Часть 33 (1/1)

Аландро теряет счет времени — между секундой и тысячелетием для него нет существенной разницы — время вьется вокруг лишенным лап драконом, змеей, кусающей саму себя.Аландро почти чувствует шорох его чешуи — но они существуют на разных слоях и не могут влиять друг на друга.Время бурлит рекой, и Аландро просто плывет по течению: он слишком стар и слишком устал бороться. Смысла в борьбе со временем нет — оно циклично, а кальпа давно должна была умереть.Морровинд меняет имена и политику, Дома сменяют друг друга, а кочевые кланы теряются среди пустошей и городов. Вварденфелл тонет в пепле — снова и снова, снова и снова — и на костях его городов вырастают новые.То, что когда-то было Вивеком, бросающим вызов и равнодушному небу, и жестокому морю, теперь прячется глубоко под землей, бетоном и пеплом.Это судьба всех велотийских городов — это судьба всей страны: раз за разом тонуть под ворохом новых и старых смыслов, пока не придет хортатор, который срежет все лишнее и обнажит неизменные кости.Дом Индорил растворился сотни лет назад. Дом Хлаалу забыт, стерт и стал для велоти очередным Шестым Домом. Дрес раздроблены и почти похоронены промышленной революцией. Редоран стабильно много, а Телванни стабильно мало. Дом Садрас Аландро не интересен — как не интересны все остальные псевдо-великие Дома, поднявшиеся на деньги людей или деньги Талмора.Аландро вообще следит за современной политикой лишь из спортивного интереса: который из Домов падет раньше, а который станет началом конца.Черви давно не спят — и давно прогрызли в Костях свои норы.Аландро ждет, когда земля упадет в небо — теракт на арене всегда собирал больше просмотров, чем самая занимательная игра… Нирн — АРЕНА, умершие слова, неумершее значение — и он обречен на смерть.Аландро не помнит, какой сейчас год: какой-то двух — или уже трех? — тысячный год все никак не заканчивающейся четвертой эры. Ему, в общем-то, все равно: техника ставит нужные даты, редакторы поправят, если вдруг что-то собьется.Аландро не нужны даты и не нужно зрение — он умеет быть в сердце бури, следовать за изменением и ловить идеальные кадры на пленку. Большего от него не требуется, хотя глупые смертные видят во всем этом какую-то магию. Аландро не отвечает им ничего — пусть лучше магия, чем чтение снорукава и заигрывания с кодом. Он не зарегистрирован и не учитывается как демипринц — он вообще никак не регистрировался и по бумагам не существует.Ему не нужны проблемы ни с цифровыми, ни с чинящими-секунды, ни с миграционной службой — по крайней мере, пока хортатор не вернется и не оживит застоявшееся болото. Без него — и без остального Первого Совета, что еще существует в этой кальпе, — слишком скучно.Аландро не нравится эта вечеринка, но его никто и не приглашал, а она все равно скоро закончится.Он работает корреспондентом в каком-то морровиндском — или как там сейчас называется изнасилованный труп Ресдайна — издательстве, но лишь потому что скучно. Это похоже на то, что он делал раньше — иди первым по свежим следам и показывай все, что увидел.Это куда лучше, чем ползать где-то по пустошам вслед за кланами — пустошей уже почти нет, а кланы кочуют скорее меж городскими свалками, чем где-то еще.Аландро научился слушать политический — и не очень — бред с благожелательным и заинтересованным видом, выцепляя главное и способное стать оружием, еще в первые годы Ресдайна. Сейчас, спустя тысячи лет, это не сложнее дыхания.Возможно, именно поэтому его еще держат как корреспондента, а не увольняют к скампам.Аландро складывает ноги на стол, потому что может, и курит смеси на коде, потому что никто не рискует ему мешать. Он не цепляется за это место и у него нюх на сенсации — все знают, что он легко перейдет к конкурентам в тот же день, как уволится.Поэтому терпят и неофициальный вид, и курение на рабочем месте, и рассаду дешаанских кактусов на столе.Аландро не носит ни костей, ни перьев — по крайней мере, явно, — и одевается в обычные джинсы и цветастые рубашки. Он не выделяется из толпы по одежде, но его отличие все равно чувствуется.Секретарша босса любила шутить, что Аландро вылез со старых фото эшлендерских резерваций — пока сам Аландро не рассмеялся и не сказал, что сам эти фото сделал.Он работает и представляется своим настоящим именем — потому что не хочет и не видит необходимости прятаться. Едва ли кто станет вредить ему, пока не разглядит настоящей угрозы, а Неревару или Векку, или кому-то, кто проснется-вернется раньше, будет проще искать.Впрочем, Аландро думает, что найдет их первым — в конце концов, он теперь журналист и всегда на острие событий.Пусть даже ради этого приходится копошиться в инфопене, слушать одухотворенный бред политиков-марионеток и не попадаться на глаза Талмору.Он делает фото, берет интервью, пишет статьи — и редко когда старается по-настоящему: смертные все равно это купят. Они всегда покупают любой бред, если посыпать его псевдозагадками или другой завлекающей дрянью.Аландро старается не смеяться, когда археологи находят руины уличных туалетов и путают их с небольшими храмами, или когда какой-нибудь жрец несет ересь, за которую его еще бы лет триста назад сожгли. Он почти скучает по Храму Альмсиви — то, во что превратился Храм теперь, спустя две — или три? — тысячи лет без присмотра, выглядит слишком жалко.Аландро часто слушает — или читает магзрением, если ему не лень — очередные переосмысления истории прошлых эр и редко когда сдерживает свой смех. Таких переосмыслений как сора — раз в сто или двести лет обязательно найдется гений, который решит подчинить современной логике давно умерший мир. В последние годы такие находятся чаще.Им нравится рисовать Альмалексию жертвой — она то милосердная женщина, остервевшая из-за урода-мужа, то совсем юная девочка, взятая в жены силой, то развратная шлюха, то просто дура, которая никогда не держала реальной власти… Каждое слово, даже хвалебное, настоящая Альмалексия, Змееликая Королева, Мать Морровинда, вскормившаяя его не молоком, но кровью, восприняла бы как смертельное оскорбление.Ей отказывают в силе и в воле из раза в раз, и Аландро ждет почти с нетерпением тот момент, когда она снова придет в этот мир в грохоте грома.Сота Сила рисуют наивным и добродушным, слишком увлеченным и оттого слабым — его упрощают, разгадывают его “тайны”, которые ищут — и находят — там, где их никогда не было.Почти все его лаборатории найдены, выпотрошены и изучены — и Талмором, и нет. Смертным показывают блестящие старые механизмы, используют почти не переработав схемы и чертежи — но не показывают истинной сути: глубокая вода, обсидиановое стекло и кораллы на дне моря крови, которую пролил хортатор. Никто этой сути не ищет — и не находит, хотя она всегда была на виду.Вивек для них всех — круглый дурак и нелепый пидор, еще одна Альмалексия, только с членом. Консул Дагот — тоже.Неревар — то мудак, насиловавший все, что видит, то фанатик, то глупец, то святой, слишком невинный и праведный, чтобы не бесить каждого первого.Аландро Сул? Кто такой Аландро Сул? У Неревара было достаточно слуг, запоминать каждого слишком глупо. Об Аландро не помнят, а если вдруг вспоминают — то делают или наложником, или гонцом, или собирательным образом. Аландро — старый миф, изживший свое образ, и никто не верит в его существование.Аландро это на самом деле на руку — пусть лучше считают щитоносца Аландро Сула выдумкой. Пусть в издательстве думают, что родители назвали его в честь незначительного мифического предка, чем пытаются откопать настоящее...Он давно разочарован в смертных, он просто ждет хортатора и получает удовольствие в борьбе со скукой.Их всех, весь Первый Совет, упростили и опошлили — и весь тот тонкий флирт на грани ненависти, и убийство, неотличимое от любви, давно развеяны по ветру пеплом их книг и гимнов. Он горчит на языке у Аландро — так же, как горчит умершее время. Ему нравится-и-нет эта горечь: она напоминает ему о том, что все это действительно было — а значит, может вернуться.Время циклично, потому что безлапый дракон свивается в кольца из кальпы в кальпу, и кольца эти так плотны, что он пронзает себя собственными костями.Аландро ловит байки о первой-второй-третьей эре, запоминает самые лучшие и бредовые — Векку понравятся, Векк не может не захотеть написать очередные Уроки и вбросить их в массы… Аландро и сам так делал — и от себя, и как Маробар Сул. Это действительно весело — и сейчас эти старые игры с умами толпы порождают чернильных чудовищ.Аландро сам вызвался брать интервью у очередного писателя, пытающегося по-новому переосмыслить — по факту, изнасиловать давно разложившийся труп — Первый Совет. Кажется, это у него была та теория о молодых девочках и мальчиках, которых отбирали на роль Вивеков и Альмалексий…Аландро, в общем-то, все равно, ему нужно записывать, фотографировать и не слишком явно смеяться в голос. Это не слишком сложно.Он вплетает в волосы перо индорильского крылана — одно из немногих, что у него еще остались, не истлев со временем, — и надевает солнечные очки. На его шее камера, на его руке бесполезные сломанные часы — он отстукивает белой тростью давно забытый кимерский марш и ждет.Писатель приходит в кафе, опоздав в рамках приличий, Аландро не считал секунды — это не его программа. У него есть напарник — зрячий, все думают, что он для помощи, но Аландро он нужен лишь для того, чтобы никого не убить. Он не любит убирать свидетелей.Писатель для него слишком пресный и во всех отношениях средний — среднего роста, средней комплекции, посредственного таланта… Даже Гор Фелим, в которого Аландро вселялся, был лучше, забавнее и интересней.Напарник задает пару вопросов, Аландро делает несколько фотографий, писатель воодушевленно — и наверняка с глупым лицом — несет свой скуумный бред…Все идет прахом, когда напарник обращается к Аландро:— Эй, Сул, я отойду. Продолжи пока без меня.Писатель вдруг делает стойку почуявшей кровь никс-гончей, Аландро чувствует острый, сверлящий взгляд, и почти слышит как со скрипом ворочаются чужие мысли.— Я не ослышался, ваша фамилия — Сул?О, он вспомнил. Кроме прописывания маленьких девочек и мальчиков в сияющих одеждах божественных куртизанок, этот писатель любил развенчивать мифы об Аландро Суле.Аландро молча постукивает ногтем по пластиковому бейджу на ремне фотоаппарата — писатель на него тупо и почти неприлично долго пялится… Кажется, он плохо знает айембедт и пишет имперским письмом — неудивительно, что он не стал вчитываться в острые буквы упрощенного даэдрика. Н’вах, пусть и серокожий — от истинных данмеров, не велоти даже, в этом времени мало чего осталось...— Ваши родители были потомками кочевников?Родителями Аландро были Закат-и-Закат и еще не разделившаяся Безумная Звезда, его воспитала шаманка уршилаку и давно погребенная под лавой и пеплом пустошь — но Аландро лишь улыбается и кивает.— Можно и так сказать. Не могу их осуждать, на их месте я бы тоже назвал сына каким-нибудь известным именем.Больше Аландро не говорит ничего конкретного — все вопросы переводит в шутку... Из тех шуток, которые не могут не вдохновить на какое-нибудь дерьмо — он почти уверен, что через полгода, не больше, мир увидит очередной шедевр про кочевых велоти.Напарник возвращается, заказывает себе и Аландро воды — писатель же просит чего-то крепче. Что ж, кажется, самое время открыть файл с уже собранными грязными секретами — если уж контент идет в руки, глупость этой возможностью не воспользоваться...В конце концов, это дерьмо хорошо покупают.Аландро ловит неосторожные фразы на карандаш и на диктофон, но пока их не обрабатывает. Хочется раскурить коды — но в кафе не курят, а кода запрещена веков так пять или, может, шесть. Проходит час или несколько, напарник уже откровенно устал, но ему слишком не хочется уходить — боится, что Аландро выцепит из не слишком связного бреда что-то действительно стоящее, а он пропустит и не сможет примазаться.Пусть. Земля все равно уже готова упасть в небо, близкий апокалипсис давно горчит у Аландро на языке — борьба за репутацию и сенсации бессмысленна. Главную новость Аландро уже давно приберег для себя — он все еще вестник великой радости и великой скорби, и никто не сможет у него это отнять. Никто не отнимет у него теракт на АРЕНЕ — никто не отнимет у него Землепад.— ...Послушайте сэра, я понимаю, что моя книга жестко критикует вашу веру и кажется слишком скандальной, но если вы прочтете ее, то у вас не останется никаких сомнений в моей правоте…Писатель активно жестикулирует, чуть не сшибая на пол тонкую технику, Аландро благожелательно улыбается, в мыслях вытаскивая чужие кишки через горло. Он создан войной и для войны, тяга к насилию вписана в его код — но Аландро сдерживается. Он бы давно был нульсуммирован, если бы не умел обходить собственный код, не предавая себя.Писатель чем-то шуршит — видимо, печатной копией своей книги. Аландро всматривается в код — мягкая обложка, страниц четыреста, мелкий формат. Кажется, это сборник сказок про ранние годы Неревара, который Аландро все же не смог осилить прежде, чем бросил в огонь.Он качает головой, разводит руками и старается придать голосу искреннее сожаление.— К сожалению, я не могу ее прочесть.Мер — хотя какой там мер, так, с рождения продавшийся людям эльф — входит в раж, почти тычет в Аландро книгой. Он явно хочет продолжить знакомство — и распространить свой бред. Будто бы корпрусом болен, хотя Шарматом от него не пахнет. Только глупостью.— Не переживайте, мертвые боги и ваш мифический... предок не будут против тяги к правдивым знаниям.— Дело не в этом.Напарник прекращает сверлить процарапанную столешницу и поднимает голову. Он знает, что будет дальше, он уже видел.— А в чем же?Аландро, под тихий смешок напарника снимает солнечные очки и улыбается.— Вот почему.Его глаза слепы и цианово-сини, и он не уверен, что зрачки сейчас круглые. Писатель сглатывает, шумно, неловко, обращает внимание на зубы Аландро — чуть более острые, чем обычно встречаются у данмеров… Аландро цепляет к писателю тень — легкую, слабенькую, так, будет у него пара кошмаров и несколько дней смутной тревоги, не больше.Он сам виноват, что решился заглянуть в бездну. Бездна давно уже смотрит в ответ.Аландро отстукивает белой тростью старый кимерский марш и возвращает очки на место. Писатель смущается. шепчет слова извенения, намешанные на грубой лести, что-то вроде: бла-бла, я не думал что такой талантливый журналист слепой…Аландро сразу же цепляет его на этот крючок, задает неудобные, скользкие вопросы на тему отсутствия инклюзивности — не то чтобы это все его так волновало на самом деле, просто он может делать и делает — а потом “благодушно стирает” их с записи. У него есть резервная копия, но пусть лучше писатель чувствует и вину, и благодарность за удаленный компромат — такие слова вполне могут разрушить его карьеру…Аландро не хочет пока ее разрушать: новых переосмыслителей пока не появилось, а земля вот-вот упадет в небо — пусть вдохновенный бред пишет хоть кто-то.Аландро пригодятся эти слова.Из них выйдет отличный абзац некролога по умершему миру.