11 (1/1)

Осталось 12 учеников.Мила Руткевич свято верила в необходимость правил. Не только очевидных, как из той детской книжки, которую, впрочем, маленькая Мила так и не поняла: мол, если долго держать раскалённую кочергу, можно обжечься, а если выпить яд — почувствовать недомогание. Руткевич придерживалась других правил, тех, что рано или поздно обязательно приведут к успеху, что оставляют своим детям родители, а иногда никто не проговаривает вслух, но общество всегда требует их выполнения. Например, не стоит соваться не в своё дело — это может оказаться не только не полезно, но и чревато нежелательными последствиями. Ещё не надо позволять другим пользоваться твоим трудом: отличница Мила крайне редко давала списывать, потому что строго следовала этому правилу. А редкие исключения только его подтверждали — те, которые требовали отдать свои услуги взамен на чужие. Нужно слушать взрослых, учителей, старшеклассников. Нужно молчать, когда тебя не спрашивают. Нужно не выделяться внешне. Нужно…Вообще, подобных правил было слишком много — немудрено запутаться. Некоторые из них Мила искренне не понимала, но если точно знала, что их следует исполнять, заглушала собственную неуверенность. Другие правила были логичны, но необходимость следовать им вызывала сомнения — такие случаи здорово смущали Милу: она подолгу прислушивалась и присматривалась к другим, пытаясь понять, выполняют ли люди эти законы? Чем она становилась старше, тем труднее оказывалось соответствовать собственным установкам. Если отличница-первоклашка вызывала умиление у взрослых и уважение у сверстников, и от всех получала похвалы, то подросток, погружённый в учёбу, зачастую ощущал на собственной шкуре неприязнь. Партия не поощряла интеллигентность, а ровесники просто бунтовали против школ как единственной хорошо знакомой им среды — только потому, что в этом возрасте обязательно сопротивляться хоть чему-нибудь. Мила, впрочем, принципиально продолжала учиться на одни ?пятёрки?, раз уж это правило стало ей привычным, а других ей никто не внушал, и не обращала внимания на усмешки, издёвки или игнорирование. Хотя внутри она чувствовала, что поступает если и не неправильно, то точно вразрез с чужим мнением, и эта нелогичность заставляла её недоумевать.Соревнования казались Миле ужасной штукой, как же иначе, если речь идёт об убийствах. Но, с другой стороны, она ощущала невероятное облегчение: наконец-то всё стало просто, наконец-то чёткие, ясные и однозначные правила игры есть и у неё, и у всех остальных — все следуют одному своду законов, и никто не засмеётся и не упрекнёт её за щепетильность. И ещё один нюанс: Мила не так уж сильно была привязана к одноклассникам, чтобы сомневаться в своей способности играть по правилам. И, хотя она не хотела признаваться в этом даже себе, смерть некоторых из них принесла бы ей нечто вроде удовлетворения.А Михайлова, это проклятая активистка, которая постоянно дёргала Милу ещё в школе, требовала участия то в каких-то субботниках, то в спортивных соревнованиях, то в утренниках, то ещё в какой-то ерунде, отвлекающей от учёбы, шла против озвученных правил. Это невероятно раздражало Руткевич: глядя на самоуверенность Михайловой, она чувствовала себя неполноценной. Не то, чтобы она хотела так же бунтовать, нет… Скорее, это был праведный гнев, адресованный нарушителю, преступнику. Гнев, который останется справедливым, несмотря ни на что.Мила улыбнулась: она не хотела показывать Кате своё раздражение. Староста ответила ей гораздо более широкой и искренней улыбкой.— Ох, Мила, какая удача, что я нашла именно тебя! — Михайлова шагнула навстречу Руткевич, Но та немного отодвинулась назад, и Катя истолковала это по-своему. — Нет-нет, я же сказала: я не собираюсь причинять никому вред! Это же… отвратительно. Жестоко и отвратительно! Мила, ты же понимаешь… Ты тоже не хочешь, чтобы мы убивали друг друга, верно?— Верно, — эхом отозвалась та, мысленно делая зарубку: так, значит — как на уроках или на совещаниях актива, так Руткевич, а тут вдруг стала Милой. Она почувствовала кисловатое, как рвота, омерзение, совершенно реально, словно это не эфемерная эмоция, а настоящая вещь. Миле казалось, что Михайлова своей фамильярностью хочет нарочно расположить к себе записную отличницу Руткевич, но выходило ровным счётом наоборот — каждое слово старосты только отталкивало Милу, уверяло её в правильности мыслей и планов.— Ты не врёшь? — подозрительно спросила Мила. — Они сказали, что мы должны убивать друг друга. Такие правила Соревнования. Вдруг, ты…— Нет, что ты! — испугалась, и довольно убедительно, Михайлова. — Хочешь, я отдам тебе своё оружие.Мила задумалась. Это звучало соблазнительно, но если она скажет ?да? — наверняка это вызовет опасения. Она пожала плечами, стараясь чтобы этот жест выглядел максимально безразличным.— Вот, смотри. — Михайлова склонилась над своей сумкой, расстегнула её и ухватила за нижние краешки, чтобы вытряхнуть вещи полностью, не копаясь в поисках пистолета. ?Пора! — пронеслось в голове Милы. — Сейчас или она достанет оружие, и будет уже поздно.? И Руткевич сжала в пальцах рукоять молотка, стремительно шагнула вперёд и с силой опустила увесистый металлический боёк на затылок Кати.Хруст костей черепа казался в гулком пустом пространстве цеха оглушительным. Староста успела обернуться и удивлённо взглянуть прямо в глаза Милы до того, как следующий удар пришёлся по её лицу. Катя зашарила руками в воздухе, растопырив пальцы, словно хотела поймать кого-то в кромешной тьме, натыкаясь на стены, и Мила от этой картины растерялась на несколько секунд, отступив на шаг, но быстро опомнилась и снова размахнулась молотком.Руткевич не представляла себе, сколько ударов однозначно смертельны: она слышала, что иногда от травм, даже очень страшных, у людей случаются сотрясения мозга или паралич, но они остаются в живых. Она же хотела сделать всё добросовестно, наверняка, поэтому не останавливалась до тех пор, пока голова Кати Михайловой не искрошилась в невнятную кашу из волос, мозгов, крови и осколков костей и зубов. Тело старосты повалилось на её сумку — Михайлова утверждала, что там есть оружие… что же, она сама обещала отдать его Миле, так что это нельзя назвать воровством (красть плохо — тоже очень полезное правило). Руткевич аккуратно положила окровавленный молоток у своих ног и потащила сумку за длинную лямку. Труп повернулся, совсем как дремлющий человек, этак неторопливо и неуклюже, и нервы Милы не выдержали — она дёрнула сумку на себя изо всех сил. Вытряхнув все вещи, как это намеревалась сделать Михайлова, ровно таким же движением, принципиальная Руткевич отложила в сторону только то, что, как она поняла, было предоставлено организаторами Соревнования: пистолет (браунинг, почти как на фотографии из учебника по истории), запасные магазины к нему по шесть патронов, галеты, воду. Ещё она подобрала откатившийся в сторону фонарик. Остальное — личные вещи, это невежливо трогать — это же почти как стащить чужое. Мила оглядела свои новоприобретённые сокровища и тут заметила, что её некогда чистые туфельки и чулки покрыты тёмными пятнами брызг крови. Деловитость вдруг разом исчезла из её манипуляций.— Таковы правила, — сообщила Мила своим заляпанным туфлям таким тоном, будто эта фраза могла объяснить абсолютно всё.