Феанаро/Тьелко (1/1)

—?Vanime… Yondo nya…—?Irime…Горячие и яркие губы касаются сухих и прохладных, целуют их; затем целуют лоб и глаза, словно прося прикрыть их. Взор сына затуманен, он смотрит на отца с обожанием и тенью страха, и подчиняется, давая себя раздевать,?— а в то же время Феанаро видит, что подчинение доставляет сыну радость, и не отказывает себе ни в чем. Ему нравится мужское тело, и нравится боль, которую он причиняет, а второму нравится терпеливо ее переносить со стиснутыми зубами и зажмуренными глазами, во внешних уголках которых появляются слезы. Феанаро любит целовать их, осушая.Сын, подбираясь ближе, сам ложится под него и напряженно приподнимается?— но тело его всё равно прохладное. Если ударить его один раз, а лучше несколько, на нем появятся горящие красноватым следы, и только тогда кожа обретет тепло. Но он бьет его, только чтобы увидеть, как тот поджимается, но не отстраняет себя, с дерзостью выпрашивая еще. И Феанаро никогда не бьет его ради наказания?— по крайней мере, теперь, да и раньше не стремился: слишком легко малыш-нолдо бросался в слёзы. Остальные сыновья похожи на огонь, а этот на воду: глубокую, опасную, умеющую скрывать тайны и всё, что в нее ни бросят. В нем можно видеть отражение прошлого, Мириэль, и зарыдать. Можно увидеть самого себя в его расширившихся зрачках и гордо стиснутых губах?— и стереть с них надменность одним кусающим поцелуем. А можно увидеть зарю нового дня?— прохладную, когда она только приходит, заставляя светлеть далекий край неба. Но сейчас время не вглядываться, а брать своё, наслаждаясь властью и тем, что сын сам себя привел под нее, сам отдался, и убеждает, что сам хотел прикосновений отца. Он даже стонет тихо и нежно, будто напоказ, и Феанаро прерывает его шлепком по бедрам.—?Встань! —?раздраженно рычит он, но тут же заставляет сына встать на колени спиной к себе и уткнуться лицом вниз. Тьелкормо оборачивается, желая посмотреть на лицо отца, но волосы золотой сетью падают на лицо, застилая взгляд; пощечина следует за эту попытку увидеть больше, чем нужно, и Тьелко облизывается, собирая кровь с уголка рта, но не жалуется. В этом виден характер нолдо, и это приятно. Тем быстрее Феанаро приникает к нему и делает своим, чередой медленных движений прижимая сына к себе и шепча: ?Мой, только мой, ничей больше?.—?Tancave, Atar,?— соглашается тихо сын.Феанаро не уверен, что понравилось бы ему больше: тихое согласие или строптивый отказ, но на всякий случай снова раздраженно рычит: ?Ты лжёшь!?,?— правда, это выходит скорее утомленно, поскольку за время короткого соития он успел потерять контроль над дыханием, и обдает сына отрывистыми вздохами в перерывах между поцелуями. Тот оборачивается еще пару раз, уже нахально напрашиваясь на новую пощечину, но в этот раз получает поцелуй. Сильное отцовское тело прижимает Тьелко к расстеленному плащу, и из-под него не выбраться. Да он и не сопротивляется. Он и оборачивался-то только за тем, чтобы полюбоваться тем, как блестит влажная от пота кожа и стальные мышцы, что удерживают его крепко, как кот мышонка. Удерживает его отец и еще чем-то, что острее когтей и больно режет сердце, и даже пугает его, стоит надолго скрыться в лесах Оромэ и не показываться перед его лицом. Но об этом лучше не думать.Пока губы тихо выстанывают слова, тела сливаются, равно напряженные, сильные?— завлекательная картина для любого живописца, но в лесу глухо на много лиг вокруг, и шуршание листьев, и скрип тонких качающихся елей заглушает их. Никто не обнаружит любовников, прижимающихся друг к другу. Один лег на бок, прижавшись к другому и положил голову ему на плечо, укрыв его волосами, которые загораются золотом там, где их достигают рыжие закатные лучи солнца.Феанаро полюбил леса ради сына, хотя раньше более любил создавать, чем любоваться созданным, и хаос их превращался в гармонию, стоило вникнуть в тихую их жизнь. Лес, что их окружает?— хвойный, почти без подлеска, под ногами мягкий ковер упавшей хвои, от которой защищает уложенная наземь ткань; лес?— сумрачный и величественный, под стать мыслям самого Феанаро. Он целует своего третьего сына в лоб, на котором пульсирует синеватая жилка, и делает это так же, как и сотни лет назад, в Валиноре, когда тот еще лежал в собственной колыбели. Потом он пускается в размышления, нашедшие выход всего в двух кратких словах:—?Ni ulundo.Тьелкормо мотает головой и смотрит на отца сонно слипшимися глазами?— сквозь темные ресницы они блестят тусклым бледно-синеватым, как волны моря возле прибоя, цветом.—?Это не так и ты знаешь, что это не так.Для Феанаро это звучит как самообман?— а меньше всего на свете он привык утешать себя. Он не отрицает это вслух, но и сжатые губы, и морщина между бровей выдают, что он собой недоволен. Сын вздыхает:—?Жаль, что ты не веришь мне.Тьелко прижимается к нему, руку кладя на грудь, и засыпает окончательно. И Феанаро, как это ни странно, не видит в этом ни трогательности, ни беззащитности, ощущая счастье обладания и, может, где-то очень глубоко сокрытую печаль, но и эта печаль обращена не к сыну, а к самому себе: ведь он так и не смог отпустить его и расстаться с ним. Его давно не трогали ни опасные похождения остальных сыновей, ни их дерзкие мысли, часто высказываемые вслух. Нет, они подчинялись ему, и были почтительны, и он долго метался, выискивая грань между тотальным контролем и тем, чтобы забыть о них насовсем, но обо всех них он мог думать спокойно и трезво, хотя и с нежностью, и только с Тьелкормо нежность эта становилась мучительной, не давая его отпустить.Ему кажется, что сын более слаб характером, чем огненный Майтимо и носящий свободу внутри себя Макалаурэ; да что там, и двое младших кажутся ему непреклонными и уверенными в себе, а Тьелкормо колеблется; в другой раз Феанаро признал бы это слабостью, но сейчас зовет благословением, ведь тем легче было ему склонить сына к себе.Из леса оба возвращаются по отдельности: Феанаро раньше, Тьелко?— через два дня, когда заживут царапины и вот-вот сойдет синий кровоподтек с лица. Синевато-багровая тень так и остается на бледной коже, когда он наконец возвращается в отчий дом. Он думает, что отец зря боится, и никому до их отлучек нет дела, пока Макалаурэ не берет его за руку и не спрашивает негромко:—?Будто ты с кем-то подрался, брат мой?..—?Отец разозлился, что я не прибыл к празднику в доме Финвэ,?— Тьелкормо улыбается неловко.—?Ты говоришь об этом словно об обыденной вещи,?— потом он переводит взгляд вниз, на длинный светло-серый плащ в бурых пятнах. —?Непохоже, чтобы столько натекло из прикушенного языка или угла рта.—?Как будто бы с тобой он никогда не делал так.Макалаурэ хмурится?— он уверен, что с ним и правда такого не было. Когда-то давно атар прижал его к стене, гладя?— момент был неловок, и вскоре скрылся из памяти. Правда, он вспоминает, как однажды с располосованной спиной вернулся Майтимо, но то было давно. А вот Морьо отец как-то огрел прямо у него на глазах?— хотя тот заслуживал, говоря откровенно.Оба возвращаются к столу, и ужин идет своим чередом.