Безысходность, как часть нас (1/1)

Много ли вы помните из детства? А помните ваш первый комариный укус? Запах клубничной жвачки, которая прилипла к вашим волосам? Может вы помните туманную реку в четыре утра, когда папа брал вас с собой на рыбалку? А многое ли вы запоминаете приятного? Первый поцелуй? Мурашки от любимой музыки? Побег среди ночи из дома? Дрожащий голос мамы, когда вы снова с ней ссоритесь? Запах новой одежды? Многое ли вы замечаете? Рассветы? Закаты? А я помню как ругалась со своими родителями и кричала на них за то, что они не хотели брать мне новый мобильный. Я была так зла и расстроена их отказом, что весь мой мир сжался до размеров маленькой комнаты, в которой я сидела часами, пытаясь понять за что они так со мной. И мне отвратительно, мне омерзительно неприятно вспоминать такое и вспоминать какой идиоткой я была раньше. Не ценила. Не берегла. Чертов мобильник был важнее родителей. Я была тупицей. Мы пересекаем кукурузное поле. Мы пересекаем реку. Мы пересекаем половину континента. Мы пересекаем какие-то грани. Мы просто лишены ебучих тормозов. А я пересекаю свою грань, та которая отделяла меня ?нормальную? и меня ?мразоту?. Я искренне хочу сломать Рингер нос, потому что она меня просто выбешивает. Я со всей искренностью хочу послать этот мир в жопу и умереть где-нибудь в возрасте восьмидесяти лет, пытаясь достать пульт скрюченной старческой рукой и упасть на пол с сердечным приступом. Так я хочу. А не прятаться в каких-то заброшенных зданиях, где сплошь крысы и гниющие трупы. Где даже нет стекол в окнах. А еще я хочу, чтобы этого не видел Сэмс. Не хочу, чтобы он запомнил эту отвратную, абсолютно ненормальную жизнь, которой нам приходится жить. Я ведь знаю, что это, вся эта хрень — все эти разломанные крысами грудные клетки, мешки с посиневшими трупами вдоль дороги и прятки от грёбанных Иных — это ему запомнится. Не то как папа приносил ему теплое молоко и печенье с шоколадной крошкой, как мама вязала ему носки, как он гладил каждого попавшегося песика, как он смотрел Спанч Боба, как он был обычным ребенком. Не это ему запомнится. И я так хочу, чтобы он этого никогда не видел. Мне так хочется, чтобы он жил ни о чем не заботясь, просыпаясь от солнечных лучей в теплой кровати, а не от промозглого ветра, на сомнительной чистоты матраце и от громкого кашля Дамбо в углу комнаты. Мне просто хочется для него немного света и радости. Мне просто хочется, чтобы все это прекратилось и вернулось всё, как и было. Я так этого желаю.* * * Мы не вспоминаем о теплых пляжах и вкусной кока-коле, когда грызем засохший хлеб, пьем непонятно откуда черпанную воду и смотрим на грязный потолок, с выбитой лампочкой. Я бесконечно желаю вернуться в свой идеально созданный мир, где всё замечательно и чудесно, где наступила весна и я нарожала Бену Пэришу восемь детей. Шутка. Пока три. Но меня дергают, отвлекают, приходится сосредотачиваться на реальности, стараясь не выблевать только что съеденный сухарь, видя очередной труп на лестнице. Я закрываю Сэму глаза, быстро отпинывая кусок чего-то человеческого, но он злится и отталкивает мою руку, быстро прилипая к ноге Пэриша. Мне обидно и я тяжело вздыхаю.— Отстань, — слышу я и снова вздыхаю. Бен закрывает своей широкой спиной мне весь обзор, я обхожу его, наталкиваясь на его тяжелый взгляд и печальную ухмылку. На этаже полно разорванных мешков, откуда вываливаются синие и багровые куски человеческих тел. Смерть и тлен. Весь мир — одно большое кладбище.— Вынесем это на улицу и зальем здесь все хлоркой. Запах будет не такой сильный, а пока придется заночевать здесь, — распоряжается Пэриш, и мне тут же хочется пожать его руку. Мы делаем всё, чтобы не заболеть каким-нибудь столбняком или подцепить ещё что-нибудь такое, поэтому быстро утаскиваем мешки куда-то за угол дома, заливая их керосином и смотря на то, как ярко горит безысходность. Я не ем. Меня тошнит. Я почти готова выблевать свои внутренние органы. Мне действительно плохо и я прямо-таки чувствую, как умирает моя личность внутри меня. Как всё это подавляет её. Я умираю с каждым днем всё больше и больше. И иногда мне кажется, что запах гнили исходит от меня, а не от разложившихся тел. Так мало красивого осталось в этом забытом богом мире. Может быть рассветы. Этот холодный цвет стального неба и ползущие по небу алые кровоподтеки. Это красиво и больно. А еще, конечно, Бен. Он всё такой же красивый, всё такой же привлекательный и всё такой же Бен Пэриш, который мне нравится. Он часто пялится в мою сторону, словно я должна ему сказать что-то важное. Но я не знаю, что теперь важно, а что нет. Бен подсаживается рядом, пока я думаю о нём же. Он толкает меня в плечо, своим плечом и легко улыбается, словно всё хорошо. Я снова хочу пожать его руку, пусть иногда я готова ударить его по этой руке из-за Сэма, который вечно ищет в Бене поддержку. Не у своей сестры, а у Пэриша.— Что с лицом? — спрашивает он, протягивая мне тарелку с какой-то дымящейся кашей. Я качаю головой.— Я с таким родилась, — отвечаю я, видя его очередную улыбку.— Я вижу, что с тобой что-то не так. Может, поделишься? — он будто хочет поиграть в психоаналитика и я, в общем-то, против. Не хочу, чтобы даже Пэриш лез в мою покалеченную душу. Мне просто хочется возвращения своей спокойной жизни.— У нас тут апокалипсис, конечно со мной что-то не так, — резко отвечаю я и хочу встать с пола и выйти в окно. Но продолжаю сидеть, угрюмо высверливая в затылке Рингер дырки. Она меня всё еще бесит. Бен вздыхает и ставит тарелку рядом с собой.— Кэсси, я просто хочу помочь. Ты раньше не ходила с таким убитым лицом и пустым взглядом. И шутила ты раньше намного лучше. Задевает. Меня задевает то, что он говорит про шутки. И я поворачиваю к нему лицо, удивленно распахнув глаза.— Чем тебе не нравится мой юмор? Я вполне могу сойти за последнего эмо на Земле, который часто рассуждает о самоубийстве и вовсе не хочет красить волосы в розовый, лишь потому, что не может помыть нормально голову. Я перегибаю, сама чувствую, и мне становится противно, что я треплю какую-то фигню. Где мой разум? Бен молчит почти целую минуту, вглядываясь в угол комнаты и будто не зная, как можно продолжить говорить с невыносимой мной. Мне снова становится противно.— Ты злишься на меня из-за Нагеттса? — вдруг спрашивает он, и я правда начинаю злиться, потому что его имя СЭМ. А не херов Нагеттс. Но я качаю головой, ковыряя ногтем деревянный пол.— Не на тебя. На себя, — мой голос вдруг срывается куда-то внутрь горла и я уже чувствую как начинает щипать переносица. Только не плакать, Кэсси! У меня ломит виски и болят ноги. Я ненавижу это вонючее место, а еще мне до смерти хочется принять нормальный душ, и наладить отношения с братом. Но ничего из этого я не могу исправить, как и то, что слезы капают из моих глаз, а я продолжаю их глотать, упрямо не замечая как они стекают с моего подбородка.— Всё это так неправильно, — хрипло шепчу я и поднимаюсь на ноги, уходя в темный проем коридора, где до сих пор пахнет хлоркой, вперемешку с гнилью. Я иду вниз по лестнице, запинаюсь обо что-то в темноте и много раз стираю слезы с лица. Мне так плохо. Я точно не хочу умереть от столбняка, но точно бы хотела от сердечного приступа, пока на фоне будет играть музыка из какого-нибудь телешоу. Я сажусь в угол комнаты. Она находится на два этажа ниже и тут очень чисто, и мне даже кажется, будто здесь пахнет духами. У меня перед глазами река, которая смывает всю мою боль и злость, и теперь я только безжизненная, мокрая тряпка, которой вытерли разлитую воду на паркете. Мне снова хочется куда-то идти и бежать. Бежать, пока не сломаются ноги, пока не лопнут легкие. Пока я не убегу от самой себя. Я не убегу. Это невозможно. Раздаются шаги. Раздается вздох и кто-то садится рядом, убирая с моего лица мокрые волосы. Я отворачиваюсь.— Ты не можешь вот так просто сдаться, — говорит, конечно же, Бен. Он не оставляет меня в покое!— Кэсси, пожалуйста, я хочу, чтобы ты перестала думать о том, как всё у нас плохо.— Но у нас всё просто ужасно, — отвечаю я и начинаю рыдать в голос. Мне просто ужасно, это всё так ужасно. Сэм не должен жить в таких условиях. Я не должна его бросать и не должна обрывать его надежду на хотя бы жизнь более-менее.— Как мы живем, Бен? Ты видишь? Я хочу чтобы всё вернулось. Наши прежние жизни! — кричу я, срываясь на Пэриша. Он молчит. Я не вижу его лица, потому что у меня полно слез, которые мне нужно выплакать.— Я так этого хочу... Мое сердце больно рвет грудную клетку, я почти не могу глубоко вздохнуть и соленые слезы заливаются мне в рот. Бен стирает рукой с моих щек соленую воду и прижимает к себе. Я судорожно вздыхаю, продолжая плакать на его плече.— Я так хочу прежнюю жизнь, где все мы... были... счастливы, — мычу я ему в плечо, сквозь судороги в горле. Мне так больно это говорить и голос мой похож на помехи. Бен гладит меня по спине. — Мне очень плохо... я не могу больше... это терпеть. Бен молчит, но то как он меня обнимает, словно он понимает и поддерживает. Без слов. Просто одно объятье и легкое поглаживание по спине.— Я тоже этого хочу, — слышу я и закрываю глаза, готовая умереть прямо сейчас. Пусть меня пронзит молния или пристрелит кто-нибудь. Прямо сейчас. Иначе я начну рыдать и уж тогда здесь затопит все до самого пятого этажа. Мы молчим целую вселенскую вечность. Я слышу его сердцебиение и свои судорожные всхлипы, повиснув на его плече, как самая настоящая мокрая тряпка. И мне намного лучше. Я почти чувствую, как шевелятся где-то внутри мои чувства. Настоящее чувство тревоги и спокойствия. И чувства, которые у меня есть к Бену. Я смотрю куда-то в стену, устало опуская и поднимая тяжелые от слез ресницы. Бен аккуратно выпускает меня из своих рук, когда я окончательно перестаю истерично плакать, и смотрит на меня тревожным взглядом несколько долгих секунд.— Прости, — говорю я, уже чувствуя приступ вины. — Я не хотела устраивать истерики и рыдать с три ручья. Просто...— Тебе это было необходимо, — заканчивает за меня Бен, прислоняясь своей коленкой к моей, и усаживаясь поудобнее. Он выглядит бледным, с потухшим взглядом, но по-прежнему очень симпатичным.— Мы словно бесконечно жаримся на каком-то из кругов ада, — хрипло говорю я и тут же кашляю.— Или возвращаемся в начало каждый раз, как проходим каждый из них до конца, — поддерживает Бен, невесело усмехаясь. Я судорожно вздыхаю, продолжая рассматривать бледные щеки моего, к сожалению, не парня.— Как перестать цепляться за прошлое? — спрашиваю я у его рук, разглядывая мелкие трещинки на костяшках и пальцах.— Никак. Это часть нас, — отвечает Бен, а я моргаю, кажется, целую сотню раз, прокручивая в голове его слова, тоже сотню раз. ?Никак. Это часть нас?.* * * Горизонт с игольчатыми деревьями вдоль и целой бескрайней вселенной над ней. Я дышу морозным воздухом, честно пытаясь не думать, как бы не шагнуть вперед и не размазаться по разбитому асфальту кровавой лужицей. Мир так тих и так пуст. Я могу слышать как в космосе летят целые хвостатые кометы и как звезды взрываются сверхновой, и как бесконечно тянется время, то становясь коротким фитилем, то длинной якорной цепью. Грусть топит меня, давя на плечи своими холодными пальцами и успевая при этом душить. Ужасное чувство. Мы в заброшенном коттедже, некогда богатых предпринимателей, у которых в гараже целая стоянка роскошных автомобилей, а в подвале оборудован тир и бильярд. Красиво жить не запретишь (или да). Мне хочется прыгнуть с разбега в бесконечность и застыть в ней световым лучом, летящим до Земли целые миллионы лет. Или просто напиться до убоя каким-нибудь дорогим виски, что я и делаю, сидя на крыше коттеджа. Здесь тихо и я могу слушать как разбиваются стеклянные бокалы, брошенные мной в черноту, после каждого выпитого глотка с горла бутылки.— Чем ты занимаешься? Я вздрагиваю и поворачиваюсь на голос. Возле открытого люка стоит Бен, осматривая меня на предмет чего-то запрещенного и тут же находит его в моей руке.— Давай, Кэсси, тебе хватит. Он говорит спокойно и таким тоном, что сразу напоминает мне какого-нибудь взрослого, который тоже не разрешал своему ребенку пить с горла виски. Но я продолжаю смотреть на Бена и отпиваю еще глоток этой гадости. Бен подходит ко мне, с серьезным и уставшим лицом, словно его утомляет такая большая ответственность в виде проблемной меня.— Пристрели меня, чтоб не мучилась, — говорю я. Бен щурит глаза и хватает меня за руку, вырывая бутылку.— Прекрати, Кэсси, — я слышу в его голосе раздражение. — Тебе не одной здесь так хреново, знаешь ли, и не ты одна можешь вести так, как тебе хочется. А это: орать на всех и срываться, рыдать по три часа и напиваться в хлам на крыше. Не ты одна пострадала и не ты одна потеряла своих родных. У нас тоже есть дохера причин, чтобы забиться в угол и реветь там, пока не вытекут глаза. Он будто бьет меня по лицу. Я чувствую, как горло сжимается от рвущегося наружу крика. Как руки мои начинают трястись и все мое тело будто в огне. Меня топит горечь, злость и стыд. И я бью его ладонью по щеке, слыша громкий шлепок и полностью удовлетворяясь им. Пошел ты, Бен Пэриш!— Как ты смеешь, — злобно шепчу я, видя его разъярённые глаза и поджатые губы. — Иди нахуй со своими гребанными упреками, понял? Он смотрит на меня своим тяжёлым взглядом, и мне впервые становится страшно. Бен никогда таким не был. Таким злым. Но я не могу остановиться, он задел меня настолько, что мне не хватает воздуха и я глотаю его, видя перед глазами темные пятна.— Я знаю что не я одна пострадала, Бен! И что не я одна могу быть такой же разбитой! Но позволь мне сказать тебе... Катись ты к черту, Бен Пэриш! И я толкаю его в грудь и падаю коленями на бетон, больно ударяясь костями. Они будто звенят и я слышу как хрустят хрящи. Плевать. Я сброшусь с этой крыши. Бен позаботится о Сэме. Сэм ведь так привязан к Бену, а не к своей родной сестре. И я бью руками по бетону, сдирая кожу, потому что хочу боли, которая заглушит мою душевную.— Остановись! — Бен хватает мои руки и я снова бью его в грудь.— Катись! Не трогай меня. Ненавижу тебя, Бен Пэриш! Ты портишь мне всю жизнь, тупой ублюдок!— Хватит, Кэсси. Успокойся. Слышишь, успокойся? Я глубоко и часто дышу. У меня перед глазами чернота, а в голове слова произнесенные Беном, которыми он меня отхлестал. Я правда думаю, что я его ненавижу.— Не у меня одной проблемы, я знаю, Бен. Но я больше не могу справляться с этим грузом. Я сдаюсь.— Ты не можешь.— Могу. Смотри, — и я встаю на ноги и медленно иду к краю крыши.— Кэсси! — Бен грубо хватает меня за плечи и разворачивает к себе. — Ты что, совсем ебанулась?— Да! — кричу я и толкаю его. — Прыгну и никто больше не будет рыдать и забиваться в угол, жалея себя. В чем проблема? Всем станет легче.— Не станет, Кэсси! — кричит в ответ Бен и больно сжимает мои предплечья.— Отпусти меня.— Нет, пока не спустимся вниз и не поговорим нормально. Бен тянет меня назад от края и я послушно следую за ним, запинаясь о свои ноги. Он спускает меня вниз и я приваливаюсь к стене, тяжело дыша. В одно мгновенье в моей голове проясняется и я вдруг понимаю, какой идиоткой была. Мне хочется вытащить свой мозг и постирать его с Ванишем. Бен долго смотрит на меня, сидя возле стены напротив. Я не смотрю на него, я чувствую его взгляд. У меня в голове непонятно что. В моей душе полная разруха и пустота одновременно. Мне стыдно.— Прости меня, — говорю я ему, продолжая разглядывать свои колени. — Прости меня, Бен.— И ты меня прости. Я не должен был...— Правильно. Это было правильно. Я правда веду себя так, будто мне одной черви мозг едят. Мы молчим. Нам больше нечего сказать. Но я смотрю на Бена, а он смотрит на меня, и мне вдруг кажется, что уже пора сказать всё, что было раньше и даже сейчас.— Я, кажется, люблю тебя, — говорю я, глядя прямо ему в глаза. Он неожиданно искренне улыбается. — Всегда любила.— В школе тоже? — спрашивает он, улыбаясь.— Особенно в школе, — киваю я, облизывая пересохшие губы. — Ты, наверное, моя судьба, ведь мы снова встретились и мы до сих пор живы.— Не будем испытывать судьбу, — говорит он, подсаживаясь ближе ко мне, так близко, что я вижу его радужку и его губы на расстоянии вытянутого мизинца. И я вижу наших троих детей. Симпатичных малышей: Алекс, Розанна и Питер. И вижу свое состаренное лицо в потемневшем экране телевизора.— Только не бей меня больше, — улыбается он и я киваю, обнимая его за шею. И я держу его за руку и ощущение, словно я держу за руку весь оставшийся мир. Весь оставшийся мир, который сомкнулся на чертовом Бене Пэрише.