Глава 1. Дорога без следа (1/1)

?Есть три типа людей: те, которые сверху, те, которые внизу и те, которые падают? (Тримагаси Горенгу на уровне 48). ?— Повернись ко мне, mi caracol. Голос ласково вплывает в правое ухо, обволакивает мозг изнутри нежными касаниями, словно тутовый шелкопряд. Я вся шёлковая, вся в тончайших светящихся нитях повисаю в километре над землёй и думаю: не заденут ли меня птицы в своём стремительном свободном полёте. Как же это высоко… Короткая вспышка воспоминания из какого-то другого, тяжёлого прошлого, пробивает мою защиту?— там глубина вместо высоты, глухой жуткий колодец, куда ни в коем случае нельзя спускаться. А уж тем более падать.—?Повернись, моя девочка, не бойся. Словно слепой котёнок утыкаюсь носом в чьё-то плечо, осторожно разворачиваясь, чтобы не сорваться с тревожной птичьей высоты. Плечо такое тёплое, такое мягкое и родное, запах его вызывает прилив давно забытого желания, не помню вот только, какого именно. Тот, кому принадлежит голос, гладит меня по голове, словно маленького ребёнка; из его ладони струится свет, будто из самой сердцевины солнца. Солнце… Оно выглядит, как барельеф, как полотно кисти голландского мастера, только по-настоящему ярко сияет и вибрирует белым огнём, излучая безусловную бесконечную любовь. Ещё одна вспышка: что-то острое на ощупь и сладко-солёное на вкус, им можно резать бетон и мои ноги одинаково хорошо. Разницы никакой, всё едино. Но я и этого не помню, как оно называется, что оно из себя представляет. Остались только ощущения и осязание, однако их более чем достаточно, чтобы принять простое решение. Поочерёдно отсоединяя от своего тела струнные шёлковые нити, я тянусь на голос, сливаюсь с ним всей своей сущностью, позволяю ему пройти через меня. И в этот момент нечто разрывает меня изнутри с такой нечеловеческой силой, что мои голосовые связки превращаются в глас Вавилона, в рёв израненного тигра, встретившего смерть лицом к лицу. Третий ангел вострубил… Боль. Дикая, животная, беспрекословная. Четвёртый ангел вострубил. А пятого уже не было.*** Алисия услышала хриплый стон пациентки и мгновенно отреагировала: подскочила к койке, кинув мельком быстрый взгляд на монитор, перекрыла капельницу отточенным ловким движением. Монитор неистово сигналил дёрганой зелёной линией?— мерцательная аритмия, будь она неладна. Растолкав задремавшую у окна санитарку, Алисия зашипела разъярённой кошкой: беги в ординаторскую, некогда спать, врача сюда быстро! Осоловевшая санитарка в тёмно-малиновой форме всплеснула руками, перекрестилась, впечатлившись нарастающей агонией зелёной линии и неуклюже рванула в коридор. Они успели всё сделать вовремя: ещё несколько минут, и исход для больной, только что пришедшей в сознание, мог бы быть совершенно другим. Ранним утром пациентку сняли с аппарата ИВЛ, но говорить она пока не могла: исцарапанная толстой трубкой трахея отказывалась работать в полную силу, равно как и пострадавшие голосовые связки. Заговорила женщина поздним вечером, когда Алисия спросила её, помнит ли она своё имя.—?Эйми Мэй,?— сипло ответила больная медсестре, потом помолчала немного и снова повторила:—?Эйми Мэй. Алисия очень удивилась. В истории болезни чёрным по белому было написано ?Саманта Нэш?, причём тут Эйми Мэй? Хотя чуть позже в кудрявой сестринской голове забрезжило озарение: вот же, чёрный квадрат на титульном листе истории, значит, эта женщина тоже оттуда. Как и Роксана, учительница начальных классов, сорока семи лет от роду; как и Луис, продавец из магазина электроники, студент финансового колледжа. Луис, кстати, быстро пришёл в себя, да и поправился он тоже быстрее, чем Роксана, а эта Эйми… Или Саманта? Как бы её не звали на самом деле, она скоро сможет побить отрицательный рекорд: от наркоза отходит дольше и хуже всех, на ИВЛ до неё никого ещё не отправляли, а её прямо сразу подключили, как привезли. Медсестра не располагала сведениями, откуда берутся такие сложные пациенты. Она получала предписание от врачей и добросовестно выполняла свою работу, только и всего. Но этих, ?оттуда?, было мало?— может быть, один или два в год, не больше. Редкие изломанные птички, с потерянными глазами, изуродованными телами, с помрачённым узким сознанием, зацикленным на воспоминаниях недавнего прошлого. Что там с ними творят? Учительница Роксана внешне была ещё ничего: пара старых ушибов, сильное обезвоживание и общее истощение, но в целом на нижней границе нормы. А вот с её разумом действительно случилось нехорошее: она постоянно сидела на кровати по-турецки, качаясь из стороны в сторону и глядя в одну точку. Не часами, нет. Сутками. Она вырывалась и пыталась убежать из палаты, когда медики приходили с седативными препаратами в шприцах. Потом она никуда не бежала, когда её под завязку загружали тяжёлыми транквилизаторами, потому что первые инъекции на неё не действовали. Через три недели?— обычный срок для реабилитации всех загадочных пациентов из ?того самого? места без названия?— Роксану перевели в психиатрическую клинику в Мадрид, и дальнейшая её судьба теряется в сумерках безвременно сгоревшего разбитого на кусочки разума. Луис вышел под расписку на неделю раньше, чем должен был; собирался он домой шутя, напевая весёлые мелодии тихонько себе под нос. Алисия вспомнила, что это произошло накануне дня Сан-Педро, большого светлого праздника. Возможно, святой Пётр не был покровителем этого симпатичного парня, но ведь наверняка у него за плечом стоял другой святой, или семейный ангел-хранитель, который помог ему доехать до реабилитационного центра живым? Куда отвернулся ангел спустя три дни после праздника Сан-Педро, вряд ли кто-то уже узнает: Луис покончил с собой, прыгнув с крыши самого высокого здания, которое смог найти в своём маленьком милом городке.С ними явно было что-то не так.Они как будто родились заново, но вопреки здравому смыслу, они все хотели вернуться назад.*** Белые коридоры с высокими потолками, зеленоватый приглушённый свет липкой патокой падает на плечи и стекает на тёплые полы. Очень, очень приятно. Настолько приятно, что становится просто невыносимо до той самой дикой боли, которая порвала моё нутро трое суток назад. Я ползу по коридору к двери, ведущей на волю, а потом обратно к своей палате, и так много раз. Сначала ползу, потом иду, шатаясь, держась за стену, шаркаю больничными сланцами по восхитительным тёплым полам и пытаюсь вспомнить. Этот звук мне интуитивно известен, может быть, он когда-то тоже мне снился, но подсознание подсказывает, что я его точно была знакома с ним раньше. Кто-то другой также шёл, неловко и неровно?— и тянул ноги по прохладному бетону, чуть прихрамывая от усталости и… Тоски? ?Ты моя Эйми Мэй?, вот что я слышу сейчас у себя за спиной; одно мгновение, и все волосинки на моём теле встают дыбом от резкого прилива адреналина, перемешанного с чистым концентрированным дофамином. Какой прекрасный вечерний коктейль, amigos, не желаете ли выйти прямо сейчас в дружелюбно распахнутое настежь окно пятого этажа? Я ору благим матом в нежно-зелёную патоку больничных ламп с ненавистью и отчаянием, со всего размаха колочу кулаками по белоснежным девственным стенам. На мне более сотни глубоких ран, большинство из которых ещё кровоточат сквозь бинты; с моего правого бедра вырезан кусок мышцы, которым можно было бы накормить голодного дворового котёнка. И единственное, что я слышу у себя в голове помимо собственного крика, это ласковое ?Ты моя Эйми Мэй?, пока врачи не набрасываются на меня со своими смешными комариными укусами. Радуйся, Мария, матерь Божия, твоя овечка встала на путь истинный, испытав на себе символическое распятие ради кого-то другого. Белые халаты порхают вокруг безумными махаонами и жалят то в плечо, то в мягкие ткани чуть ниже пояса, обступают со всех сторон, не давая мне ускользнуть в роскошный медно-золотой закат. Глупые, глупые махаоны, я не хочу шагать в закат с подоконника, единственное, чего я хочу сейчас (всегда и навсегда)?— это вернуться к нему. Карамельный свет легко съедает окружающее пространство, подбирается ко мне, широко распахивая сияющую пасть, и я даю ему это сделать. Ешь, родной. Кушай, единственный мой и неповторимый. Если хочешь, съешь и выпей меня всю, ибо я принадлежу тебе и только тебе. Алисия, удерживая стремительно теряющую сознание пациентку, успела увидеть в её глазах неземное блаженство, никак не связанное с лекарствами: оно было осознанное, не сиюминутное, глубокое, бесконечное. И называлось оно…—?Тримагаси.Свет моей души, который я потеряла.*** Реабилитационный центр ?Bendición de Dios??— ?Благодать Божья??— находился на окраине города Сан-Себастьян недалеко от побережья, в краю пологих гор, утопающих в изумрудной кружевной зелени. Здесь проходили лечение бывшие алкоголики и наркоманы, восстанавливались больные после инсультов и инфарктов, обретали душевное здоровье пережившие потерю близких одинокие люди. И сюда же привозили странных пациентов из так называемой Дыры, вертикального центра самообслуживания, местонахождение которого тщательно скрывалось за семью печатями. Операционная, отделения интенсивной терапии и реанимации, прекрасно оснащённые современной медицинской техникой, располагались наверху под крышей; по утрам в палатах часто раздавалось переливчатое урчание горлиц, греющихся на солнечных подоконниках. Конечно, здесь лежали не только те странные. Саманта-Мэй была третьей поступившей за год под грифом ?секретно?, с чёрным квадратом на истории болезни, печальным символом выживших вопреки. Её выписали через месяц. После той единственной эпичной истерики в коридоре женщина вела себя более-менее спокойно, в стену сутками не таращилась, санитаров не кусала и на открытое окно больше не засматривалась. Её уникальная особенность заключалась в одной внезапной реакции, спровоцировать которую могло что угодно: сначала эта реакция всех пугала, потом к ней стали привыкать. Периодически она начинала повторять одно имя, непонятное и незнакомое соседям по палате (к слову сказать, медики тоже слышали его впервые)?— и могла повторять его долго, распевая на разные лады, то шёпотом, то в полный голос. Психиатр провёл с этой пациенткой три стандартных беседы и одну нестандартную, но не углядел в её уме признаки тронувшегося льда, ничего такого даже близко похожего. Посттравматическое стрессовое расстройство, тяжело и неприятно, конечно, однако не смертельно. Двадцать третьего июня Саманту-Мэй отпустили на волю, как солнечную горлицу, выдав ей обстоятельное напутствие на дорожку: инструкцию по обработке заживающих ран, координаты лечащего врача (и психиатра на всякий случай). Что-то ещё. Ах да, подписка о неразглашении информации (было бы что разглашать!) и её одежда, в которой она приходила… На собеседование. Администратор Фокс, арийский мальчишка со щенячьими глазами, было дело; где же он теперь? Продолжает набирать рекрутов на посвящение в преданных жрецов Бога Дыры? Мэй знала, что сейчас её не оставят один на один с той, уже подзабытой простой жизнью, что система будет за ней следить, будет аккуратно направлять и поддерживать. До поры до времени. Даяна придёт к ней домой в четверг?— с решением суда о закрытии дела по мелкому мошенничеству и с подтверждением списания всех долгов. Значит ли это, что впереди наконец-то показалась настоящая свобода, не выдуманная никем, но выстраданная и желанная? Её личная?*** Шаг, ещё один, потом ещё. Всё увереннее и быстрее. Я учусь ходить по земле, по траве, по асфальту, совсем как младенец; потому что до этого умела ходить только по бетону и тёплым полам. Дорога без единого следа ведёт меня домой, к тому месту, которое пока остаётся только моим домом, но скоро станет нашим. Моим и Тримагаси. Через месяц у него закончится срок в Дыре, и мы увидим друг друга на площади у фонтана, вздымающего свои потоки в воздух подобно прохладному изменчивому пламени. Признаю, что я немного просчиталась, ошиблась со временем: если моего ненаглядного привезут в ?Благодать Божью?, как и меня, то придётся прибавить ещё две-три недели. И тут я останавливаюсь, поражённая простой мыслью, словно молнией: ещё три недели это ужасно долго. Но три недели по сравнению как минимум с десятком будущих совместных лет?— это ничто, ерунда, ноль.Солнце ослепляет мои глаза. Оно не нарисованное, оно живое, огромное, тёплое.Любимый вкрадчивый голос гладит мне виски, затылок, шею рядом с сонными артериями, где чувствительность кожи чрезвычайно высока:?— Улиточка, малышка, повернись ко мне.По шее бегут мурашки и тихие разряды возбуждающего статического электричества.Я послушно поворачиваюсь…Там никого нет.