1. Cool Whispers (1/1)

Hush, my heart, this love is a fireThis love must burn like a fireОбычный холодный февральский день в Йокогаме. Мир ещё не очнулся от зимы; он окрашен в бледно-голубые тона, будто смотришь сквозь цветное стекло. Он пахнет йодом и корабельным мазутом, звучит плеском волн и гудками кораблей. Самый обычный день привычного мира.Мои пальцы автоматически тянутся в карман за сигаретой, но останавливаются на полпути.Не хочется курить. Вдыхаю холодный солёный воздух полной грудью. Лёгкое облачко пара чуть сверкает на выдохе в лучах резкого солнца.— Хирото! — раздаётся за спиной.Я отталкиваюсь от ограждения, оборачиваюсь и приветствую своего школьного друга.~В кафе на набережной, после стакана пива и оживлённого обсуждения последних новостей, я понимаю, почему избегал эту парочку четыре года.Старые друзья — словно ниточка, конец которой привязан в прошлом. В конце концов она неизбежно приводит обратно к общим воспоминаниям.— …Ну, мы с Юко разошлись без обид друг к другу, — рассказывает Ко. — После того, как вы с Нао порвали, мы были немного... Нуу… — он поглядывает на меня и мнётся, будто чувствует себя виноватым. — Ну, этого следовало ожидать. Она уехала в Кобе, но мы продолжали поддерживать контакт, рассказывали друг другу о наших жизнях… и пока так общались, стали друзьями. Так бывает.— Хирото, — говорит Аюта, и я понимаю, что он хотел завести об этом речь с самого начала. — А вы… с Нао-чан…Где-то под рёбрами шевелится тягучий холод. Не понимаю смысла таких вопросов. Разве не очевидно?— Нет, он так точно не умеет, — вовремя встревает Ко. — Он не такой.Мне хочется курить. Как назло, официант извиняется — у них нет сигарет.— Пойду, куплю…— Мне тоже! — живо реагирует Ко. — Lucky Strike.— Я тебе что, прислуга?— Да лааадно тебе! Это день моей свадьбы, и я устал! — тянет он, демонстративно расплываясь по стулу.Смех немного спасает атмосферу. Я уже собираюсь отойти, когда Ко хлопает меня по карману на заднице:— О! У тебя же есть.Точно. В пачке осталась всего одна сигарета — та самая, не выкуренная получасом раньше. Ко приунывает. Я тоже — повод слинять от неуютной беседы и чуть развеяться пропал.— О, а вот и Юко-чан! — машет рукой Аюта.~В присутствии своей бывшей девушки Ко теряет весь недавний налёт солидности. Он забавно мнётся и путает слова, и на миг мне становится жаль, что он поторопился с женитьбой. Все-таки они были милой парой.Но Юко, слава богу, не заводит речи о прошлом. Она всегда была чуткой девушкой.Чего не скажешь об Аюте.— А что там Нао-чан? — всё-таки не выдерживает он под конец вечера.Я заставляю себя не злиться — в конце концов, у Аюты свой интерес, он ведь тоже был неравнодушен к Нао.— С ней всё в порядке?— Угу, — сдержанно кивает Юко. — Со здоровьем всё теперь хорошо. Она работает учителем в школе…У меня камень с души сваливается. Не то, чтобы я всерьёз думал, что болезнь могла вернуться, просто… Теперь знаю наверняка.В третий год она не посветила на Рождество, потому что решила двигаться дальше.Подзываю официанта и прошу ещё пива. Юко кидает на меня беглый взгляд, слегка прикусывает губу, но так ничего и не говорит.За оставшийся час, что мы сидим в кафе, это повторяется несколько раз.Отчего-то мне не хочется задавать вопросов.~О свадьбе Нао я узнаю через пару недель. Мы с Аютой сидим в баре после долгого рабочего дня. Ко усердно осваивает роль примерного семьянина и потому долго извиняется в трубку, что не сможет присоединиться. Мы ржём и гадаем, сколько он продержится, или уже безнадёжно потерян для общества.— Вот так мы и остались вдвоём, — захмелевшим голосом констатирует Аюта, возя стаканом по барной стойке. — Ты да я, два холостяка неприкаянных… Да ещё Юко-чан.— Хочешь за ней приударить? — усмехаюсь в стакан.— М-м… сам не знаю, — тянет Аюта. — Но она хорошая. И такая одинокая, будто всё ждёт чего-то… и будет ждать… и ждать… Совсем не такая, как Нао-чан. Та не пропадёт.Я вздрагиваю.— О чём это ты?— Юко-чан всё переживала, говорить тебе или нет, — голос Аюты немного трезвеет. — А что скрывать, мир всё равно тесный. Нао собирается замуж.— А...Нож, четыре года сидевший в сердце, резко проворачивается. Всё встает на свои места. Всё верно. Никогда я и не верил, что она меня дождётся, что всё будет хорошо, как в моих снах, с небольшим уютным домом, и кучей ребятишек, и Нао в домашнем халате, мечтающей о дальних странах, кораблях и китах…Нет. Верил.Дурак.— Это и всё? — удивляется Аюта. — Я ожидал другой реакции.— Например? — я поднимаю бровь.— Ну, например… — он долго рисует узоры на пыльной стойке, потом делает глоток. — А, хотя о чём я. Это же ты с ней порвал тогда. Странно было бы ожидать, что теперь кинешься за ней и попытаешься вернуть.Давно мне так не хотелось ему врезать. Баран романтичный.— Мы не в мыльной опере живём.— Да? — удивляется Аюта. — А мне казалось, наоборот… Вы с Нао офигенно закрутили свою жизнь в мыльную оперу.Я скриплю зубами, напоминая себе, что 4 года прошло с момента нашей последней драки, мы солидные взрослые люди, и Аюта как был романтичным бараном, так им и останется, ударю я его или нет.Допиваю пиво, опуская стакан чуть резче, чем старался, и поднимаюсь.— Давай. Увидимся.— И ты даже не попытаешься? — выкрикивает Аюта мне вслед. — А если она только этого и ждёт, что ты появишься и заберёшь её?Он пытается подняться, но едва не падает.— Ты перебрал, — морщусь, подхватывая его под локоть.— Н-не уходи от разговора, Хирото…— Слушай, достал. Никто её замуж выходить не заставлял. Если бы она ждала, что её выкрадут из-под венца…То подала бы мне знак на третье Рождество, как мы условились. То, по крайней мере, поставила бы меня в известность о том, что собирается замуж. Но объяснять это всё Аюте, который на утро всё равно ничего не вспомнит и сейчас цепляется за меня, чтобы не уплыть под стойку, я не собираюсь.Усадив его в такси, я пешком отправляюсь домой.~До дома в этот вечер я не добираюсь. Долго бреду по знакомым до каждого камушка улицам Йокогамы, курю, думаю. Борюсь с тошнотой и тру замерзшие ладони. Жалею, что не выпил побольше.В этот самый момент в поле зрения возникает афиша какого-то клуба. Судя по публике, курящей у входа, и лениво посапывающему у дверного косяка вышибале, заведение мутное и не особо людное. Для ?своих?. Никогда не был любителем подобных мест. Не до того было. Но зря я ищу отговорки — недобранные градусы сами буквально затягивают меня в тёмные двери.Клуб оказывается не столь поганым, как я подумал. Но и гламуром тут не пахнет. Какая-то местечковая группа уныло пилит на электрогитарах, подвывая время от времени что-то о свободе, анархии и загнивающем обществе. Не слишком густая толпа фанатов в трансе машет руками. Пробираюсь к бару и прошу водки.Опрокинув рюмку, окончательно расслабляюсь и растворяюсь в атмосфере. Хорошо. До странного хорошо и уютно.Нет, хорошо не в том смысле, как бывает в компании друзей на какой-нибудь вечеринке или дома в кругу семьи. Тупая боль в груди не исчезает, а стягивается в тугой комок и затвердевает. Заунывная музыка не требует веселиться, пара-тройка сгорбленных фигур за стойкой не лезут с разговорами и подбадриваниями, а густой сладковатый дым приятно приглушает органы чувств.Раствориться и пропасть.Лезу за сигаретами и вспоминаю, что так и не купил. Чёрт, и денег в кармане не так много осталось.— На, — толкают меня слева в плечо. В протянутой руке пачка Camel. На пальце татуировка.— Спасибо, — киваю и прикуриваю, бросая взгляд на парня. Тот неторопливо глотает виски, подливая в рюмку из бутылки. Лицо скрыто под капюшоном зелёной толстовки.Курю. Затем опрокидываю вторую стопку. На сцене начинают играть какую-то меланхоличную любовную балладу про страсть, кровь и суицид. Я гадаю, после какого стакана эта хрень начнёт во мне резонировать, чтобы по всем законам жанра под неё расклеиться. — Ну и дерьмо, — комментирует парень в капюшоне. Голос хрипловатый и нетрезвый, но со странной глубиной. Я скашиваю на него глаза. — Панки недоделанные, блядь. Что за эмо-хрень? Юу! — повышает он голос, перекрывая шум. Закидывает голову — я вижу твёрдую линию челюсти, очень пухлые губы и кончик носа. — ЮУУУ!!!Бармен выныривает откуда-то из-за полок.— Поменяй пластинку, — нетвёрдо машет рукой возмутитель спокойствия.— Публике нравится, Натсу, — ухмыляется бармен, очевидно, привыкший к выходкам своего посетителя.— Публика ни черта не понимает в музыке. Нэ? — я чуть не падаю со стула, когда парень внезапно придвигается и закидывает руку мне на плечи. Я дёргаюсь — от выдохнутых прямо в ухо слов пробегают мурашки. — Тебе тоже нравится это дерьмо?Мгновение нетрезво размышляю, не дать ли в морду, но успокаиваюсь, когда парень так же неожиданно отпускает меня и снова тянется за своей рюмкой.— Мне всё равно, — отвечаю, не заботясь о том, услышит ли он. — Мало что смыслю в музыке.— Ха, — дергаётся Натсу. — Я тоже. Ни ч-черта не смыслю.Почему-то я в этом сомневаюсь, но молчу. Мы пьём, погруженные каждый в свои мысли. Мои крутятся вокруг Нао, как мотылёк, пойманный в круг света от фонаря. Может быть, Аюта прав. Может быть, я должен просто прийти, выложить всё, что у меня на душе, и попытаться снова завоевать её любовь. Попытаться разрушить своим появлением уже построенную жизнь...Но я знаю, что никогда так не сделаю.Через некоторое время замечаю, что музыка стихает, и группа скрывается за кулисами. Толпа нестройно гудит ?Анкоре!?, а Натсу начинает напевать под нос, как будто эта внезапная тишина ему невыносима. Сначала что-то неразборчивое вроде ?Лу лу ла ла ла?, затем я выхватываю слова. Что-то про печаль, которая нам непонятна, и боль, которую нам не ощутить. Понимаю, что не ошибся — парень явно имеет отношение к музыке. Его голос пьяный и небрежный, но мелодичный и безупречно берущий ноты. Мотив кажется смутно знакомым.— Что это за песня? — интересуюсь, когда он замолкает и снова прикладывается к бутылке.— ?Война двадцатилетних?, — отвечает вместо него бармен.Название ни о чём мне не говорит.— Это грёбаная песня, — объясняет Натсу. — С которой всё должно было начаться. В итоге ею всё и закончилось. Пойду отолью.Он поднимается и, шатаясь, направляется куда-то в сторону туалета.Я гляжу ему вслед, пожав плечами. Странный.— Слышал о группе Lands? — спрашивает меня бармен, вытирая стойку.Мотаю головой.— И верно, ты в то время пацаном был. В 90-е они жгли по местным клубам, да и по стране были известны. Натсу был солистом.— О-о, — тяну я. Девяностые? Значит, он лет на десять меня старше. Не подумал бы. — Они больше не играют?— Не пошло у них. Стартовали очень резво, эта песня была настоящим хитом. Но дальше коммерция вытеснила творчество. А Натсу не создан для шоу-бизнеса, не такой он человек.— М-м.— Ю, не делай вид, будто что-то понимаешь в этом, — появляется бывшая рок-звезда, чуть протрезвевшая на вид. Падает на своё место, но к выпивке больше не тянется, вместо этого закуривает. — Дело не в шоу-бизнесе. А в проклятых двадцати.— Ну всё, завел пластинку… — бармен закатывает глаза и отходит к новым посетителям.— “Hatachi no sensou” я написал в двадцать, — продолжает Натсу, обращаясь то ли ко мне, то ли к бутылке. — Знаешь, как тогда казалось — начало пути, дальше будет только круче. Но потом всё покатилось в задницу. И оказалось, что ничего лучше, чем в двадцать, уже не будет.Я передёргиваю плечами. Как будто он прочитал мои мысли.— Почему? — спрашиваю тупо.— Хрен его знает. Я и сейчас пописываю песни, всякую лабуду для однодневок типа этих, — мотает Натсу головой в сторону сцены, и капюшон сползает, открывая лохматую копну густых волос. Он смахивает длинные пряди, и наши глаза встречаются впервые за вечер. Его взгляд на удивление серьёзный и трезвый, совсем не стыкующийся с поведением. Теперь я вижу, что он действительно меня старше. — Но ничего нормального, такого, что хотел бы сам спеть, больше так и не написал. Нет вдохновения. Знаешь, как сказал Брюс Спрингстин… ?рок-группа жива до тех пор, пока в своих слушателях она видит себя?.— Это сложно, наверное, — неловко усмехаюсь. — Я далёк от таких вещей… ну, вроде творчества…— Да ничего сложного, — перебивает меня Натсу. — Бабы. Всё из-за них. Всегда.Растерянно смотрю на него:— М-м… не уверен, что понимаю. Из-за баб ты не можешь написать ничего стоящего? Какая тут связь?..— Тшшш, о блин, — шипит Натсу и делает попытку спрятаться за мной. — Чёрта помянешь…— Кого? — верчу головой.— Одна девчонка, — шепчет Натсу где-то на уровне моего живота. — Крутил с ней пару месяцев назад, а она до сих пор чего-то хочет. — Он осторожно высовывает голову из-за моей спины, будто партизан, залёгший на дне окопа. Затем резко ныряет назад и надвигает капюшон по самый кончик носа. В шёпоте слышатся нотки паники: — Валим. Тут ещё приперлась одна тётушка. Она по мне ещё в 90-е фанатела, и уже тогда воняла нафталином. Жуть.Он бесцеремонно хватает меня, и, пригнувшись, будто за щитом, тащит к заднему выходу.~Мы курим на набережной. Разноцветные огни Парка пляшут на волнах залива, вызывая в памяти тот вечер 4 года назад. Неподалёку проплывает катер. Может быть, тот самый, на котором мы стояли с Нао, взявшись за руки и молча считая минуты до конца…— Как тебя зовут? — между делом спрашивает Натсу.— Хирото.— Хиро-кун, — решает он. — Тебя зачем занесло в эту дыру?— За выпивкой, — жму плечами.— Дай-ка проверю свою теорию, — щурит глаз Натсу, рассматривая меня. — Тебе больше двадцати. И тут замешана девчонка.— Что за теория? — спрашиваю вместо ответа.— Да та же самая, про грёбаные 20. Причины, законы и следствия их грёбанности. Автор — Натсу Такасуги. Йее.Смотрю на него выжидательно. Чёрт возьми, мне становится любопытно.— Будто на них свет клином сошёлся, — делится Натсу. — Кажется, что только в это время ты живёшь на полную катушку, любишь, дружишь, ненавидишь… каждое твоё слово может сдвинуть мир с катушек, и каждое чувство может сжечь его нафиг. И эта любовь должна гореть, чёрт возьми, ГОРЕТЬ, как огонь.Я замираю. Мурашки расползаются по плечам.— А потом ты растрачиваешь все шансы. И зависаешь. Время течёт мимо, ты пьёшь, куришь травку, работаешь, трахаешься, скользишь по поверхности этого мира, не вживаясь в него всерьёз. И мир, будто в отместку, не замечает тебя. Потому что твой мир поставили на паузу в те самые двадцать, ебись они конём. А то, что вокруг — это какая-то шутка. Бессмысленная пародия.— Любовь никогда не будет такой, как в двадцать, — повторяю собственные слова, сказанные когда-то давно отцу Нао.— Точно, чувак. Не будет. Теперь понимаешь, почему я не пишу песен?— Натсу, — говорю я севшим голосом. — Я хочу сегодня по-настоящему напиться.~Вернувшись в клуб, мы пьём до самого рассвета. Кажется, я пересказываю Натсу всю историю своей жизни, всё то, чем никогда ни с кем не делился, потому что никогда не напивался в достаточной степени. Маячит смутное ощущение, что дело не только в выпивке, но и в собеседнике. Мне всегда было проще находить общий язык со старшими, чем со сверстниками, но при этом — парадокс — я не вижу в Натсу старшего, не замечаю, что мы из разных миров и времён. Здесь и сейчас — наши миры и времена сошлись в одной точке.И не важно, что, протрезвев, я пожалею о собственной откровенности, и мне будет до тошноты стыдно от того, как плакался совершенно незнакомому человеку. Важно, что в эту минуту Натсу меня понимает и кажется самым близким на этой чёртовой земле существом.Натсу и вот эта бутылка.Господи… Насколько взрослым нужно быть, чтобы не чувствовать боли?..