Amor (1/1)

Освободившись же от греха, вы стали рабами праведности.Рим.6:18***Меж стрельчатых окон, сквозь битые витражи чужих подвигов, свет прорывался вглубь церкви, наполняя её призрачным уютом. Храм Фомы Аквинского был давно заброшен. Священнослужители покинули это место, за ними последовали прихожане, а затем и Бог. Только крысы ещё копошились в подвале: стучали коготками по железным цепям, маршировали вдоль канализации, таились в укромных лазах вентиляции и грелись близ сухой каменной печи, когда-то растапливаемой мирянами. Заброшенное, обветшалое место, которое Маркус всей душой ненавидел.Мужчина стоял в центре, между строгими рядами деревянных скамей, и взгляд его устремлялся вперёд?— на алтарь. Потомок языческих жертвенников считался ?сердцем? церкви. Отец Кин усмехнулся. Ведь когда-то на таких монолитных камнях резали животных а, быть может, людей, чтобы умолить богов или загладить свои прегрешения. Маркус не хотел признаваться, но он был бы рад вернуть то жестокое время. Принести жертву и скинуть с души бремя греха?— звучит куда заманчивее, чем посадить себя на цепь, как последнюю псину Господа, усмирять внутренние порывы; молиться ежедневно, ежечасно, ежесекундно, стоит только появиться рядом объекту его вожделения.Он устал. Физически и морально. Его тело со временем не молодилось, а старело, обрастая новыми язвами и шрамами, как душа слабела, иссекая. Идя по улицам, Маркус глядел по сторонам и замечал людей своего возраста. Они были счастливы, окружены семьёй?— женой, детьми, порой и внуками,?— играли в гольф по выходным с соседями, летом выезжали на кемпинг к озеру Мичиган, и обратно?— в белый одноэтажный дом с зелёной лужайкой, где их уже ждал набитый письмами-приглашениями почтовый ящик. Американская мечта. Вот как мог жить Маркус. И пусть гольф был ему ненавистен, а письма слать некому, Кин мечтал обрести то, что люди называли просто?— ?дом?.Храм Фомы Аквинского домом не был, как и любая другая католическая церковь. Приют, школа, рабочая среда, кормушка или место для сна?— да, что угодно. Но не дом. Последнее собиралось по кусочкам. Чёрная шляпа. Бритвенный станок. Блокнот с рисунками. Чётки. Библия. На этом список личных предметов заканчивался, и в памяти Маркуса неожиданно всплывала квартира Томаса. Гнёздышко холостяка, почему-то поразительно уютное.Отец Кин с невидимой улыбкой вспоминал, как впервые нагрянул к падре без приглашения. Такую маленькую кухню он нигде не видел. Она была даже меньше, чем в храмах, где готовятся все монастырские трапезы и праздничные угощения. Но в ней оказалось всё, что нужно. Кроме яиц. Помнится, когда Томас вернулся с пробежки, Маркус ему так и заявил: ?у нас яйца кончились?.Не у него. У нас.Кин сказал не подумав. Но, уже переступив порог квартиры Томаса, он невольно стал отождествлять себя именно с этим, пока ещё чужим домом. Маркус вскидывал голову, орлиным носом втягивая новые запахи: свежей выпечки, домашних мексиканских специй, сладких благовоний и пряностей, аромат молотого кофе и старых книг… Потом ворвался Томас, обежавший, наверное, всё Чикаго. Вспотевший, запыхавшийся, взмокший. Он принёс с собой шлейф ещё одного запаха, о котором Маркус хотел бы забыть, выкинуть из головы поскорее.…А в Храме Аквинского пахло сыростью и истлевшим деревом, пока Кин вдруг не потянул носом и не почувствовал нечто странно-знакомое. Маркус бросил на алтарь последний взгляд и зашагал в удалённую часть храма. Слева от входа, скрывалась в стене исповедальня: две резные двери держались не на петлях, а на слове Божьем. Приближаясь, Маркус отчётливее сознавал?— в одной из кабинок конфессионалы скрывается человек. Вопреки правилам, Отец Кин не встал на колени и не перекрестился перед исповедальней. Этот гнилой игрушечный домик с двумя комнатами перестал принадлежать Господу. Теперь это территория крыс.Маркус, не задумываясь, открыл скрипучую дверь и сел на узкую скамейку. Сквозь решётку, из соседней кабинки, задали вопрос:—?Сколько времени прошло с момента вашей последней исповеди, Отец Кин?—?Я… —?Маркус закусил губу, пытаясь вспомнить. —?Ужасно много, полагаю.Человек за стенкой тяжело вздохнул и зашуршал полами одежд.—?Про исполнение наложенной епитимьи спрашивать тоже бессмысленно?—?Я определённо точно отчитал с того момента столько молитв, сколько требовалось. И даже больше,?— усмехнулся Маркус, скорее от волнения, чем от своей остроты. Допрашивающий лишь покачал головой, праведно негодуя.—?Тогда покайтесь, Отец Кин. Вы ведь ради этого сюда пришли?Маркус сцепил пальцы в замок, так сильно, что проступили белые костяшки, и тяжело выдохнул. Он хотел оттянуть момент исповеди. Кому вообще пришла в голову идея загонять людей в тесную комнатку, чтобы они сидели, перечисляя свои грехи? Что это за религиозная форма мазохизма? Почему так трусливо?— через решётчатое окно, не видя лица слушателя? Маркус прокусил нижнюю губу от накипающей бессильной злобы. На себя. На мир. На Бога. Единственный, кого не задели проклятья Кина?— человека, сидящего по ту сторону, готового выслушать, но вряд ли простить.—?Не могу так… —?прошипел Маркус, поднялся с места и пнул со всей силы дверь.Прежде чем выйти, он обернулся, чтобы забрать скамейку, а затем быстро распахнул соседнюю дверцу. Молча, мужчина протиснулся вглубь. Места на двоих хватало еле-еле, но ему удалось поставить скамью и сесть напротив падре, коленями уперевшись в его, скрытые под сутаной, колени. Тревога внутри продолжала нарастать. Маркус сгорбился. Неловко он упёрся локтями в ноги и, запустив пальцы в ёжик русых волос, нервно пригладил их назад?— дурная привычка.—?Нам нужно поговорить, Томас,?— наконец, прошептал он.—?О чём? —?голос был спокоен, но выдержанная перед ответом пауза значила обратное.—?О нас, например?..Маркус поднял взгляд, ожидая увидеть на лице Томаса отвращение или ненависть, но Ортега застыл в смятении. Его широко открытые глаза, густые брови, сведённые к переносице, обеспокоенное выражение?— казалось бы, полное непонимание. Однако плотно сжатые губы словно хотели скрыть какую-то правду; сохранить молчание, как замок подвешенный на драгоценный сундук.Маркус не имел ключа?— только отмычку вора.Крепко стиснув зубы, мужчина выпрямился. Впервые он чувствовал себя столь беспомощно. Его тело потрясала мелкая дрожь, сердце упрямо не поддавалось разуму, самообладание таяло, словно верхушка зажжённой свечи во время службы, а душа разрывалась на лоскуты. Бог глумился над ним. Самым отвратительным и циничным образом.—?Томас, знаешь,?— хрипло произнёс Маркус,?— в детстве один священник рассказывал мне о седьмой заповеди Божией. Он говорил, что последствия любострастия?— потеря прекрасной добродетели целомудрия. ?Сознательные и свободные грехи против седьмой заповеди всегда тяжко оскорбляют Бога, ибо более всего искажают в человеке образ Божий и оскверняют тело наше??— процитировал Отец Кин не своим, холодным металлическим голосом.—?На земле нет счастья больше того, которое дает чистое сердце,?— подтвердил Томас, спиной вжимаясь в стенку исповедальни, будто желая отстраниться от Кина, зная или догадываясь, к чему он клонит.—?Верно,?— как болванчик, мотнул головой Маркус,?— и священник так говорил. А ещё он перечислял… —?суровый голос на секунду дрогнул,?— перечислял то, что нужно, чтобы сохранить целомудрие. Я помню каждое слово наизусть. Список,?— мужчина поднял руку и пальцем указал в бритый висок,?— весь этот список хранится у меня здесь.Слова давались с трудом. Грудь Кина вздымалась при каждом вдохе, но он сделал над собой последнее усилие и начал перечислять:—?Избегай соблазнительных обстоятельств и поводов. Остерегайся нечистых дружб. Обуздывай свою плоть постом и другими умерщвлениями. Строго наблюдай за своими чувствами. Часто причащайся. В минуты искушения призывай на помощь Пречистую Деву. И никогда не забывай,?— сделал паузу Маркус,?— что Бог все видит и, что мы можем умереть внезапно.Кин опустил голову и лишь сейчас, глядя вниз?— на идеально вычищенную обувь Томаса, осознал, как же близко они сидят. Ему вдруг ужасно захотелось опустить руку и дотронутся до кончика лакового ботинка падре.—?Ты тоже думаешь, что Он настолько жесток? —?спросил Маркус, мазнув пальцем по чёрному носку обуви, оглаживая его почти любовно.—?Я не… —?попытался заговорить Томас, нервно следя за движениями экзорциста. Не обращая на это внимания, Маркус медленно развязал плотную шнуровку и дотронулся до холодной лодыжки Томаса. Тот дёрнулся от неожиданно горячего касания. Но Кин аккуратно, словно боясь напугать, продолжал: завел пальцы за ахиллову впадину, огладил её, и дальше?— вверх, исследуя мягкие икры, хорошо натренированные и оттого мускулистые ноги.Его прикосновения казались совсем невинными. Так ребёнок знакомится с красивой игрушкой в магазине, боясь испачкать, сломать механизм или нечаянно уронить, разбив вдребезги. Под длинным подолом сутаны все эти действия были практически незаметны, мимолётны. Лишь шелест ткани и редкие складки обличали плотский грех. А ещё взгляд, который Маркус бросал исподлобья, и в котором Томас видел лишь одно — мольбу об утешении. Кин с любовью и какой-то рабской преданностью оглаживал голень Ортега, медленно задирая штанину и сутану всё выше. Внутри у него нарастал, раздувался, тёк по венам опьяняющий жар. Остатки разума испепелялись и сгорали под натиском вспыхнувших чувств.—?Тебе не кажется, что Он мог намеренно создать нас такими, какие мы есть? — затаил дыхание Маркус, сжав зубы до онемения. ***Маркус не слышит и не хочет услышать ответа. Вместо этого, он опускается на ледяной пол и голова его безвольно падает на колени Томаса. Лицом он зарывается в огрубевшую от постоянной носки сутану, полной грудью вдыхая аромат церковного воска, благовоний и дурманящий запах Ортега. Всё это сводит его с ума. А следом?— и Томаса, оцепеневшего под весом чужой головы.—?Нельзя,?— сглотнув, шепчет падре. Но слишком поздно?— его сердце уже давно ответило согласием.Маркус будто понимает эту слабость Томаса: обхватывает его похолодевшую руку и прижимается к ней сухими губами. Неловкий поцелуй печатью ложится на тыльной стороне ладони. Тело Ортега содрогается, и он жмурится, мысленно взывая к небесам. —?Томас,?— шелестящим голосом окликает его Кин,?— погляди на меня. Не отводи взгляда, прошу тебя. Томас…Когда падре обращает к нему свои карие глаза, сводит брови и смотрит так умоляюще?— Маркус перестаёт себя контролировать. Всё в этой проклятой кабинке расплывается, тает. Он вздёргивает подол сутаны и крепко обхватывает пах Томаса, причиняя тому и боль и наслаждение. Падре прогибается в спине, громко выдыхая. Он подобен змее, извивающейся под тяжёлыми сапогами охотника, чтобы не быть растоптанной. Это сравнение возбуждает Кина ещё сильнее.Он расстёгивает ремень, застёжку брюк и неловко стаскивает до колен одежды Томаса. Падре дёргается, шевелит губами в немом протесте, но тут же задыхается в истошном стоне. Изумлённый собственным голосом, он быстро зажимает рот ладонью?— зубы впиваются в фаланги пальцев. Маркус грозно хватает его за запястье.—?Не смей,?— шепчет он, отдёргивая искусанную руку.Не в силах сдерживать голос, Томасу остаётся лишь молиться. Распылённый и возбуждённый?— он полностью теряет контроль над своим телом, и передаёт власть Маркусу. Пальцы экзорциста, игриво ласкающие член, жаркое дыхание над самым ухом, щетина, щекочущая кожу, страстные поцелуи в шею, лоб и подбородок?— всё так неправильно, подло и, одновременно, хорошо. —?Постой! —?Томас цепляется за широкие плечи экзорциста из последних сил, чтобы не сползти со скамьи, не рухнуть на пол в глупой позе. Но тот не слышит. Он слишком долго контролировал себя. Маркус не сдерживается и зарывается орлиным носом в мягкие волосы Томаса. Запах кофе и специй кажется ему удивительно притягательным?— такой свежий и терпкий. Томасу не нужны духи или одеколон?— он прекрасен сам по себе, а Маркусу достаточно подставить обритую голову под холодные струи воды, чтобы привести себя ?в порядок?. —?Хватит…— стонет Ортега, и пытается увернуться от непривычных прикосновений.Маркус глядит на прижатого к стене Томаса. ?Разве я делаю что-то плохое???— читается немой вопрос в его травянистых глазах. Священнику хочется стыдливо прикрыться руками, чтобы не видеть этой идиотской, но искренней убеждённости экзорциста в том, что всё правильно. Томасу страшно. Страшно, что он сорвётся и ответит: ?нет, так и должно быть?.Неожиданно Маркус усмехается и, совсем вплотную прижавшись к Томасу, целует его. По-собственнически касаясь губ Ортега, его белоснежных зубов, гладких клыков. Снова и снова ему хочется ощущать аромат кофе, витающий над Томасом, его строптивое, вырывающееся из объятий тело.Чёрные одежды шелестят на полу. Томас плохо исполняет роль жертвы, чтобы Маркус окончательно сдался и отступил назад. Экзорцист шутливо поддевает петли литургической рубашки священника, бережно, с особой осторожностью стягивает ?ошейник раба Господа? и отбрасывает его в сторону. Томас наблюдает за игривыми движениями Кина, едва приоткрыв рот в полу-вздохе. Его чёрные оленьи глаза блестят в свету подобно драгоценному ониксу.Маркус стягивает с Томаса верхнюю одежду, обнажая безупречное смуглое тело. Ортег напоминает ожившую статую греческого бога, и Маркус невольно обласкивает взглядом мышцы, выступающие ключицы, ярёмную ямку, постоянно скрытую колораткой. Томас хочет вжаться в стену, чтобы избежать прикосновений и… взглядом. Но не может. Страх?— оправдывает он себя?— сковывает ноги и руки, связывает его, крепче любого каната. Рука Маркуса кольцом обхватывает и сдавливает член Ортега. Священник сжимает зубы, и, кажется, хрипло стонет. Его бёдра непроизвольно содрогаются, грудь вздымается, выявляя красивый рельефный пресс, а колени дрожат.Вязкая белая струя пачкает одеяния Маркуса. Сперма, капля за каплей, стекает по его футболке. Но экзорцист не кривит гримасу омерзения, наоборот?— его колотит изнутри от лихорадочного возбуждения. Опьяняющее чувство окончательно застилает разум. Сердце Маркуса ударяется о клетку рёбер всё чаще и чаще.В голове хаос.Томас дышит тяжело и обрывисто, прикрыв веки, будто боясь встретиться с осуждающим взглядом Бога. Маркус едва нагибается, пока его глаза не оказываются напротив закрытых глаз Ортега. Чёрные ресницы священника мелко подрагивают.Биение испуганного сердца Маркус слышит даже без стетоскопа, и неожиданно внутри у него всё леденеет. Он прижимает Томаса к себе, как можно крепче, как можно ближе, как можно нежнее?— если грубые руки экзорциста вообще способны на нежность. ?Тише-тише??— шепчет он, гладя Томаса по голове и плечам, касаясь его трясущихся ладоней, сплетая и согревая пальцы. Он не хотел причинять ему боль. Не хотел ранить. Так почему?..Глаза Томаса жгут слёзы. Он чувствует себя уязвимым, а Маркус любит. Любит его?— пусть даже так. И Ортега цепляется за его спину, как за спасительную соломинку, в надежде, что он вытянет его из пучины собственных страхов.—?Всё будет хорошо,?— повторяет Кин, обнимая Томаса, как будто прощаясь с ним навсегда.Он зарывается носом в смольные волосы падре, оглаживает мочки его ушей, тянется вперёд и целует?— не настойчиво, на память. Должно ведь в его голове остаться что-то хорошее, помимо скребущихся демонов и ужасных воспоминаний прошлого. Пусть там будет Томас: его тепло, его губы, его голос, ониксовый взгляд и потрясающий запах.Да, этот терпкий кофейный запах… Томас?***Маркус резко открыл глаза, оглядываясь по сторонам. На фоне светящего телевизора отчётливо вырисовывался чёрный силуэт. Мужчина понял?— напротив стоял Томас, почему-то полуголый, и экзорцист, не побоявшись кары, мысленно чертыхнулся, вспоминая отрывки недавнего сна.—?Что? —?нагнав на себя потерянный вид, спросил Маркус. —?Уже утро?..—?Нет, ещё ночь,?— Томас отступил назад, но Кин продолжал изучающе смотреть на него снизу-вверх. —?Ты уснул и не выключил телевизор,?— добавил он.Маркус заморгал, потёр глаза и, расправляя затёкшие плечи, уселся поудобнее на диване. В голове роились мысли. По коже полз неприятный холодок, пробирающий до самых костей, и только пах окутывало сладостное, низменное тепло, которое не поддавалось даже железной воле священника. Он бы мог отвлечься. Перестать думать об этом. Но взгляд невольно касался голого торса Томаса, его натренированных ног, с красиво выступающими мышцами, изящных рук и пальцев, созданных для совершенной музыки.Если бы Ортега начал играть, Маркус отдал бы душу, чтобы переродиться и стать его личным органом?— в наказание или в награду. Старый, громоздкий, сросшийся не со стеной, но с прошлым?— Отец Кин уже опасно походил на габаритный духовой инструмент. Со стороны он сохранял былое величие, но внутри давно всё закостенело. Трубы перестали издавать и малейшие звуки. Сколько не дави клавиши мануалы, они сделались декоративными и ?слепыми?, будто множество атрофированных конечностей. Но Маркус чувствовал: Томас способен возродить, направить, дать шанс. Только он тоже боялся и нуждался в поддержке.—?Кошмары мучают? —?поинтересовался Кин, замечая дрожь Томаса и крупные капли пота, стекающие по его шее.—?Нет, я просто… —?смущённо отводя взгляд, произнёс Ортега. —?Всё это навалилось так некстати. Снится всякая ерунда,?— Маркус усмехнулся собственной догадливости. —?Зато тебе снилось явно что-то хорошее,?— вдруг изрёк падре.—?Отчасти,?— мотнул головой экзорцист,?— как я изгонял демона.—?Ты одолел его?—?Что? —?переспросил Маркус.—?Демона в сновидении. Тебе удалось изгнать его?Кин усмехнулся болезненно. Он взглянул на Томаса как в последний раз, и, наконец, кивнул.