Часть третья. Глава 23: "Не от мира сего". (1/2)

?Бородавкин Илья Алексеевич, 2011-2020

Путь в чистые небесаКнига третьяГлава 23Не от мира сего?И не судите - и ни в коем случае не будете судимы; не осуждайте - и ни в коем случае не будете осуждены; отпускайте – и будете отпущены?.Евангелие от Луки, 6:371.Идти было не так, как раньше, - идти было тяжко. Болели раны, болели с непривычки ноги, но продолжать путь было необходимо. Слишком поздно и… обидно останавливаться, что ли. Просто я знал, что надо, - значит надо. И так было всегда, и в школе и в работе по дому. Я так был воспитан, и мне не в чем тут стыдиться. Разве что порой казалось, что всё это я делаю не для себя. Хех, наверное, такими как я легко манипулировать, что многие и делают… Но не мне их судить.

Так я и шел, рассуждая о вечном, о прошлом и будущем, и каждый шаг приближал меня к последнему. Интересно, каким он будет для меня, завтрашний день? Настанет ли он вообще? Что ждет меня там, впереди? Определенно это зависит от того, что случилось позади, только вот произошедшее не оставляет мне никаких догадок. Оно странное, запутанное и неопределенное. Роза, Того, Ниджу и их мотивы… Стил… Да и дядя мой, наконец, со своими секретами! Я вообще отказываюсь понимать, что со мной происходит! Чего им всем от меня надо!? …может, и ничего. Может, я и сам больше выдумал себе проблем, чем их есть на самом деле. Выдумал, да и не заметил, я ведь часто так делаю…Однако передо мной вставали проблемы куда более реальные. У меня очень болели раны, и с этим нужно было что-то делать.

Спустя пару часов пути в заданном Каваком направлении, я вышел в болото, и путь мой стал ещё труднее. Видимо, я слишком напрягался, проваливаясь по колено в вязкую жижу, и оттого почувствовал себя многим хуже. Как оказалось, сие чувство было не безосновательно: - рана на животе начала кровоточить. Видимо, я и впрямь чересчур налегал на брюшной пресс, отчего из-под швов засочилась красная влага. Вместе с ней утекало моё время, моя сила, энергия и самоуверенность. И если на первые три я мало мог повлиять, то с последней я решил разобраться по полной программе. Ведь не зря же я, и в самом деле, выжил!? Не для того, чтобы сгинуть в этом мелком болоте. Значит, у меня есть какая-то важная цель на земле, что даст мне сил и поможет отыскать ответы.Сегодня я был уверен в себе как никогда. Казалось бы, судьба бросала мне намёки, крича остановиться. Но я шёл всё дальше и дальше к своей цели, и теперь не хотел останавливаться. Я воспринял знаки судьбы оптимистично, ибо устал от печали. Так проще жить, откидывая плохое в долгий ящик, однако когда он переполнится – всё уже может быть иначе, но это уже другая история...

Да, думать о плохом не хотелось, но до хорошего идти ещё далеко, и по сему я вынужден был остановиться и отдохнуть. Замедляя темп, я нашел подходящую рёлку, и её появление окончательно остепенило мой пыл.Присаживаясь на ссохшийся болотный ствол, который завалился, видать, ещё совсем недавно, я сравнивал себя с ним. Я тоже сломался, тоже, прогнувшись, упал, но всё-таки служил для чего-то. И, в отличие от этого несчастного дерева, я ещё могу воспрять духом и возродиться снова, зелёным и цветущим.

И только боль останавливала мои душевные порывы. Я был настроен альтруистично, геройски, улетая душою в высоту небес, и всё-таки снова и снова приземлялся на дерево посреди глухого болота. Мечты и далёкие цели уничижались обыденной болью и слабостью, которые так мешали мне двигаться вперёд. Это расстраивало, и я всё думал, как помочь себе справиться с данной напастью.Отбросив сомнения, я решился попробовать шаманских трав Кавака перед перевязкой. Трава была очень горькой и неестественной на вкус, отчего у меня складывалось ощущение, что меня отравили. Однако уже скоро боль отступила. Нет, она не пропала вовсе, а будто бы ушла куда-то на дальний план, как если бы я слушал музыку через снятые наушники. Эхо, оставшееся от боли, позволило мне спокойнее перевязать рану и накрепко зафиксировать повязку. Это было то, что нужно, ибо вечерний переход через инуитское кладбище казался мне жутким. А это значит, что рассиживаться мне было некогда. Отдохнул, восстановил силы, и порядок. Чем быстрее всё это начнется, тем быстрее кончится. И тогда я буду отдыхать вместе с Балто, Алу и ребятами в доме у дяди, наслаждаясь тишиной и спокойствием. Все мы. Вместе.2.Заскрипели половицы под ногами. В сером доме, среди темноты холодных стен и черноты дверных проёмов, засиял в трепете момент долгожданной встречи.

Грейс, как она была похожа на отца…. Только сейчас при свечах я её рассмотрела. Она была невысокого роста, с густой пепельно-серой шерстью с некоторой ?проседью? из белых волос, как у настоящего волка, только светлее. Грейс вышла к нам в расстегнутой цветастой рубашке, видимо, наспех накинутой на белую майку. Зеленые охотничьи штаны, похоже, так же были надеты на скорую руку. Грейс еще только недавно в них выходила, о чём говорили их мокрые от росы полы и кусочки растёртой грязи на уровне голени. Они явно уже сушились, и одевать их снова, наверное, было не очень приятно. Босиком Грейс выскочила к нам, заспанная, но уже такая бодрая от радости, что, казалось, она была так молода, будто моя ровесница. Но что-то мне подсказывало, что она многим старше меня, несмотря на очень молодое и приветливое лицо. Хотя какой там возраст – с первого взгляда я увидела, что Грейс была молода душой, как и мой папа. И вообще, они выглядели очень похожими.- Грейси… - обнимал отец свою старую… знакомую ли?- Привет, братец, привет! – улыбалась Грейс, но, заприметив меня, легко отстранилась от папы и прыгнула ко мне обниматься.- Алу, Господи! – так крепко сдавила меня незнакомка, что глаза вывалились у меня из орбит. Однако я улыбнулась и обняла её в ответ здоровой рукой, почувствовав что-то такое тёплое и знакомое, что-то… родное, что ли. Будто бы нечто связывало нас с Грейс уже много лет. И запах… Она пахла так знакомо. – Как же ты выросла, какая ты совсем большая! – продолжала улюлюкать Грейс, обнимая меня. – Эх, как жаль, что ты меня не помнишь, племянница, - подытожила обнимания волчица и посмотрела на меня. – Ты и не могла помнить, тебе тогда было…- Полтора годика, - подсобил папа Грейс.- Полтора… - задумчиво повторила она, будто улетев на секунду в прошлое, но отец её перебил.- Знакомься снова, Алу. Это Грейс, моя сестра.Но я, преисполненная буйством эмоций, всё никак не могла поверить в происходящее. Однако и протестовать совсем не хотелось, ведь всё было так приятно и хорошо, особенно на фоне последних событий, что мне не верилось вдвойне.- Очень приятно, - ответила я. – Но… как? Ты не рассказывал нам про сестру?- А про еще одну сестру и брата, наверное, тоже, - улыбнулась мне Грейс, проходя мимо и впуская нас с папой вглубь дома.- Эмм… - обомлела я, но Грейс бесцеремонно взяла меня за плечо и направила в темноту дверного проёма. Вот так номер! Вот так папа!3.После обеда и перевязок я отправился в путь обновленным и отдохнувшим. Корешки, заготовленные Каваком, заметно помогли, и уже через час я забыл о боли. Несмотря на это, повязка на животе продолжала кровоточить, и сие, рано или поздно, вынудит меня остановиться снова. Да, прав был Кавак, стоило мне отлежаться… Кого я обманываю, я и сам это понимал, но не мог поступить иначе. Меня звали фальшивые геройства, но важные цели. Всё это превратилось в игру со сто?ящим призом за победу. Только вот поражение в ней может принести мне куда больше ?призов?, которым я совсем не обрадуюсь.Но, не смотря на вновь вернувшиеся пессимистические идеи, я, в кои-то веки, старался бороться с ними. У меня не было опыта в этом нелегком деле, и я просто отбросил все мысли и шёл вперёд до самого заката. Всё, что угодно, но я больше не желал быть нытиком. Это только всё усложняло, ставило мне палки в колёса, и я решил научиться бороться с этим, как учусь сейчас борьбе с обстоятельствами. Мир давил на меня, давил социум, даже здесь, в этой глуши, и битва за то, что мне дорого, должна начинаться с меня. Пока я не был готов убить в себе все пороки, но я решился на это. И пускай сея битва принадлежала дяде и его семье, но теперь она стала моей, и мой первый враг – моя слабость.Несмотря на такие красивые размышления, эта самая ?моя слабость? давала о себе знать. Когда в середине дня боль возвращалась, я решался не ждать её полного прихода и пил свой волшебный настой. Он очень мне помогал. За сутки я прошёл на корешках Кавака много миль, совершив всего одну остановку для перевязок. Я благополучно покинул болото, миновал высокую гору и почти всю дорогу шагал по бескрайнему лесу, рельеф которого был прямым и податливым для моих ног и амбиций.

На закате вернулась боль. С нею пришло и приземленное чувство лёгкого отчаяния. Я и без того принял больше корня, чем позволил мне Кавак, однако я хотел выпить ещё, наверное, чтобы пройти кладбище за вечер. Во всяком случае, последнее было уже близко, о чём свидетельствовали признаки появления вмешательства человека в окружающий мир.То тут, то там я встречал привязанные к деревьям факелы, которые иногда стояли отдельно на длинных шестах или же просто валялись на земле, брошенные, будто я сам. Порой я выходил на тропинки, по которым потом шёл, пока не терял их из виду в сумеречной темноте леса. То тут, то там на деревьях можно было заметить черепа и кости оленей и прочих животных. Я был близок к чему-то конкретному как никогда, и это стимулировало меня. Ведь, в кои-то веки, я знал, куда я иду, чего я хочу и что мне от этого ожидать.Однако я шагал довольно долго, превозмогая томление ожиданием. И вот я увидел огромный тотемный столб, который определенно заявлял, что я пришёл. Вот оно, начало эскимосского кладбища, святая земля для местных племён, о чём говорил старательный труд и почётный вид у входа на территорию духов.Крупные камни были уложены в метре друг от друга, олицетворяя границу и уходя в обе стороны вглубь лесной чащи. У тотемного столба лежал гладко стесанный булыжник, на котором расположились давно увядшие цветы. Они потеряли свои яркие краски, но засохли так, будто бы замерли, готовые вновь возродиться. Над цветами возвышался ещё один валун, на котором были высечены какие-то символы. Но более всех в глаза бросался тотемный столб.Высотою метра четыре, он состоял, тем не менее, только из пары животных. Несмотря на то, что они были раскрашены, давно потрескавшаяся и облезшая краска делала их какими-то жуткими и злобными. На самом верху, как я понял, расположился медведь, символ леса, в котором обитает местный народ. Он грозно взирал на окрестности кладбища, будто бы наблюдая по велению духов за живыми и мёртвыми. Его огромная пасть, выкрашенная порозовевшей от времени алой краской, была страшной и зубастой, от чего я невольно даже поёжился, будто бы ощущая в сумерках, как за мною следит его настоящий сородич. Дунуло холодным ветром, и я, поддавшись страху, обернулся. Никого. Просто жуткий тотем, вот и всё. Ну а мышка-то, что расположилась ниже медведя, была и вовсе не злой. Просто отчего-то такой же жуткой. Она олицетворяла Подземное царство, выказывая видимо, тем самым, что это за территория. Мышь эта была спокойной, будто бы умерщвленной, как и те, кто остался навсегда в этом месте.

Столб был величественен и красочен, но он не мог отвлечь меня от боли. Я решился и снова выпил настойку из кореньев. Ждать всё равно было нечего, нужно было двигаться вперёд. И я, отбросив сомнения, шагнул в темноту, что окутала пристанище духов.4.В доме пахло чем-то затхлым и родным. Вместе с этим тут были запахи хвойного мыла, сушеных яблок и свежей похлебки. Все эти ароматы сменяли друг друга из комнаты в комнату, наполняя мою душу новыми впечатлениями об этом месте. Грейс провела нас через несколько помещений в другой конец большого дома. Как я поняла, из каждой комнаты здесь имелось по два выхода, которые связывали их между собой, так что по дому можно было ходить по кругу. Но не успела я об этом подумать, как мы минули несколько помещений и вошли в спальню, что была в самом дальнем углу дома.

Тут было очень хорошо. Сквозь резные занавески в комнату лился мягкий лунный свет. За окнами виднелось поле: на него опускались тени деревьев из леса напротив, и яркий лунный свет, который отражался от травы, густо покрытой росой. На подоконниках стояли цветы в глиняных горшках, в правом углу комнаты – две кровати. Они были рядом с печью, одна из белых стен которой выходила в эту комнату. Кругом висели ковры с алеутскими символами и узорами, такие же ковры были на деревянном полу, а по стенам то тут, то там располагались рога, чучела и всевозможная утварь. Она была расставлена в комоде с большим зеркалом на двери, на платяном шкафу, полках и столике. Одним словом, даже в чёрно-белом лунном свете комната выглядела уютной и красивой.- Проходи, Алу, располагайся, - пригласила меня Грейс. – Заночуешь здесь, со мной, если ты не против, - улыбнулась мне тётя и указала на нужную кровать.

- Конечно нет, что Вы! – ответила я. – Заночевать в тепле и уюте – уже праздник, - решила я отшутиться, но Грейс нахмурилась.- Никаких ?Вы?, а то пойдёшь опять ночевать на улицу, - вновь улыбнулась она, и её хмурость вмиг улетучилась. – Мне всего двадцать семь, я не такая уж и старая, не то что ваш батюшка, хех. Ты-то, надеюсь, не забыл свою комнату? – усмехнулась Грейс и толкнула папу в плечо. Отец ответил на это добродушной улыбкой, а энергичная волчица уже побежала куда-то вперед: - Я схожу за бельем, подождите.Тётя скрылась в дверном проеме следующей комнаты, растаяв в нём вместе с сумеречным светом оплывшей свечи, а мы с отцом остались одни в темноте.- Да-а-а. Всё, как и было, - задумчиво огляделся папа. – Я здесь родился, Алу. Это мой дом.- Почему ты ничего нам не рассказывал? – недоумевала я.- Так было надо, дочь. Так было надо…- Что же такое могло случиться, что нам нельзя было видеться с бабушкой, дедушкой, дядей и тетями? Что мы даже не знали об их существовании!- Давай не сейчас, хорошо? – устало процедил отец. – Не порти настроение батьке.Я насупилась и замолчала. В знак протеста я отстранилась от папы и отправилась выкладывать вещи из карманов у своей кровати. А тем временем уже прискакала Грейс с двумя комплектами белоснежного постельного белья.- Держи, Алу, - подала она мне постельное одной рукой, в другой держа свечку. – На, - отдала Грейс второй комплект папе. – Иди, стелись. А мы с Алу пойдём на кухню, угу? – вопросительно взглянула она на меня.- Угу, - кивнула я, и тётя повела меня в неизвестность новых комнат. Я почти не видела их, я всё думала, что попала в сказку. У меня есть тётя. Родная. Вот она, стоит рядом со мной, но я ничего не знаю о ней. Кто она, чем занимается, есть ли у неё муж, дети… Удивительно и очень, очень грустно. Эту грусть, что ползла сквозь радость, выразить невозможно. Отец скрывал это почти семнадцать лет. Семнадцать! И почему я, кажется, не узнаю. Во всяком случае, не сегодня. Хотя… посмотрим. Я уже не знаю, чего ожидать от всего этого. Я просто плыву вперед и думаю, что если бы осталась тогда, десять дней назад, в Номе, то ещё многого бы не знала.- Проходи, садись, - указала мне Грейс на огромный дубовый стол с лавками вокруг и парой табуретов во главе. Один из табуретов она перенесла к печи, а на другой села я. – На вот, зажги ещё свечи, - отдала мне свой единственный источник света Грейс, а сама отправилась к печи, что стояла прямо напротив стола.На столе располагались красивые подсвечники в виде различных зверей, и один большой канделябр в середине стола, в котором было много свечей. Я зажгла от своей их все.- Вот спасибо, - произнесла Грейс. – Дай-ка мне теперь мою свечку.- Может, Вам… тебе чем-нибудь помочь? – робко поинтересовалась я.- Не, сиди. Ты умаялась, поди, совсем. Сегодня я вас обслуживать буду. Кто знает, может, состарюсь, так ты мне хоть стакан чая подашь, - усмехнулась Грейс, поставив на загнетку свечу в подсвечнике в форме медведя. – Надо зарабатывать себе репутацию, - говорила она, выкладывая колодец из дров на загнетке. Она всё делала ловко и привычно, укладывая поленья и бересту между ними, а после в одно мгновение сдвинула всю эту конструкцию ухватом вглубь печного проёма и подожгла его свечкой. Пламя полыхнуло мигом, и я заворожено глядела на него и на свою тётю. Она такая красивая. Чудна?я, постоянно улыбается, даже когда работает. У неё доброе широкое лицо, хотя сама она не была полной. В её движениях была какая-то нелепая грация. Почему нелепая? Потому что она была во всём, где её не могло, наверное, быть и вовсе. Она как-то ?грациозно? выкладывала поленья на загнетке, ?грациозно? вставала на мысики, открывая трубу, и так же ?грациозно?, одним плавным и ловким движением заправляла большой и тяжелый чугун в недра печного огня. Она казалась большим и сильным, но всё же ребенком, таким искренним и добродушным, но в то же время уже выросшим, чтобы понимать все тяготы и ?прелести? жизни. Но я не общалась с Грейс, поэтому не могла сказать наверняка, права я или нет. И я не знала, как мне реагировать на всё это. Не знала, что говорить, и стоило ли вообще открывать рот. Я ничего не понимала, я просто наслаждалась видом огня, который завораживал меня своими язычками. И, поддавшись на его зов, я взяла здоровой рукой табурет и подсела рядом с Грейс возле печки. Она так же заворожено смотрела на огонь, и он плясал в её зеленых глазах и подыгрывал отблесками на её задумчивом лице. И я её понимала. Здесь было так тепло, так красиво и уютно среди дома, полного темноты, что мне хотелось укутаться в одеяло и сидеть здесь всю ночь, ограждённой от внешних забот и напастей. Я чувствовала безопасность, тепло и порядок, который впервые за последние месяцы охватил мою душу. И я, наконец, улыбалась.- О чём думаешь, Алу? Я вижу, ты что-то вспомнила.- Да вот я теперь понимаю своего друга ***, который с таким трепетом всегда рассказывал о печи. Он из России, из…- Да, я помню его ещё карапузом. Куда лучше я знала его родителей. Хорошие люди. Они живы?- Да, конечно!- Славно. Давно не слышала от них вестей, с тех пор, как Балто последний раз с нами связывался… Но не суть. Рассказывай дальше…- ?Рано утром прабабушка встанет справляться, растопит печь, а ты прошмыгнёшь мимо всех спящих по холодному полу. И ноги прям отмерзают, но ты всё равно идешь, водрузив на голову одеяло. Тебе холодно до дрожи, но ты берёшь табуретку, садишься напротив печи и укутываешься, глядя на огоньки. Бабуля месит тесто на балябушки, а ты сидишь и смотришь на угли, и больше ничего в этом мире не надо. И нет никаких катастроф, бед, новостей. Никаких тебе проблем и печалей – ты укутался от них с головой и греешься у яркого жара. Как такое забудешь. Как может быть что-то лучше…?, - приблизительно процитировала я друга.- Да, так и есть. А больше ничего и не надо… - продолжала задумчиво смотреть в печку Грейс.- Жаль, что всё не может быть так просто.- Может, - ответила Грейс и, поднявшись, водрузила в угли еще один чугунок. – Может, Алу. Только жить от этого не становится проще. Порой, бездействие заставляет нас сделать потом куда больше, нежели было задумано…Повисло молчание. В нагретых углях стояли чугунки с ужином, но отводить от них взгляд совсем не хотелось. Однако Грейс неожиданно встала, взяла в руку свечку и начала расставлять тарелки по столу.- Я помогу? – спросила я.- Сиди-сиди! – остановила меня тётя. – Не тревожься! Это дело не благородное, а моё дело – житейское. Справлюсь.- Я не очень устала с дороги, - уверила я, но Грейс сопротивлялась.- Я не сомневаюсь ни в тебе, ни в твоём отце, но то ли ещё будет, родная! Да и руке твоей, видимо, покой нужен. Что стряслось-то?- Поучилась летать… неудачно, - отшутилась я, и Грейс это понравилось. Она с хитринкой мне улыбнулась, но я всё же добавила: - Вывих. И… - показала я перебинтованную ладонь. – Пробила.- Бог ты мой! – ужаснулась тётя, хотя слово ?ужас? никак не вязалось в моей голове с Грейс. Очень уж она была молода, ближе к моим ровесникам, чем к отцовским, только говорила чудно?. Однако это не мешало ей готовить столовую утварь к позднему ужину и умело хозяйничать в доме, держа одной рукой свечку.Наконец, она вытянула чугуны на загнетку и начала раскладывать по тарелкам вкусную ароматную похлёбку.- Не думай о печали и боли. Она и без того находит, когда и где нам о себе напомнить. Лучше расскажи ещё что-нибудь, - отвлекла моё внимание Грейс от больной руки. – Что ещё вспоминается?- А ещё, я помню, *** пел мне на гитаре песню про свечи. Это было ещё в России, снежной зимой, когда у них дома отключили свет.- Осенней ночью за окном… Туман поссорился с дождём… - начала напевать мне Грейс, и я удивилась, откуда она её знает!? Эту песню!? Но, то ли от игравшей в душе моей музыки, толи от неожиданности, я начала подпевать.Пока Грейс готовила стол к ужину, мы всё пели и пели, улыбаясь друг другу, и от этого стало ещё теплее. ?И за тебя и за меня… Сгорая, плачут свечи…?. А ведь и правда, по нам остаётся только плакать…- Я смотрю, вы уже спелись, - возник у меня за спиной отец. Я от страха аж дёрнулась. Хотя, очевидно, он дожидался окончания нашей песни уже некоторое время, а я и не заметила. Я ничего замечать не хотела, ведь мне, в кои-то веки, было хорошо и спокойно. А папа будто бы напомнил, как оно есть на самом деле, и я мало того что смутилась, так ещё и расстроилась. Однако Грейс в очередной раз не давала грустить:- Так, похлёбка подогрета, давайте садиться.И мы принялись размахивать ложками, получая удовольствие от горячей домашней пищи.5.Кругом ничего не менялось. Всё та же природа, те же сосны и ели, те же кусты и травы. Только могилы мелькали повсюду, и они были жуткими.Я слышал, что севернее эскимосы и вовсе не хоронят мертвых из-за вечной мерзлоты, но и тут покойники не были захоронены так, как мы себе представляем.Сперва я натыкался на могилы из камня. Они были похожи на обычные, просто покрытые булыжниками, но стойкий трупный запах от одной из свежих говорил, что трупы так никто и не закапывал. Они, похоже, просто лежали под слоем камня. Это казалось мне диким и ужасным, и я старался пройти это место как можно быстрее. Однако и после мне чудилось, что этот запах остался в моём носу, и я закашливался и сморкался до слёз, пытаясь от него избавиться. Но это не помогало.А тем временем уже совсем стемнело. В сумерках я едва замечал малые тотемные столбы, всё те же черепа на деревьях и странное головокружение, которое только усиливалось. Я почему-то связывал это с тем жутким запахом, но этого не могло быть. Я давно прошёл ту могилу, но меня всё ещё качало и тошнило. И всё, о чём я мечтал, - это покинуть это страшное место как можно скорее.В темноте я наткнулся на пару гробов, которые были подвешены к деревьям на крепких цепях. Они были квадратные, обшитые оленьими шкурами и, раскачиваясь на ветру, скрипели и пищали среди ночной тишины. Жуткое зрелище. Особенно, когда в лесу уже почти ничего не было видно, а фонарик доставать я пока не хотел. Несмотря на холодок, который накатывал на меня от страха, я понимал, что остаться без фонаря в пути куда страшнее. Осталась всего одна пара батареек, и от нынешних уже почти не было свету. И хоть ночами я, как-никак, старался спать, или же погода позволяла мне топать в хорошей видимости, но сегодня… Сегодня всё было как будто назло. Небо хмурилось, луна не выходила, да и в августе ночи всегда были темными. Однако нынче стемнело очень рано, и было особенно много черного вокруг, и пусть никто сейчас за мною не гнался, но меня подгоняло вперед чувство страха. Ночевать на кладбище мне совсем не хотелось, да и костёр разводить здесь было не красиво, оскорбительно для инуитов. Поэтому я всё же планировал пройти этот путь как можно скорее, пускай даже ночью.Несмотря на экономию, я всё же надел налобный фонарик на всякий пожарный, и включал его, только чтобы свериться с картой и компасом. Да, путь мне лежит неблизкий, но всё же я прошёл уже слишком много, чтобы останавливаться. Да и до места оставалось относительно немного, дня два пути. Газ рассчитывал на неделю дороги, а я потратил многим больше времени, но так и не дошёл. На то были свои причины, конечно… Интересно, как там Газ? Может, он тоже волнуется, что меня так долго нет, что я не иду к нему на помощь? Эх… досада. Как только я открываю карту, я думаю о нём, о Газе, и мне становится страшно за друга. И в то же время – стыдно перед ним чего-то. А чего – я уже и сам не знаю. Раньше знал, теперь я ничего не знаю. Совсем. Эх…Но вдруг поток моих мыслей прервал шорох. Он раздался далеко, метрах в пятидесяти кзади, но этого ему хватило, чтобы моментально оборвать нить моих размышлений. Сердце застучало, и я застыл на месте. Вслушиваясь в темноту, я уловил едва слышное шуршание травы позади и чуть левее. Однако на человеческий шаг сие не походило, а, скорее, на зверя или нечто другое. В общем, замерев в темноте, я начал ждать.Прошло с минуту. Холодный пот уже выступил на лбу неестественно быстро, а дыхание мешало мне выхватывать наиболее тихие звуки из темноты. Но ничего в ней не было и не происходило. Шумел только ветер, раскачивая могучие макушки елей и берез, отчего меня продувало, и я только больше затрясся. Видать, правду говорят, что у страха глаза велики, но а всё-таки, кто его знает, что там за зверь крадется в ночной тишине…В сердцах плюнув, я двинулся дальше. Однако минут через пять, когда я уже, было, успокоился, я снова услышал шаги. На этот раз они были отчётливыми и я, не выдержав, щёлкнул фонарик. Луч разрезал темноту, и в его тусклом свете я увидел лишь чёрноту леса и качающийся гроб на дереве. Саркофаг был подвешен совсем невысоко, но качался, как мне казалось, куда сильнее, чем его мог бы раскачивать ветер. Подвешенный между двух ёлок он, как качели, то приближался ко мне, то удалялся, издавая противный и жуткий скрип. Я смотрел на гроб, который качался неестественно сильно, и не мог отвести от него глаз. Он завораживал меня моим же страхом, который возникал больше из-за необъяснимости. Очень уж сильно качался саркофаг, очень. Однако мой пытливый испуганный взгляд продолжал всматриваться в темноту, которая окружала гроб… И над ним… показались глаза.Они были неестественными, желтыми и большими, очень яркими и страшными! Ни один зверь не мог похвастаться подобным взглядом, это я вам точно говорю!И я побежал. Я даже не стал доставать пистолета, он казался мне бесполезным. Я просто не выдержал, мне было очень и очень страшно! Но испуг не мог породить подобных иллюзий, нет! Они настоящие, точно! Настоящие!Я бежал, и глаза продолжали возникать в моих воспоминаниях, подстрекая меня ускориться. Жуть охватывала с ног до головы, пронизывала молнией моё тело, и оно тряслось от холодного ужаса. Я бежал и не мог остановиться, не сейчас. Казалось, что когда я убегал от преступников, мне было не так страшно, как сегодня. Конечно, тогда я хотя бы знал, чего ожидать, а тут…Мимо меня мелькали гробы и тотемы, шкуры и черепа животных, на которые я натыкался и в панике оббегал их. Но я всё равно бежал, набирая скорость, или, как минимум, не сбавляя темп, и чувствовал, что отрываюсь от неведомой угрозы. Но вдруг земля ушла из-под ног и я оступился. Это был резкий склон, и я, даже не пробуя что-либо предпринять, поддался ему и кубарем покатился вниз.Я долго летел вниз по склону, пытаясь сопротивляться. Но тщетно. Картинка перед глазами постоянно переворачивалась, раны пронизывало болью, но я ничего не мог сделать, пока не врезался в широкий серый столб. От удара мне совсем поплохело, особенно моему пулевому ранению на плече, которым я вписался в могучий ствол то ли осины, то ли ещё какого-то дерева. Оно зашаталось, и с него, почти на меня, что-то упало.Я бросил взгляд кверху. В луче фонаря показалось прогнившее днище деревянного короба, натянутого между деревьями. Гроб и без того давно уже сгнил и проломился, а я только поспособствовал этому. Тут же пришло осознание, что шмякнулось рядом со мной, а с ним же и скверный запах. Я повернул голову влево и улицезрел лицо полусгнившей мумии, укутанной в давно уже прорванные шкуры оленей. Запах усилился, какой-то неведомый, но уже совсем другой страх прошёлся по мне дрожью и застыл комком в горле. Я встал на локтях и быстро отполз в сторону, с ужасом взирая на мёртвое тело. Оно так жутко пахло, так выглядело, так упало на меня… В общем, меня вычистило.Ох, что за жуть! Что происходит такое со мной, а!? Что мне делать? Как всегда – вопросы без ответов. Я продолжал кашлять и начал задыхаться. Пришло утомление после пробежки, пришла дрожь в полной мере, и разве что страх чуток отступил. Я хотя бы остановился, осознавая, что все мои раны болят и кровоточат. И только шёпот, раздавшийся в темноте, запустил моё безумие с новой силой, и я, подчинённый ему, побежал.6.Ужин при свечах был не романтическим, а семейным. Очень семейным, хотя ещё пару часов назад о существовании Грейс я не знала, но так прочувствовала её всем сердцем, что уже не видела какого-то смущающего барьера между нами. И пускай за первыми ложками супа на кухне повисло молчание, мне оно не казалось неловким. Видимо, очень уж я соскучилась по горячей похлебке, которая казалась наивкуснейшей! Конечно, куда там было успевать говорить, да и папа взял это дело под свою ответственность.- Не томи, Грейси, где все?- Как всегда, - ответила тётя, дуя на ложку с горячей похлебкой и, с шумом проглотив жижку, добавила: - Мать отправилась на болота за травами. Отец опять пошёл на охоту по своим таёжным маршрутам. На большой круг пошёл: от заимки к зимовьям, от зимовьев к ярангам, и так до дома.- А то я не знаю этот маршрут, - придрался отец.- А то ты недавно по нему ходил?- Лет пятнадцать назад.- То-то же, - подтвердила свою правоту Грейс, однако это не доставило ей никакой радости. ?А чего тут радоваться, ну, права и права, и что с того. Жаль лишь, что Балто так долго не появлялся?. Наверное, что-то подобное звучало сейчас в её голове, но наверняка я знать не могла.- А ты почему не с ним? – слукавил отец.- А-а-ай, - отмахнулась его сестра куриным бедрышком, к которому она перешла, пока остывала похлебка. – Чего я там не видела. Да и мать заставила следить за хозяйством, а сама побежала, мол: ?Холода нынче близко, заморозки будут ранними, надо срочно мне тра?вы заготовить?. И кого она ими собралась лечить?! – риторически закончила Грейс, складывая куриные кости в деревянную миску.– Разве что, вон, Алу с её рукой. Чего дочку-то не уберег? – улыбнулась Грейс, однако взгляд отца ей сказал, что она перегибает палку, и тётя тут же перестала улыбаться.– Ладно, не бери в голову. Ты же знаешь, я вредная, когда кто-то косячит. А ты хотя бы стараешься этого не делать, - рискнула Грейс улыбнуться снова, на что я улыбнулась ей в ответ. Папа лишь посмотрел на сестру, но остепенился ипродолжил есть свой до боли горячий суп.И всё-таки Грейс понимала, что отцу сейчас нелегко. Он вернулся в родной дом, который был вынужден покинуть. Он взял на себя ответственность за мою безопасность и подверг меня такому риску. Но что-то ещё двигало его вперёд, возможно, то же, что и меня. Поиски правды, какой бы она не была. Поиски надежды на то, что всё это закончится раз и навсегда. Или же просто поиски приключений, за которыми всё ещё бежала его юная душа. Я не знала, что это, но понимала, - это – нечто важное, раз отец так много ставит на кон и рискует. Стоит оно того или нет – я тоже не знаю. Видимо, судьба опять всё расставит по полочкам, и всё будет так, как должно быть.- Может, расскажешь уже, что случилось? – спросила Грейс напрямую, буравя глазами хлебавшего из тарелки брата.- Всё то же, Грейс, - ответил папа, но его ответа было достаточно. Тётя нахмурилась и, чертыхнувшись, тряхнула головой, отгоняя сторонние мысли и воспоминания. Решившись окончательно избавиться от них, она перевела разговор на другую тему.- Алу, а ты как?

- У неё вывих плеча и рука пробита насквозь, - добавил папа.- Го-о-о-осподи, - ахнула Грейс. Папа не знал, что мы уже говорили с тётей на эту тему, поэтому её удивление было не очень искренним. – Сильно болит?- Болит, - честно призналась я. – Плечо почти не болит, а вот ладонь… Горит огнём и дёргает.Грейс и папа переглянулись, но ничего не сказали.Однако я уже не замечала стеснения и говорила при Грейс всё как есть. Кстати, о стеснении:- Пап, как долго мне ходить с повязкой?- Ещё хотя бы недели полторы.- Сколько? – возмутилась я.- А ты что думала? Скажи спасибо, что ты не человек. Те по месяцу где-то ходят.

- Ох, Бог ты мой! – схватилась я за лоб, который показался мне горячим. Впрочем, и без того в тепле горели щёки после десятидневной прогулки по лесу. Ветер не щадил ни кожу, ни душу, которая холодела к людям, к эго и ко всему, что происходит вокруг… Эх, снова мысли навязчиво лезут. Мне просто отчего-то стало плохо, быть может, меня всего лишь разморило и мне требовалось отдохнуть. Но как пропустить рассказ папы о том, что случилось? Пускай я была в эпицентре событий, но Балто – не тот, кто много болтает при своих детях. Кто знает, может, куда больше он расскажет сестре?- Иди спать, не мучайся, - предложила Грейс и взяла меня за здоровую руку. – Мы не будем секретничать без тебя, обещаю.И я почему-то поверила этим глазам, в которых плясала душа моей тёти. Она прыгала там, в отблесках свечных огоньков, и казалась мне искренней и очень доброй. Такая душа всегда прикроет тебе спину, поможет советом и просто останется тебе крепким другом. И мне так хотелось заслужить её доверие, что я согласилась.- Я и сам уже валюсь, - заверил нас отец. – Так что мы не долго.- Я помогу тебе с постельным, - сказала Грейс и лениво потопала в нашу с ней комнату. Я уже не в праве была отказаться, хотя почувствовала себя неловко.

Мы снова остались с папой вдвоём. Только шелест пламени свеч нарушал этот крик тишины. Я благополучно доела свой ужин и тихонько отставила пустую тарелку. Отец смотрел на меня всё это время, и в глазах его читалась жалость и в то же время укоризна.- Все-таки зря я взял тебя с собой… - охнул отец и положил ложку в опустевшую тарелку. – Зря…- Не зря, пап, - попыталась я его успокоить.- Неужели? И почему же?- Тебе ещё может пригодиться моя помощь… - сказала я первое, что пришло мне в голову, в своё оправдание. Однако, если взглянуть объективно… Пока что я была только обузой для отца.- Может быть, но… сама-то ты в это веришь? Особенно в твоём теперешнем состоянии?