Том 4, 4 день месяца Вечерней звезды, 4Э 189 (1/2)
Цицерон бродил по оживлённой торговой площади, слушая людскую речь, и это было для него на данный момент настоящим счастьем. В который раз он замечал, как наслаждается чужими голосами, жадно всматривается в лица прохожих. Но так же Хранитель понимал, что если его сейчас вдруг о чём-нибудь спросят, то ничего вразумительного он не ответит. Разве что обрывки молитв и заговоров приходили на ум, и, скорее всего, именно из этих текстов Цицерон бы и складывал предложения для разговора. Понимание данной беды веселило его с одной стороны, и удручало с другой. Что с ним творится? Как он до такого докатился? И не разгневал ли этим Мать Ночи, докучая своим излишним вниманием?
Слова Понтия вцепились мёртвой хваткой, хоть последний и сказал об этом, дабы отвлечь. Однако здесь, на улицах Чейдинхола, вместо осточертевших сомнений врывалась чужая речь. И Хранитель утопал в ней, забыв на краткий миг обо всём. Он чувствовал себя живым.
Весь день Раша находился в Убежище, посему Цицерон мог позволить себе прогулку, несмотря на выговор, что прилетел за вылазку с тёмным братом. По мнению Уведомителя, Хранитель опять взялся за старое, а именно творит за спиной Раши всё, что вздумается. А ведь его, Цицерона, удостоили такой высокой чести — беречь мощи Матери Ночи. Ему доверились братья и сестры, что ныне пребывают в объятьях Ужаса. И вот она — благодарность! Может, именно поэтому Нечестивая Матрона молчит, видя такое отношение к себе? И именно поэтому Тёмное Братство пребывает в жалком состоянии, так как вышестоящего члена семьи попросту не слушают. Эти мысли высказывал ему каджит в который раз, только теперь за самоволку в город. Уведомителя можно было понять, и в самом деле неприятно, когда твоим авторитетом пренебрегают. Но с другой стороны, Раша чересчур навязывал свою волю, ища виноватого. Пытался всё вокруг себя контролировать, и это вполне нормальная реакция на происходящее, если бы не доходило до абсурда.
«Постоянно находись рядом с Матерью Ночи, и тогда она заговорит», — увещевал Раша, однако это всё равно ничего не меняло. Ни к чему не приводило. Конечно, доля правды была в его словах, и в самом деле Хранитель иногда позволял себе слишком часто отвлекаться. Но…
«Она молчит из-за тебя!» — эти брошенные слова, какую бурю озлобленности они поднимали со дна.
А теперь ещё и Понтий:
«Она от тебя устала».
И кому теперь верить?
Тем временем на рыночной площади горожане всё ещё обсуждали свадьбу графа на юной данмерке. Как выяснилось, она была намного моложе своего супруга, даже по человеческим меркам, не говоря уже о эльфийских. В речах некоторых женщин на эту тему прослеживалась зависть.
Приезжие торговцы подтрунивали над талморскими боевыми магами, коим пришлось покинуть Бруму, так как конфликт в северных землях чуть было не перерос в массовые погромы по всей провинции. А проблемы таких масштабов эльфам были ни к чему — их сторона могла бы понести слишком большие и неоправданные потери.
Стараясь не думать о разногласиях, что посеяли в нём тёмные братья, Цицерон слушал все эти городские слухи, стараясь одной информацией попросту подавить другую. Отвлечься.
— Нерем Агресиан стал первосвященником в часовне Святого Мартина! Это уму непостижимо! А ведь всего несколько недель назад он был в заточении! Как скоро всё переменилось, стоило жителям Сиродила припугнуть этих высокомерных выскочек! — все разговоры на данную тему сводились к бахвальству и собственной важности. Но, справедливости ради, такая реакция была вполне заслуженной. — Они думали, мы будем молчать! Будем просто смотреть, как рушат нашу веру и традиции! Придумали себе, что всё так просто… Но как только за спиной замаячила жалкая смерть, ведь это они называют Бруму той ещё дырой, так сразу опомнились! Аха-ха! — это восклицал бретонец, торгующий овощами и фруктами. — В конце концов, граф Десимий Карвейн, глядя на то, что творится в столице, не побоялся и встал на сторону простого народа! А в Бруму, по приказу императора, на подмогу прибыл заместитель командующего Имперским легионом с подкреплением, дабы привести обе враждующие стороны в чувства и тем самым успокоить Имперский город. Я был там в тот день! Я видел собственными глазами кислые рожи эльфов. Хотя они у них всегда такие… — не унимался торговец, вещая собравшимся возле лотка покупателям о своём незабываемом путешествии.
— А что ты там забыл в такое время? Страх потерял? — с усмешкой поинтересовался данмер.
— Это ты совесть потерял, раз ума хватает спрашивать о таком! Между прочим, я поставляю в Бруму овощи и фрукты! Это ты трус, не осмелился бы помочь людям, а благодаря мне дети сыты!
— Помощь за деньги другим словом называется… — одёрнул тёмный эльф, разведя руками.
— Помолчи!
— Провинции дорого обойдётся такой показной гонор. Сколько всего порушили, поломали и сожгли. Скольких людей задавили насмерть в толпе…
— Ах, молчи! Молчи! Имя и честь Сиродила бесценны! В таких делах деньги не считают!
— Чья бы корова мычала…
Цицерон прошёл мимо спорщиков и свернул в сторону моста.
Пора возвращаться в Убежище. Хоть Раша и позволил ему устроить долгую прогулку, раздражать того не стоило. Иначе опять начнёт винить во всех бедах. Ладонь сжала ключ, висевший на груди. Странное дело, раньше он таскал его в рюкзаке без задней мысли, а теперь греет в пальцах, как сокровенную реликвию. Но всё же придётся вернуть… Хранитель не может распоряжаться такой ценной вещью без разрешения Уведомителя. Отныне Раше принадлежит любой его шаг — какой раздражающий контроль. К чему это? Снова вымещение злобы или нежелание терять остатки былой власти? А может и то, и другое?
Цицерон незаметно открыл решётку, скрип утонул в шуме города, и спустился вниз по лестнице. Звуки стали приглушённей, тишина вновь окутала разум и сдавила виски. И лишь шум из покоев Уведомителя нарушал привычное состояние Убежища. Хранитель вздохнул поглубже, пальцы сильнее сжали ключ, бечёвка безвольно болталась в воздухе.
Как же не хотелось сейчас идти к Раше. Как же он устал от чувства вины…
«Почему? Матушка?! Почему ты молчишь?! Неужели по моей вине?»
Дверь в покои Уведомителя была открыта, и Цицерон незаметно вошёл, в надежде, что Раша его не заприметит, занятый своими делами. Наивная надежда.
В тот день, когда они с Понтием устроили самоволку, ему очень сильно влетело. И хоть тёмный брат пытался взять всю вину на себя, Раша был непреклонен.
— Продолжай! Продолжай гневить Мать Ночи! — повторял каджит, расхаживая из стороны в сторону.
— Да брось, мы ничего запретного не сделали, — заступался Понтий, давно не видевший Рашу таким раздражённым и нервным.
Цицерон к внезапным переменам от тихих упрёков до громких обвинений в разговоре с Рашей уже привык, но едва ли мог смириться с подобным отношением к себе.
«Мы же с ним равны… Равны… Но он продолжает вести себя так, будто я простой ассасин. Такое чувство, что в его глазах я никогда и не менялся. Матушка! Матушка, подари мне свой голос… Тогда Раше придётся забрать свои слова обратно!»
Цицерон понимал, как эгоистично это выглядит, но другого утешения у него попросту не было.
Его встретил холодный взгляд кошачьих глаз. Было такое чувство, что его не ждали так рано. Уведомитель раскладывал бумаги на столе, зачем-то пытаясь рассортировать. Рядом лежал рюкзак, уже наполовину забитый различного вида рукописями.
«Интересно, а это зачем?» — про себя удивился Хранитель, стараясь не подавать виду, что его это хоть как-то заинтересовало. Разговаривать с Рашей было себе дороже.
— Я вернулся, — только и смог сказать он.
Положив ключ на стол, Цицерон как можно быстрее постарался покинуть чужие покои, спиной ощущая колкий взгляд. Раша так ничего ему и не ответил, пропасть между ними продолжала расти.
«Я молюсь изо дня в день! Перестань сводить меня с ума своим молчанием!» — и не ясно было, к кому именно Цицерон обращается. Святилище встретило его вязкой темнотой, в центре которой угадывались очертания гроба Матери Ночи. Запах масел уже не казался таким чуждым, как когда-то. Жаль, что сейчас они не одни…
Он зажёг свечи, и липкая тревога немного улетучилась, спрятавшись в едва колыхающихся тенях.
— Мы могли бы поболтать, — прошептал Цицерон, приблизившись к мощам. — Но… — он запрокинул голову и бросил быстрый взгляд на потолок. Где-то там сейчас был Раша. — Сегодня придётся вести себя тихо… — поднеся указательный палец к губам, Хранитель засмеялся.
Если Уведомитель узнает, что он себе позволяет заводить беседы с Матерью Ночи, сколько же поднимется шума!
«Неужели ты устала от меня? Я ведь всего-то хочу порадовать тебя… Мне больше не с кем коротать время здесь… Только с тобой», — Цицерон задумчиво отпрянул от гроба, витая в собственных мыслях. Ему не хотелось верить, что он чем-то прогневал Нечестивую Матрону.
Но тут его взгляд упал на табурет, и пелена спала. Тот стоял не на своём месте. Цицерон огляделся. Некоторые рукописи лежали не так ровно, как прежде. И только сейчас стало заметно, что масла стоят в другом порядке, будто их кто-то убирал, а после вернул на место…
— Матушка, здесь кто -то был?
***</p>
Мысль о том, что кто-то был в Святилище без его ведома, не отпускала весь день. А самое ужасное заключалось в том, что этим кем-то мог быть только Раша. Спрашивается: что он здесь делал?
Странное чувство сковало всё тело. Но почему-то выходить из Святилища не хотелось, и попадаться на глаза каджиту тоже. Словно тот догадается, что Хранитель всё понял.
«Зачем? Зачем ему это?» — он мог предположить, но…