Часть 1 (1/1)

Кисок стирает пыль с ноутбука ладонью, фокусируя взгляд на красных квадратах на мониторе. Младший отговаривал, а он сидит, как раньше, и захлёбывается сладкими звуками басов. Чернила в удобной ручке растекаются и смазываются, капают со стола на пол, словно их смыло волной, потому что написанное — фальшивка. — Хён, не делай через силу. Под чернила хоть стакан ставь и собирай. Утонешь. Сонхва подаёт маленькие баночки для заправки и шутя кидает на пол пустую банку из-под кофе. утонешьПодобно этому, Ли захватывало дух только от книг, урывков, которыми он ограничивается."Он утонул, оставшись в одиночестве в тёмном ночном море. Стал алкоголиком, позволил отчаянию пронизать всё его тело".*Кисоку эта война спустила много крови. Восстанавливаться нет времени, он чувствует, что должен работать больше. Сонхва тоже пытается его захватить. Чувствует все моменты и если не очень старается, продолжает упрямить. Он хочет заплакать. Подбадривания и громкие слова (по-настоящему громкие, почти воющие) хуже неудач резали по телу. Виски давит тугой болью, запястья ломит, шрамы от прежней работы над собой заживают медленно. Из них бы выжать яд, долго работать и найти антидот. недостаточно стараешьсяЕсли бы Кисок выбирал тату, отбросил бы всю банальщину и сделал эту надпись: красные строки, которые не заживут, но когда его ранят опять, возможно, это будет не так заметно. Он ведь старался, мучился, ненавидел ежедневные падения и свой эгоизм. Ему больше не нужно тонуть. Он хочет сломать себе рёбра, чтобы прозаично-прозрачно было понятно, почему тяжело дышать, а сердце отказывается работать. Сонхва сожалеет, хочет быть подальше и закрытым, но это неизвестное море настолько опасно, что умереть хочется едва ли не больше, чем жить. — Зачем прыгать так высоко?Кисок не видит себя "вне мечтаний". В таком прыжке он лучше разобьёт голову или сломает хребет, с хрустом, громче, чем гул от падающих башен внутри мечтаний. За каждым — упорное создание: планы, чертежи, материал, боль, потери. Кисок разбивает трофеи в очередном словопоносе и на секунду затихает. Возможно, и его звёзды станут в ряд. Зажгутся, покажут всю красоту, заберут холод — им он нужен. Звёзды ты не согреешь. Пальцы, болящие от писанины о мечтах, не принимает чужие, теплее, чтобы колючая проволока не прорезала ещё одного. Он шёл вперёд с такой верой в поддержку, что оступался по сорок раз на день. А на обороте пусто. Утром Кисок едва понимал, где он, хотя в этом году ему теплее. Он не смотрит на звёзды, они тянутся к полуночным заблудшим, у которых есть, что забрать. Он много спит, потому что так это тепло сохраняется. Сонхва расчистил перед ним дорогу от конфетти на празднике жизни. Кисок засыпал уставший и пьяный в туман. Сонхва ловил, целовал, чтобы не было сомнений. — Ребёнок солнца, — шутит Чон, потянувшись за тёплыми губами. Он дрожит от эмоций, которых больше, чем в записной книжке за старшую школу. — Обещай сегодня поспать хорошо, — Сонхва говорит твёрдо, опять ищет его лицо и целует мягко, но отчаянно, чтобы в этот раз их обоих не затянуло на дно. Завтра Кисок подберёт слова получше.