Часть 2 (1/1)

Утром в церкви устраивают угощение – чтобы прихожане могли познакомиться с новым священником. Томас, который ни разу в жизни не пропустил ни одного церковного мероприятия, битых двадцать минут роется в чемоданах, раздумывая, что надеть. В конце концов, выбор его падает на темно-красный кардиган (еще бы чуть-чуть – и слишком облегающий), который Томас натягивает поверх сутаны. О сновидении он не думает, оно ничего не значит. Странный сон, но на знамение не тянет. Дом, вчера казавшийся таким невыносимо одиноким, сегодня как будто чуточку уютнее – особенно, когда Томас отдергивает занавески в гостиной, и солнечные лучи отражаются в мутноватых окнах. Желтые обои с цветочным рисунком потускнели от времени, но все еще красивы. Томас лениво думает, что вся эта мебель под белыми простынями в утреннем свете напоминает странной формы привидений. Большую часть утра Томас знакомится с домом. Грязная плитка на полу ванной; старый, тихо урчащий холодильник в кухне; спальня с широкими окнами, которые так редко открывали, что те едва не приварены к рамам. Томас впитывает каждую деталь, запоминая и каталогизируя. Все это теперь принадлежит ему. Здесь он живет. Интересно, сколько времени потребуется, чтобы привыкнуть? Дверь, ведущая на мансарду, скверно выкрашена в белый цвет – краска собралась комками и уже отслаивается. Приходится сильно дернуть за ручку, чтобы дверь распахнулась, громко скрежетнув о коробку. За дверью лестница – слишком узкая, с такими неровными деревянными ступенями, что Томас, который, в общем-то, человек не впечатлительный, смутно опасается на них наступать. Он пробует нижнюю ступень. Та скрипит, но не проваливается – и на том спасибо. Вверху еще одна дверь, и эта открывается полегче. Лестница такая крутая, что хочется коснуться ступенек руками и подниматься на четвереньках, как кошка. Мансарда оказывается на удивление просторной, пусть и слегка неряшливой. Вчера Томасу показалось, что он видел здесь летучих мышей, но сейчас их нет. Только половицы того же грязно-белого оттенка, что и дверь, да высокое узкое окно с видом на парковку и крыльцо. Ощущение недавнего человеческого присутствия уже выветрилось, остались лишь пара-тройка заклеенных коробок и кушетка в углу. Еще тут есть приземистый книжный шкаф с прогнувшимися от тяжести полками, на которых груды рождественских украшений. Света нет, но солнца, проникающего через занавески, достаточно. Подоконник усыпан мертвыми мухами. Проверив кушетку рукой, Томас садится, почти ожидая комедийного облака пыли и визга пружин. Кушетка удивительно мягкая. Забросив на нее ноги, Томас опрокидывается на спину и смотрит в низкий потолок. Должно быть, кто-то спал здесь. Может, даже не единственный кто-то: других гостевых комнат в доме нет. И хотя сегодняшние утренние молитвы Томас уже совершил, ему вдруг хочется повторить. Опустившись на колени у окна, он смотрит на заморенные деревья. На ограду, держащуюся на честном слове. На кукурузу. Тоска о Чикаго захлестывает так неожиданно и с такой силой, что Томас позволяет себе секунду погоревать, сам толком не зная, о чем. Может, об Оливии. О Льюисе. О своем приходе. – Господи, – бормочет он в сцепленные пальцы, – что бы я ни делал сегодня, позволь мне славить Тебя. Не желаю я ничего другого, только позволь мне служить Тебе. Я молюсь, чтобы новый приход принял меня, и я принял их. И что бы ни ждало меня впереди, Господи, пусть будет на то воля Твоя, и я приму ее. Возле церкви ждет, нервно переминаясь с ноги на ногу, женщина. Ее потертые, пятнистые от воды ботинки оставляют борозду в грязи. Увидев Томаса, женщина оживляется и машет рукой, браслеты из глиняных бусин на ее запястье весело трещат. - Отец Томас! – судя по тону, эта встреча – лучшее, что случилось с ней за неделю. – Вы хорошо доехали? Как устроились? Вас доктор Беннетт подвозил, да? Благослови его Господь, на его месте должна была быть я. Но в последнее время на меня столько всего навалилось: священник, и это несчастье, и… ой… Томас обнимает ее, получая в ответ полный приятного удивления взгляд. – Здравствуйте, в общем. - Я так рад с вами встретиться, – Томас отпускает ее и улыбается, надеясь, что его волнение не слишком заразительно. – Вы, должно быть, Тара, мой новый ассистент. - Вы запомнили! – радуется она. – Как приятно слышать. Соберитесь с духом, – Тара наклоняется, заговорщицки прикрывая рот ладонью. – Там столько народу. Советую приготовить свою самую очаровательную улыбку. - Других не держим, – откликается Томас, вызвав еще один взрыв смеха. – На этот день я ваш. Показывайте мне руки, а я буду их пожимать. - Вот это настрой, – Тара берет его за руку. – Идемте. Я хочу быть первой, кто вас представит. Все устроено скромно, но с душой. Лавки сдвинуты, освободив место для белых складных пластиковых столов – из тех, которые надо слегка пнуть по ножкам, чтобы как следует разложить. На первом столе закуски, на третьем – десерты. Томас немедленно начинает переживать, что ничего не принес, но Тара, стиснув его ладонь, заверяет, что в кои-то веки все это – в его честь. Томасу недостает духа объяснить, что он не может позволить себе наслаждаться этим чувством, даже на секунду. Дашь себе слабину, потом еще немного – и вот он, грех гордыни. Томас слишком хорошо себя знает. В целом, встречают его гораздо более радушно, чем он имел смелость представить. Пусть даже Тара заботливо предупреждает, что здесь менее половины прихода. Томас, пробывший тут десять минут и как раз дегустирующий говяжий рулетик на шпажке, неловко сглатывает и прикрывает губы салфеткой. - Меньше половины? - У нас в церковь ходят почти все, отче, – говорит Тара с изрядной долей гордости. – Осмелюсь предположить, что в Чикаго вы к такому не привыкли. И это мягко сказано. Все хотят пожать новому священнику руку, показать ему детей. Тара обещает – с плохо скрытым восторгом – что в будущее воскресенье в церкви не останется ни одной пустой скамьи. - Смотрите не загордитесь, – добавляет она – легко, шутливо, но слова эти задевают Томаса неожиданно сильно. Он стоит возле стаканов с лимонадом, пытаясь выглядеть как можно более открытым и дружелюбным, и выискивает в толпе знакомые лица, а Тара тихонько рассказывает, кто есть кто. Увы, доктора Беннетта нигде не видно. - Мария Уолтерс, – торопливо шепчет Тара, когда от толпы отделяется высокая горделивая женщина. Она улыбается, глаза на вялом лице полуприкрыты. - Самый богатый человек в городе, не считая доктора Беннетта. Ее семья практически владеет… - Отец Томас, – Мария приветливо пожимает ему руку. На ее шее богато поблескивают жемчуга. – Добро пожаловать в приход Святого Рафаэля. Уверена, вы сотворите чудо с нашим городом. Вы знаете, кто я? - Разумеется, – ровно отвечает Томас. – Вы Мария Уолтерс, верно? Ее лицо искажается – всего на секунду, но Томас успевает заметить. В следующий миг выражение ее вновь делается простым и радушным. - О, простите. Я думала, вы из Чикаго. - Я из Чикаго, – подтверждает Томас. Этот разговор он ведет не в первый раз и уже не чувствует неловкости. - Да? – Я там родился, но вырос в Мексике. Вернулся в Чикаго, когда повзрослел, чтобы лучше подготовиться к служению. - Понятно, – Мария улыбается. – Что ж, уверена, у вас все получится самым лучшим образом. - Благодарю. - Вы превосходно говорите по-английски. - Спасибо, – повторяет Томас, тщательно следя за тоном. Он надеется, что понравился ей. У него есть ощущение, что благосклонность Марии ему пригодится. Томас пожимает бесчисленные руки, он знакомится с мужчинами, женщинами, целыми семьями. В общем и целом, люди, похоже, им довольны, и это большое облегчение. Особенно усердствует миссис Рэнс – сжимает его ладонь обеими руками и уверяет, что, если ему понадобится какая-то помощь в церкви, недостатка в волонтерах не будет. Томас знакомится с ее мужем Генри. Этот седовласый мужчина с сонным взглядом напоминает ему иллюстрацию, увиденную когда-то в старом букваре. Пожимая Томасу руку, Генри извиняется за возможные неудобства на будущей воскресной службе. - Иногда мне нужно разминать ноги, – говорит он с покаянной улыбкой. – Или, знаете, выйти на свежий воздух. Чтобы кровь не застаивалась. - Да, конечно, никаких проблем, – успокаивает его Томас, вспоминая, что рассказала миссис Рэнс… Анжела. У Генри, объяснила она, черепно-мозговая травма. Он строил амбар, и на него упала балка. С тех пор он иногда ведет себя странно. Рукопожатие затягивается. Томас как раз собирается спросить Генри о детях, но тот вдруг крепче сжимает пальцы. - Он будет здесь через три дня. - Простите? – осторожно переспрашивает Томас. - Отец Маркус. Томас смотрит на него. Генри глядит в ответ усталыми глазами и молчит. - Я… Прошу меня извинить, – медленно произносит Томас. – Я не знаю, о ком вы говорите. - Говорю… о ком? - Что? - Отец Томас! – взволнованно кричат в толпе, и Томас поднимает голову: к нему спешит, прокладывая дорогу в людском потоке, широко улыбающаяся женщина, одетая в слишком просторный зеленый дождевик. - Было очень приятно с вами познакомиться, – искренне заверяет Томас, похлопывая Генри по плечу. – Если захотите поговорить, мои двери открыты в любое время… Доброе утро! Последние слова адресованы той самой женщине, которая уже схватила его за руку и выкрутила, как кроличью шею. - Это такая честь для меня, отец, – выдыхает она. – Смерть старого священника стала для нас большим потрясением, но я точно знаю, что вы чудесно справитесь. - Спасибо, – отзывается Томас. – Миссис…? - Грэм, – ее глаза сверкают. – Миссис Грэм. - Спасибо, что почтили нас своим присутствием, миссис Грэм. Тара говорит, вы нечасто покидаете дом. В Чикаго мне случалось навещать тех, кто не может посещать воскресные службы, на дому. Возможно, вы бы предпочли, чтобы я… - Нет-нет! – восклицает миссис Грэм, пока Томас осторожно высвобождает руку из ее хватки. – Боюсь, так совсем не пойдет. Видите ли, моя дочь ужасно больна. Заболевание крови. Никого не хочет видеть. - Печально слышать, – сочувствует Томас. – Полагаю, вы консультировались с доктором Беннеттом? - Э… Да, конечно. Вопрос ее явно чем-то смущает. Бросив взгляд ей за спину, Томас с радостью отмечает, что доктор Беннетт уже тут. Он в дальнем углу – разговаривает с симпатичным стройным парнем в красной рубашке и джентльменом, который постарше и покрепче. - А, – довольно замечает Томас, – помяни дьявола. Миссис Грэм пораженно захлебывается, и он торопливо добавляет: - Прошу меня извинить. - Это шериф Морроу, – шипит она, оглядываясь на джентльмена, который, судя по тону, в свое время нанес ей тяжкую личную обиду. – Он агностик. - Понятно. - Понятно? И это все, что вы можете сказать? - Ну… да, – озадаченно говорит Томас. – Наверное, я мог бы спросить, что он здесь делает, если не заинтересован в жизни прихода… Миссис Грэм издает нервный смешок. - Он всегда в курсе всех дел. Везде и нигде. Лезет в частное… личное… Она в сердцах хватает со стола салфетку и начинает теребить. Через секунду глаза ее загораются. - Отец Томас? - М-м-м? - Вы, должно быть, знакомы с отцом Маркусом? - Э… нет? – слабо отвечает Томас. – Мистер Рэнс что-то упоминал вот только что… - А, – в голосе миссис Грэм сквозит явное разочарование. – Ясно. Я думала… ну, я думала, вы его знаете. Или хотя бы о нем. Раз вы священник. Теперь ее пальцы раздирают салфетку на лоскуты. С треском. - Он из соседнего прихода? – интересуется Томас, загипнотизированный движениями ее рук. - Нет же, – возражает миссис Грэм. – Его приход – весь мир. - О. - Он путешествует и, знаете, изгоняет злых духов, – последние два слова она выговаривает едва слышно, словно опасаясь произносить такие вещи под церковными сводами. Томас моргает. Поверх ее плеча он видит, что Беннетт идет к ним, и под цокот его трости толпа расступается, будто Красное море. С ним молодой человек в красной рубашке, и шериф тоже шагает следом – зацепив ремень большими пальцами и озираясь со знакомым восхищением человека, который редко бывает внутри церкви. - Это очень интересно, миссис Грэм, – говорит Томас. – Демоны… Что ж, католическая церковь считает их существование весьма спорным вопросом. Миссис Грэм прищуривается. - Что вы имеете в виду? Томас открывает было рот, чтобы ответить, но Беннетт и Морроу уже тут. - Доброе утро, отче, – с прохладцей говорит Беннетт. – Полагаю, вы благополучно переночевали? - Неплохо, – Томаса слишком отвлекает миссис Грэм – при виде шерифа Морроу та становится белой, как простыня. - Извините, – бормочет она и уходит, задержавшись у стола с десертами ровно настолько, чтобы завернуть в остатки салфетки несколько крошечных лимонных пирожных. Беннетт поворачивается к Томасу. - Мне подумалось, что вам пригодится помощь. - Благодарю. - Это шериф Морроу, – представляет Беннетт. – И Эндрю Ким. Мы только что о вас говорили. - Рад познакомиться, – Морроу трясет Томасу руку, которая уже начинает побаливать от всего выпавшего на ее долю внимания. Он высок и крепок, с ясным теплым взглядом и рукопожатием, которое могло бы создать достойную конкуренцию доктору Беннетту. Улыбки он раздает, как конфеты, и Томас, которому не доводилось раньше встречать шерифов, приятно удивлен такой манерой держаться. Почему же миссис Грэм так его не любит? У Эндрю Кима грустные глаза и обаятельная улыбка. А еще у него пальцы вымазаны в краске, но это Томас замечает слишком поздно. - Простите за опоздание, – винится он. – Дети, сами понимаете. - Мистер Ким, – поясняет Беннетт, – уже несколько лет донимает приход предложениями основать программу по работе с молодежью. - Отличная идея, – Томас складывает руки на груди. – Что конкретно вы имеете в виду? - Ну, – оживляется Энди, – я думал… ой. Он кидает взгляд куда-то вниз, и Томас вдруг понимает, что за ногой Энди прячется ребенок. - Скажешь дяде ?привет?? Томас с уколом боли в груди вспоминает Льюиса. Тот тоже был застенчив в таком возрасте. И точно так же прятался за Томасом. - Это моя младшая, Грейс, – Энди Ким осторожно подталкивает девочку вперед. У нее бледное, словно луна, лицо, а глаза похожи на вырезанные в мешке дыры. Тоска Томаса тут же улетучивается, и впору забеспокоиться, не подергивается ли у него веко, что случается, когда ему не по себе. Разве есть причина бояться ребенка? - Поздоровайся, Грейс, – просит Энди. Грейс утыкается лицом ему в бедро, и Энди улыбается – грустно, но по-доброму. - Стесняется, – поясняет он, нежно потрепав девочку по волосам. – Она недавно заблудилась на кукурузном поле и все еще напугана. Даже из дома выходить не хочет. - Напугана, – повторяет Томас. – Ладно. - Очень славно, что вы сюда приехали, отец. Здесь редко увидишь новое лицо. - Я тоже рад, что приехал. - Да, – кивает Энди, – да. И Шелби так обрадуется. Ему не было на кого равняться, ну, в духовном смысле. - С удовольствием с ним познакомлюсь, – обещает Томас. – Передайте, пусть приходит в любое время. - Передам, обязательно передам. Эй, – Энди смотрит на Грейс, которая продолжает крепко держать его за руку. – Давай-ка проверим, не осталось ли тут тех маленьких печенюшек. Может, они немножко поднимут тебе настроение. Когда они уходят к десертам, Грейс оглядывается на Томаса. Он готов поклясться, что девочка улыбается. День, полный знакомств с людьми и городом, давно позади. Томас возвращается домой, и горячий ветер несет зловоние. Снейкспринг совсем невелик, но на улочках и переулках можно заблудиться, а Томас, собирая чемоданы в Чикаго, не стал обзаводиться картой. Подумал: что он за священник такой, если не сможет запомнить маленький город. Теперь он начинает об этом жалеть, но старательно выкидывает мысль из головы. Переезд – и без того хлопотное дело. В воздухе разит пеплом и экскрементами. Солнце садится, заливая округу леденцово-оранжевым. Пронзительный свет окрашивает все, чего касается, и весь город кажется раскаленным и сахарным. Томас надеется, что со временем полюбит эти виды. Дом после долгого отсутствия выглядит еще более заброшенным. После пешей прогулки у Томаса болят ноги, и только сейчас он задумывается, что стоило бы купить машину. Томас возится с ключом, роняет его, подбирает, пробует снова. На крыльце поскрипывает на ветру кресло-качалка. Интересно, много ли вечеров проводил на ней старый священник, созерцая пустынный двор, потому что больше смотреть не на что? И все же закат великолепен. И что толку жаловаться на двор? Это его собственная земля, а ведь в Чикаго Томас несколько лет жил в тесной квартире. Может, попробовать разбить сад. Оказавшись внутри, Томас запирает дверь, оставляет обувь на коврике и устало шаркает в ванную. Десять минут спустя он уже в спальне, стоит на коленях на скрипучих половицах возле кровати. За стенами лишь тихий шелест кукурузы да карканье ворон. Хорошо снова опуститься на колени и поговорить с Богом. – Господи, я взываю к тебе. Сделай меня достойным моего призвания, – говорит Томас. Переплетенные пальцы, склоненная голова – он чувствует в себе небывалую святость. – Сделай меня достойным детей Твоих, коих повстречал я сегодня, придай мне сил волей Твоей. И пусть через меня воля Твоя вершит благие дела на этой земле. Пусть я буду жить во славу Твою, во славу Тебя, перед Кем благоговею всей душой. Аминь. Он долго лежит без сна, а потом засыпает, свернувшись клубком и слушая часы на стене – тик-так, тик-так. *** Дьявол приходит с запада, и экзорцист следует за ним. Вот он идет, раздвигая кукурузу, и шаги его совпадают со следами Дьявола, будто бы те созданы специально для него. Замерев, экзорцист падает на колено, погружает пальцы в мягкую землю. С востока с криками летят птицы – что-то вспугнуло их. Экзорцист встает на ноги – сует руки в карманы, горбит спину. Из него вышло бы славное пугало, темное и скрюченное на фоне качающейся кукурузы. Носком ботинка он ковыряет один из следов Дьявола и идет дальше, бездумно побрякивая ключами в кармане. Дьявол пришел в городок Снейкспринг. Экзорцист собирается поймать его. *** Томас набрасывает халат и, моргая, выходит навстречу утреннему свету. Он щурится в небо, и сам не знает, что ожидает увидеть. Наверху лишь яркая безупречная синева. Давненько Томас не видел ясного неба. Ему снова снился сон. Перед дверью лежит газета – самая настоящая газета. Подобрав ее, Томас озирается, словно опасаясь увидеть мальчишку в бейсболке и полосатой рубашке, который высунется из-за ограды и потребует плату. Никого. Так что Томас возвращается в дом. Бросает газету на стол и вдруг чувствует такой ужасный узел, скручивающийся и раскручивающийся в животе, что приходится опереться на столешницу и подышать. Ощущение прокатывается по телу, будто приливная волна, и когда оно, наконец, исчезает, Томас еще несколько секунд держится за стол – просто на всякий случай. Он заболел. Так и есть. Слишком много непривычно свежего воздуха. Оставив газету на столе, Томас снимает халат и идет в душ – вода холодная, но терпимая. И только заканчивая вытирать волосы, он понимает, что совсем забыл об утренней пробежке. Такого не случалось со времен колледжа. Томас одевается – с выверенной педантичностью, руки действуют сами, пока ум занят чем-то иным. - Я болен, – вслух говорит он. – Я приболел, вот и все. Я болен и вижу то, чего нет. Опустившись на колени у окна, Томас склоняет голову. - Господи, я не знаю, что ждет меня сегодня. Но я уверен: все, что произойдет, случится по воле Твоей, и воля Твоя будет направлять меня ради великого блага. Я почитаю Волю твою и замысел Твой и подчиняюсь им всем сердцем своим и всей любовью к Тебе, Папе и Непорочной Деве Марии. ?Аминь, – думает он, – аминь?. Но это еще не все. - Господи, – продолжает он, сделав глубокий вдох, – сохрани меня и мой дом. Направляй меня и впредь по предначертанному Тобой пути. И … если сил моих будет недостаточно… Это плохая мысль, Томас не стал бы ее озвучивать, если бы его слушал кто-то еще. - …ниспошли того, кто сильнее меня, кто сможет помочь мне исполнить замысел Твой. Аминь. День проходит словно в тумане. Томас осваивает новый офис: пишет проповеди, знакомится с обстановкой – но ни на чем толком не может сосредоточиться. Он почти каждый час отлучается в туалет и пьет как можно больше воды, но ничего не помогает. Это даже не плохое самочувствие – это упорное беспокойство, от которого тянет посмотреть, нет ли чего за спиной или под кроватью. Какая-то подспудная жуть. Вечером, когда солнце уходит за кукурузу, Томас снова стоит перед дверью своего дома, и ему кажется, что его сейчас стошнит. Что-то следит за мной. Такого не может быть. Ничего подобного нет. Есть. Дрожащей рукой Томас сует ключ в скважину – тот скрипит по металлу замка. Что-то следит за мной. Уже готовясь открыть дверь, Томас вспоминает детство в Мексике. Когда он боялся чудовища, притаившегося за дверью, то резко распахивал дверь и кричал: ??Te veо!*? – чтобы напугать чудовище первым. Что за глупость. Набрав воздуху, Томас дергает дверную ручку. - ?Te veo! Ничего. Пустая прихожая, тихая кухня, коридор, гостиная. Чувствуя себя изрядным дураком, Томас проскальзывает внутрь и запирает дверь. Немного погодя он преклоняет колени для молитвы – но на уме зияющая пустота. Что можно об этом сказать? - Господи, – слабо выговаривает он. И молчит. Ночью, зарывшись лицом в подушку, Томас надеется, что сны принесут облегчение. *** Этот сон отличается от всех прочих. Святые небеса, не в лучшую сторону. Его тянет вниз, он скребет ногтями по земле, хватается за камни. Один ноготь не выдерживает, и боль пронизывает руку – слишком много боли для одного сломанного ногтя. Его волокут вниз, вниз, вниз, сквозь глину и крошащиеся камни. Подземные кристаллы поблескивают звездами в темноте – пока не угасают. Что-то тяжелое и сильное сжимает его, обвивает ноги, сдавливает и тянет, и Боже, оно отвратительно, он чувствует это – склизкое, оплывающее, текущее по ногам – и оно увлекает его в черноту. Он не может дышать. Он умрет здесь, под землей. Убитый чудовищем, что спит под городком Снейкспринг. Он хочет закричать, но рот наполняется грязью. Горло сжимается, грудь сдавливает так сильно, будто… …ребра треснут, если неловко вдохнуть, но он не может двинуться, руки – мертвым грузом на простыне, будто что-то сидит на груди, крепко сжимая горло, и это конец, это всё, и Томас, уже закатывая глаза, сосредотачивается на последней отчаянной мысли. Если такова воля Твоя. И с этой мыслью тяжесть вдруг исчезает. Нет тяжести, нет хватки на шее, свежий чистый воздух врывается в легкие со скоростью, от которой горит горло. Томас один. В глаза словно песку насыпали, простыня мокрая от пота, сердце колотится в груди, и член наполовину стоит. Томасу кажется, будто сознание вот-вот покинет его. - Здесь что-то есть, – в страхе шепчет он в предутренние сумерки. – Что-то спит здесь. Субботу Томас намеревался посвятить походу за покупками и более тщательному знакомству с городом – с каждым покосившимся домом и каждой пыльной дорогой – но лишь встав с кровати, он опускается на колени, склоняет голову и закрывает глаза. - Господи, – шепчет Томас в сцепленные руки. – Господи, Ты добр, свят и справедлив. Могуществом Твоим укрепи меня, одень в доспехи Твои, чтобы твердо выстоял я против козней Дьявола. Боже, нечто спит под этим городом, и я молю Тебя, дай мне сил противостоять ему. Оно навеяло мне сон, не такой, как прежде, этот сон почти погубил меня. Не с созданием из плоти и крови сражаюсь я, Господи, но с темной скверной. Если таков замысел Твой для меня – остаться здесь и служить этому городу, я прошу Тебя дать мне знак. Что-нибудь, хоть что-нибудь, Боже. Ниспошли мне знак, чтобы сумел я выстоять против укоренившегося тут зла. Во имя Спасителя нашего, Иисуса Христа, и Девы Марии, аминь. Меняются тени, солнце за окном совершает свой путь по небосклону, а Томас молится и постится – весь день, от зари до зари. *** Воскресенье. Самый важный день недели. Томас открывает церковные двери, и поток прихожан выплескивается на улицу. Это была хорошая проповедь – Томас, отчаянно желая произвести наилучшее впечатление, начал обдумывать ее за несколько недель до переезда. Правда, на самой середине снаружи заревел мотор, но Томас и глазом не моргнул. В городе приходилось перекрикивать и не такое. Люди выходят и выходят, обтекая его со всех сторон, а Томас застывает, как вкопанный. Кто-то пытается благодарить, желает благословенного воскресенья, но Томас едва слышит: все внимание его устремлено на мужчину на другой стороне улицы. Это он. Человек из сна. Тот, кто преследовал Дьявола, идущего с запада. Воочию человек даже выше, чем казался во сне. Высокий, в шрамах, с обветренным лицом – словно огородное пугало, слишком долго открытое всем стихиям. Его светлые седеющие волосы стрижены под ?ежик?. Затянутый в черную кожу, он стоит в лучах утреннего солнца, сложив руки на груди и опираясь на мотоцикл, и наблюдает, как пустеет церковь. На его лице выражение вежливого интереса. Это выражение задевает Томаса за живое. Он как бабочка, пришпиленная к доске. Чувствовать на себе этот пристальный взгляд неудобно, хочется отвернуться, но Томас заставляет себя посмотреть в ответ. И переходит улицу – быстро и целеустремленно. - Боюсь, – говорит он с запалом, – служба уже закончилась. - Какая жалость, – незнакомец криво улыбается. Его глаза цвета вытертого денима. – Я был бы не прочь послушать. - Зато я определенно слышал вас. - А, ну да. Извините. Нет сомнений: это тот самый человек. Появился через три дня, как и говорил Генри. Томас не знает, что думать. Не смеет надеяться, что это ниспосланный ему божественный знак. - Что вы здесь делаете? – спрашивает он, наконец. Незнакомец склоняет голову и втягивает воздух, очевидно, наслаждаясь вездесущим запахом дыма. - Да так, мотаюсь из города в город, давлюсь пылью там и тут. Он снова опирается на мотоцикл, вытягивает длиннющие ноги. - А вы единственный священник в городе? - Да, – Томас упрямо вскидывает подбородок. – Это мой приход. – Надеюсь, он вам по зубам. – Прошу прощения? - Священнику в маленьком городке всегда непросто. Приходится совершать такое, на что не пошел бы при других обстоятельствах. Томас думает, не дурачится ли он, но лицо незнакомца смертельно серьезно. – Люди ждут, что вы направите их. Станете их пастырем. Вы хороший священник, Томас? - Я очень хороший священник. Уголок рта изгибается. - Вижу, Господь испытал вас, и вы оправдали надежды. - Вы веруете? Ухмылка становится шире. Незнакомец тянет собачку замка у горла – вниз, вниз, вниз – взгляд Томаса следует за движением, пока не останавливается на колоратке. На какой-то момент Томас лишается дара речи. Затем приходит в себя. - Вы – тот человек, о котором все говорят. - Ох уж эти провинциалы. Лишь бы языками почесать. - Мне рассказывали, будто вы путешествуете по стране и изгоняете нечистых духов. Это правда? - Истинно, как слово Божье, малыш. Незнакомец – Маркус Кин – щурится на солнце, запрокинув голову. Томас смотрит, как подергивается его кадык. - Чувствуешь? – спрашивает Маркус после долгой секунды тишины. У Томаса екает в животе. Он знает, о чем речь. Понятия не имеет, откуда, но знает. Кисло-сладкий западный ветер. Громыханье под землей. Та штука на груди, чья сокрушительная тяжесть едва не прикончила его. Тот кошмар, который едва его не убил. Собственная колоратка вдруг становится очень, очень тесной. Томас хватает Маркуса за руку, заставляет опустить голову. Чувствует, как мышцы под пальцами цепенеют, потом расслабляются. - Что ты знаешь? – яростно шепчет Томас. - Сюда пришло нечто омерзительное, – глаза Маркуса поблескивают, как две трупные мухи. – Я преследую его, довольно давно. ?Знаю, – думает Томас, – я видел тебя во сне?. Но вслух не говорит ничего Он озирается: люди еще не разошлись, они разговаривают, разбившись на группки. Понизив голос, Томас признается: - Я чувствую что-то. Какое-то присутствие. Что-то спит под городом. - Спит? – шепотом повторяет Маркус, недоуменно хмуря лоб. – Спит под городом? - Да, – просто отвечает Томас. Делиться с этим человеком легко. Слишком легко. Возможно, стоило бы испугаться этой легкости, но Томасу не хочется. Не сейчас, когда в глазах чужака такой искренний интерес. От его внимания у Томаса сладко кружится голова. - Ты надолго? – спрашивает он. - Если вам повезет, нет, – как-то двусмысленно отзывается Маркус. – Я останусь до тех пор, пока буду нужен. - Уже решил, где будешь жить? Маркус окидывает его пытливым взглядом. - Нет еще. Думал в гостинице перекантоваться. - Можешь остаться у меня. Места более чем достаточно. - Ты серьезно? - Вполне. ?Не хочу быть в этом доме один?. Считай это христианским милосердием, если хочешь. Маркус смотрит так, будто не может поверить, что Томас настоящий. Открывает рот, закрывает. Потом говорит: - Ну ладно, спасибо, – и морщится, будто собирался сказать что-то другое. - Тут недалеко, – обещает Томас. – Даже свободная кровать имеется. Ты, наверное, давно не спал на нормальной кровати. - Спасибо, – повторяет Маркус, искренность в его голосе зашкаливает. - Ты, наверное, считаешь, будто я весь из себя такой джентльмен, – Томас гадает, почему не может замолчать, и одновременно – насколько удобна кушетка в мансарде. – Такой положительный до мозга костей. Но на самом деле, кровать, которую я собираюсь тебе предложить, принадлежала мертвецу. И Маркус хохочет.