4. Okinawa Lifestyle (1/1)

Время движется скачками, перепрыгивая через недели, то замедляясь, то ускоряясь, и вот уже лето оказывается позади.В последнюю неделю августа Натсу заставляет меня взять отпуск, и мы едем на Окинаву.Первый раз в жизни я выбираюсь куда-то так далеко от дома. Окинава встречает нас жарким солнцем и солёным бризом, разноцветьем туристических улиц Нахи и уединённым спокойствием древних святилищ. Кажется, будто этот остров существует в какой-то иной реальности, где нет места суете, заботам, где весь внешний мир забывается в первый же вечер, смытый ленивым прибоем, катающим ракушки по белому песку.Мы селимся у старинного приятеля Натсу, растаманского виду дедка Тако-сана. Его довольно запущенный дом стоит на окраине дикого пляжа, где можно спокойно жечь костры и устраивать шумные вечеринки ночь напролёт, не опасаясь хранителей правопорядка.Во второй же вечер Натсу цепляет где-то двух миленьких девчонок и внимательно следит, чтобы я не упустил возможности поразвлечься. Но мне и самому не хочется строить из себя неприступную буку, тело требует праздника.Следующим вечером мы сидим вдвоём на берегу, разведя костёр, и Натсу в бандане с пиратскими черепами забивает косяки раздобытой у Тако-сана травой. Море темнеет, становится густо-фиолетовым и постепенно растворяется в темноте. Над костром поднимаются искры, смешиваясь с яркими звёздами в высоте. Мы курим, смеёмся над всем подряд, горланим песни под нестройные аккорды гитары. Натсу сулит, что займётся моим музыкальным образованием, потому что петь я совершенно не умею.Я блаженно падаю на тёплый песок, думая, что жизнь ещё никогда не была такой лёгкой и прекрасной. Кожа приятно горит от морской соли и жара костра, а сладкий дым кружит голову.— Не долго ты строил из себя старшего брата, — смеюсь я.— Цыц, — нависает надо мной Натсу, перемазанный золой, с песчинками, прилипшими к плечам. В его торчащих из-под банданы волосах путаются звёзды. — Не думай, что я позволю тебе совсем отбиться от рук.— А как же… — киваю на самокрутку в своих пальцах и опять начинаю хихикать.— Давай объясню, — с комической сосредоточенностью говорит Натсу. — Ты у нас трудоголик, так? Личность с гипертрофированной ответственностью…— Ну и завернул, — трясусь я от смеха.— Тшш. Значит, вот. Девчонки, трава… Всё равно ты на это дело не подсядешь. Но поскольку отпуск у тебя только раз в году, мы обязаны сделать его запоминающимся. Понял?— То есть… получается, что даже так дурно на меня влияя, ты на самом деле обо мне заботишься?— Смейся, мелочь неблагодарная.— Ну, почему же неблагодарная…Натсу улыбается. В этот момент мне кажется, что земля превратилась в огромные качели, медленно раскачивающиеся в пустоте, так что я больше не знаю, где верх, а где низ. Знаю только, что глаза Натсу прямо передо мной. Большие, тёплые, напоминающие горький шоколад… Я произношу это раньше, чем успеваю осознать своим плохо работающим сейчас рассудком:— У тебя глаза как у неё. И губы… и… чёрт возьми, я только сейчас понял, вы так похожи.Некоторое время Натсу недоумённо смотрит на меня. Он тоже малость заторможен. Затем он хмурится. Сильные руки поднимают меня с песка, вытаскивают из волшебной эйфории в реальность.— Давай возвращаться, уже поздно, — он начинает засыпать костёр. — А то так и уснём на берегу.Я отчаянно пытаюсь ухватиться за разрушенную атмосферу:— Натсу…Он останавливается. И неожиданно жёстко смотрит мне в глаза:— Я тебя сюда не для того притащил, чтобы ты опять уплыл в депрессию, ясно?— Я… это… Это не то! — ну вот, он совсем не так понял. Я снова начинаю смеяться. — В смысле, всё отлично! Я даже не думаю ни о чём таком… просто… не знаю, стукнуло вдруг в голову…— Проехали, — бодро перебивает Натсу, закидывая пляжную сумку на плечи, и шаткой походкой Джека Воробья огибает остатки костра. Тяжело хлопает меня по плечу: — Завтра девчонок опять позовём. Надо оторваться как следует! Нэ?Мы уходим с пляжа, и я смеюсь вместе с Натсу, но скорее по инерции.~На следующее утро я выясняю, что у Тако-сана в сарае завалялась старая доска для сёрфинга. Натсу не подаёт никаких признаков скорого пробуждения, а когда я тормошу его — ?пошли на море, я сёрф нашел!? — тот лишь бормочет что-то недовольно и засовывает голову под подушку.Махнув на него рукой, иду на пляж сам.Сёрфинг оказывается занятием куда более сложным, чем мне представлялось. Сперва даже просто вскочить на скользкую, юркающую в воде доску кажется чем-то почти нереальным, а уж удержаться на ней — и вовсе запредельным. Пару раз мне всё же удается проскользить несколько метров по волне, но под конец я так вымотан, что сдаюсь и решаю продолжить в следующий раз. Может быть, Натсу умеет, надо будет спросить.Я уже плыву к берегу, когда мою ногу вдруг будто прошивает толстой иглой. От боли всё темнеет перед глазами. Придя в себя через секунду, я успеваю лишь сделать вдох и увидеть подкатывающую волну — в следующий миг сверху обрушиваются толщи воды, накрывая меня с головой, закручивая, смешивая весь мир в ревущем водовороте. Забыв про адскую боль в ноге, я отчаянно гребу, не зная, где верх и где низ. Наконец новая волна швыряет меня к берегу, и я наталкиваюсь на песчаное дно.Вынырнув, я долго отплёвываюсь и откашливаюсь. Что за чёрт… Выползаю на берег и без сил растягиваюсь на песке, чувствуя себя выжившим после кораблекрушения. Вынесенная волной доска валяется неподалёку. Тут я наконец обращаю внимание на жгучую боль в левой голени.Сажусь и подтягиваю ногу. На икре красуется вытянутая красная опухоль — словно след от удара бичом. Скорее всего, укус медузы. Великолепно…Пытаюсь встать, но опереться о больную ногу не получается — та будто онемела.— Хирото! — доносится с края пляжа.Я поднимаю голову — и Натсу уже стоит рядом, переводя дух. Он усаживает меня обратно на песок и вытягивает мою ногу, хмурясь.— Да пустяки…— Ты идиот? — интересуется он. Вытаскивает мобильник и набирает короткий номер. — Тут полно всяких тварей, одна ядовитее другой. Алло, скорая?..Вызвав неотложку, Натсу подхватывает меня на руки и несёт в дом, игнорируя все возражения. Мне хочется провалиться под землю от неловкости. От его непривычно тревожного лица становится не по себе.Тако-сан осматривает мою ногу и с бывалым видом ставит диагноз — фигня. На укус самой ядовитой окинавской медузы — хабу — не тянет. Он поливает опухоль уксусом и прикладывает ледяную бутылку водки. Врача мы ждем не дольше пяти минут. Правда, за это время я успеваю выслушать от Натсу целую лекцию о том, что лезть в море одному на диком пляже — это полный идиотизм, что я ещё легко отделался, что меня могла бы схавать акула, ужалить электрический скат, в конце концов, мне могло бы просто свести ногу судорогой или унести в море сильным прибрежным течением, угоди я в него.Выслушав десятки сценариев собственной мучительной смерти, в конце концов я не выдерживаю:— Нефиг было дрыхнуть полдня, я тебя звал с собой.Натсу замолкает и хмурится, затем снова открывает было рот, но в этот момент приезжает врач.Выясняется, что я и правда легко отделался. Доктор ставит мне несколько уколов и заверяет, что к вечеру всё будет в порядке. Но если вдруг поднимется температура, нужно немедленно ехать в больницу.Остаток дня Натсу несколько раз трогает мой лоб, и его обеспокоенный вид меня немало забавляет. В конце концов, убедившись, что помирать я не собираюсь, он успокаивается. И даже позволяет мне немного поплавать вечером в успокоившемся, словно пруд, море. Сам он проплывает туда-сюда и почти сразу выходит из воды. Все мои попытки его растормошить и вернуть беззаботное настроение к успеху не приводят.~Небо окрашено в сиреневый закатный цвет, когда я выбираюсь на берег и растягиваюсь на тёплом песке. Мышцы приятно постанывают. Перекатываюсь на живот и поднимаю голову, ища взглядом Натсу. Тот обнаруживается чуть поодаль. Застыв в подобии статуи Будды, сидит и смотрит на медленно утопающее в море малиновое солнце. Его загорелое тело отблёскивает медным рельефом мускулов — впервые я замечаю, насколько оно тренированное, какими крепкими кажутся плечи и широкая спина. Эта его маска ленивого бездельника — лишь самый первый, поверхностный слой, который поначалу вводит в заблуждение.Что-то в его фигуре, в его застывшем чуть прищуренном взгляде, в затвердевших скулах вдруг поражает меня. Что-то совсем незнакомое. О чём он думает, глядя будто бы сквозь закат, и что это за странное выражение в его глазах?.. На миг мне становится не по себе. Я прочищаю горло и зову:— Эй, Натсу!Он вскидывается, и тут же наваждение отпускает — я снова вижу своего приятеля, с взлохмаченной копной волос и глуповатой улыбкой на губах.— Медитируешь? — усмехаюсь я.— Слушаю, — говорит он, поднимаясь на ноги и потягиваясь.— Что слушаешь?..— Музыку. В башке.— О-о. И что там сейчас крутят?— Пока не пойму. Мне надо к моей гитаре.Весь вечер Натсу бренчит какие-то аккорды, мычит что-то под нос и временами строчит какие-то заметки на мобильнике. Мне жутко любопытно, что он там сочинил, очередную ?балладу для однодневок? или что-то... другое? Но я не решаюсь перебивать творческий процесс и вторгаться в его мир.~Полвечера мы режемся с Тако-саном в карты, оставив Натсу наедине с его нежно любимой гитарой. Точнее, сидит он здесь же, на веранде, освещённой древним пыльным фонарем, но кажется безнадёжно утопшим в своей ?музыке из башки?.Старик, тщательно мешая карты, рассказывает мне разные байки про здешние места.— …В молодости мы с корешами часто ныряли с аквалангом у самого южного острова. Потом одному отхватила руку акула-молот, а другого цапнула хабу, так что он провалялся в реанимации с неделю. Тогда мы поняли, что бесполезно — боги против.— Против чего?.. — спрашиваю я.— Чтобы мы совали нос в их тайны. В этих местах давно ходят слухи о разных вещах… например, про древнее царство великанов на дне океана. Про руины огромных дворцов, ворот, городов… Недавно даже иностранные учёные приезжали. В тот день поднялся сильный шторм. Но гайдзины к таким вещам не прислушиваются — всё равно полезли в море.— И что случилось?— Ничего. Видать, они не обращают внимания на здешних богов, а те не обращают внимания на них. Вроде бы они даже нашли что-то на дне…— Неужели вам больше не интересно? — немного удивляюсь я его безразличному тону.— Хмм… легенды — это такое дело… Они манят, пока остаются легендами. Когда их разбирают по камушкам и начинают изучать в лабораториях, они умирают.— А я бы на эти руины поглядел, — подаёт голос Натсу. Из его рта торчит сигарета, а пальцы задумчиво перебирают струны. — Нэ, Хиро-чан?— Хм… было бы круто.Я никогда раньше не задумывался о таких вещах, запертый в своём маленьком обыденном мирке ?работа-хозяйство?. Конечно, я читал книги, но мне всегда казалось, будто они описывают какую-то совсем другую реальность. А теперь я встретился лицом к лицу с этим большим внешним миром, который оказался полон загадок и вещей, о которых я не имел никакого представления.Я сам не замечаю, как сон смаривает меня прямо на веранде. Трели сверчков и ритмичный шум волн в отдалении сливаются с переборами струн, укутывая меня уютным одеялом. Никогда ещё я не спал так хорошо, с таким удовольствием, как на Окинаве. Каким-то краем сознания я замечаю, что одеяло укутывает меня в прямом смысле, и что под моей спиной вместо плетёного кресла оказывается мягкая постель, и даже немного удивляюсь, почему. Мне снится сегодняшний сиреневый закат и знакомый, но вместе с тем совсем незнакомый, силуэт на берегу, а потом все картинки растворяются в тёплой, уютной темноте.~Окинава действует на Натсу как-то странно. С каждым днём он становится всё серьёзнее и молчаливее и всё глубже проваливается куда-то в свой мир. Всё чаще я замечаю в его глазах то странное выражение, что мелькнуло тогда на берегу. То ли это всё творческий процесс, то ли эти края вызывают в нём какие-то воспоминания — мне остаётся только гадать. Планы насчёт девчонок так и остаются планами, а самому мне вдруг становится лень искать развлечений. Кататься на волнах, валяться на песке или сидеть у костра, слушая музыку Натсу, вдруг становится совершенно достаточно.Теперь, проводя с ним всё время, я понимаю, что Натсу в прямом смысле живёт музыкой. Когда он не напевает что-то под нос, то наигрывает на гитаре, а если её нет под рукой — то отстукивает ритмы на том, что подвернётся. Это в те моменты, когда он не поёт в полный голос.Я растворяюсь в его музыке.Но что-то в его поведении не даёт мне покоя.В последний вечер я сам притаскиваю на пляж бутыль рома и свёрточек урожая с плантаций Тако-сана. Натсу недоуменно поднимает на меня глаза, откладывая гитару в сторону.— Надо отметить последний день, — объясняю я и плюхаюсь на песок рядом с ним.— Хмм, — с сомнением тянет Натсу.— Возражения не принимаются, — поспешно добавляю я и откупориваю бутылку. В самом деле, внутренний мир — это, конечно, хорошо, но мне вдруг отчаянно хочется увидеть прежнего Натсу, который дурачился, нёс какую-нибудь забавную философичную ахинею и всегда смотрел мне в глаза, а не куда-то в пространство. Наверное, в этом и кроется причина моего внезапного желания напиться.После того, как мы приканчиваем половину бутылки (стаканов я не прихватил, и мы пьём по очереди прямо из горла), мне наконец удаётся найти взгляд Натсу. И я успокаиваюсь, замечая в нём прежние огоньки и что-то ещё, знакомое и привычное. Как всегда, эти тёмные глаза действуют на меня гипнотически и, раз поймав в своё притяжение, уже не отпускают. Я закидываю руку на его плечо.— Спасибо за эту поездку, — мой язык немного заплетается, но от этого слова звучат лишь искренней.Улыбка Натсу такая же искренняя, пьяная и счастливая.— Не хочу, чтобы наступило завтра, — признаётся он вдруг.У меня не получается представить, что уже завтра самолёт вернёт нас в привычный мир с его суетой, заботами, и этот берег с костром останутся лишь в воспоминаниях… Я покрепче сжимаю его плечо:— Да. Мне тоже.— У нас ещё есть сегодня, — улыбается он, щипая меня за бок. …Мы о чём-то болтаем, смеёмся, но в моей памяти не задерживается смысл слов. Я знаю, что единственное, что из этого вечера останется в памяти на утро — это глаза Натсу, искры костра и плеск волн у наших ног.