, – что-то про небо и про птиц и про хорошее. Мне кажется, он здорово сочиняет.– Гарри, – теперь Дамблдор как будто бы ссутулился, и стало ясно – на плечах у него вся школа, и его важное, директорское время уходит вот прямо сейчас, пока он ест тут с Гарри булочки с корицей, – нет ничего такого в том, чтоб ошибиться. Я говорил мистеру Феанаро не смешивать магию, однако же допускал, что он сделает по-своему. Поверь, если ты мне сейчас поведаешь, как было, гости об этом даже не узнают.А вдруг о самом Гарри он расспрашивает так же?– Они не делали ничего плохого, сэр, – начал Гарри оправдываться раньше, чем подумал. Даже у Дурслей иногда так выходило – если говорить сразу много слов, на тебя передумают орать и отошлют на кухню или стричь траву. Правда, о Дурслях Гарри честно думал, что их мозгам просто лень было воспринимать множество слов сразу, а вот Дамблдор… – Я же сказал, мне спели песенку и всё. Я ничего такого не почувствовал.Интересно, много кто врал директору вот так, в лицо? Дамблдор вдруг поморщился, как будто у него болела голова. Но ведь это у Гарри может болеть голова, а у директора нет?– Знаешь что, Гарри, – сказал Дамблдор задумчиво, – загляни-ка, пожалуй, к мадам Помфри. Я помню, что в твоём возрасте посещают больничное крыло только что-то сломав, и всё-таки. Успокой уж такого вздорного старика, как я?Ни на какого старика он похож не был.– Зачем мне к Помфри? Сэр.– О, Гарри, просто так, – Дамблдор как будто извинялся, и как будто мыслями был опять совсем-совсем не здесь, – просто чтоб убедиться, что наши гости, по душевной доброте, ничего эдакого в тебе не перестроили. Человеческий мозг – странная штука. В древности из-за невинных песен волшебники сходили с ума, – Дамблдор будто бы отвлёкся, – впрочем, тебе-то это не грозит. Скорее всего, если сейчас не вмешиваться, со временем ты просто станешь хуже спать или видеть во сне зелёные носки в ночь со среды на четверг. Но зачем обзаводиться старческими причудами так рано?Гости врали? Нет, вряд ли, у того же Тьелко всё на лице написано. Дамблдор врал? Да быть того не может. Он, наверное, просто перенервничал, просто не понял – Гарри и сам бы переживал за своего ученика! – и теперь хочет убедиться, что всё хорошо. Но вдруг мадам Помфри заметит в его голове какие-нибудь, эм, следы той твари? Или вдруг Дамблдор пришлёт Снейпа, и уже Снейп…– Я понял, сэр, – сказал Гарри вместо этого, – я сейчас загляну в больничное крыло.– Вот и отлично, – Дамблдор снова стал выглядеть как товарищ по шалостям, не как директор, – ещё бисквит? Нет? О, как жаль, как жаль. А впрочем, кто из нас в юности не предпочитал скучные трапезы бурному течению жизни.Из кабинета Гарри почти выбежал – ну то есть из кабинета вышел, но потом побежал, сам не зная зачем. Может, он сейчас тоже врежется в какую-нибудь лестницу, и тогда ему ни о чём не надо будет думать. Почему все о нём так беспокоятся?Но врезался он в кого-то – в кого-то высокого.– О, постой, маленький друг! – рассмеялись сверху. – Куда же ты спешишь? Что произошло? Не тот ли волшебник преследует тебя?– Нет, – сказал Гарри, тяжело дыша, – не тот. То есть, директор. То есть, понимаете – я просто не хочу в больничное крыло!– О, – удивился Нельо, ибо голос был его, – а зачем тебе? Что-то не очень-то ты смахиваешь на больного, уж извини меня. Пойдём, пойдём, расскажешь, что случилось. Я никому не скажу, если ты боишься.У этого Нельо было братьев сколько? Шесть. Вот вы бы – наскоро объяснился Гарри с воображаемым Дамблдором, – вот вы бы смогли противостоять человеку, ну, или кому там ещё, у которого шесть братьев? Вот и я не смог. И рядом с ним спокойно, а с вами – нет. Поэтому я с ним и ушёл.И правда ушёл.