Часть 1 (1/1)

Единственным временем, когда Гари Наварро чувствовал себя полноправным хозяином особняка, были ранние утренние часы, когда все еще спали. Тогда невозможна была даже мысль о повернувшемся ключе в замке, о звуке шагов по ступеням лестницы, о голосах, доносящихся из-за стены. Тогда Гари Наварро казалось, что в этом доме только он один, в пижаме, насыпает в миску муку, просеивая через сито и постукивая по нему кулаком. Каждое утро Гари пек хлеб. Этот ритуал достался ему от Лили,?— покойной бабушки,?— каждое утро она просыпалась засветло, тихо выходила из своей комнаты на третьем этаже, осторожно спускалась по лестнице, придерживаясь за поручень и, оказавшись на большой кухне, принималась за выпечку. И даже в то утро, когда ее не стало, едва проснувшись, Гари тут же машинально начал возиться с ситом, отчаянно пытаясь воссоздать аромат своего некогда прекрасного единения с любимой бабушкой. Получившийся хлеб он не ел, а просто оставлял на подносе?— в качестве угощения для постояльцев. В эту ночь Гари Наварро почти не сомкнул глаз, так что к его обычному меланхолическому расположению духа прибавилась еще и неимоверная усталость. Прошли первые три дня нового года, и жизнь постепенно возвращалась в привычную колею. Гари по-прежнему был заперт в этом огромном особняке, напоминающем фамильный склеп, и его по-прежнему окружали люди, которых он не знал и знать не хотел. Наверху, на рабочем столе в его комнате, пылилась куча нераспечатанных конвертов со счетами, которые он так и не оплатил. Рядом с кучей счетов высилась стопка писем от издателей и литературных агентов, отказавших ему в публикации его автобиографии спортсмена-неудачника. А еще там было письмо от местного агента по недвижимости, который утверждал, что знает множество людей на той же улице, заинтересованных в доме Гари, и также приложил список домов, которые он недавно продал за баснословные деньги. Гари был, конечно, благодарен за подобные предложения, но они были для него совершенно неприемлемы: у него сейчас достаточно жильцов, явно не намеренных съезжать, да и у самого Гари не было никакого желания заставлять их съехать. Закончив с тестом, Гари трепетно уложил его в форму, которую затем отправил в духовку. Он услышал, как в одной из комнат наверху прозвенел будильник, и поспешил вернуться к себе в комнату, чтобы избежать случайной встречи с кем-нибудь из жильцов. Пока Гари шел по дому, он смотрел по сторонам, и взгляд его выхватывал из окружающего пейзажа отдельные вещи. В гостиной ему бросились в глаза кроссовки Дэнни под журнальным столиком. В каждом из них, словно свернувшийся калачиком котенок, красовался носок. На подлокотнике софы застыла раскрытая на середине газета, а рядом на полу стояла чашка давно остывшего чая. Следы, оставленные братом Дэнни, Шоном, сильно раздражали Гари. Оба парня категорически не любили убираться, словно зная, что когда их не бывает дома, приходит горничная и с превеликим удовольствием берется за воссоздание некогда ослепительной чистоты. К разочарованию Гари, никакой горничной у них не было, и весь беспорядок убирал только он. На кресле висел небрежно брошенный черный кардиган Оливера. Именно в нем Оливер часто подстригал кусты диких роз огромным секатором, слушая громкую музыку, доносившуюся из радиоприемника, который он каждое утро выносил на веранду, ставил на круглый стол в центре беседки и боролся с проводами и удлинителем. На журнальном столике красовалась оставленная им же миска для хлопьев, а рядом застыл футляр для очков, которым пользовался Карл. В утреннем полумраке гостиной сиротливо поблескивал разноцветная гирлянда-дождик на небольшой пластиковой рождественской елке. У двери застыли ботинки Шона на плоской подошве, один вертикально, а другой, как будто уснувший пьяница, завалился на правый бок. Гари взял в руки один ботинок и с тоской уставился на него. Таким был мир Гари уже в течение многих лет. Мир чужих вещей, ритма жизни, драм, запахов, голосов и привычек. Особняк жил своей жизнью, и Гари в этой жизни играл далеко не главную роль. Настолько не главную, что его словно бы тут и не было. Иногда он задумывался: каково это?— жить в одиночестве с самим собой, когда, возвращаясь, застаешь вещи на том же месте, где оставил их перед уходом? Когда не нужно вынимать из раковины чью-то кастрюлю, чтобы налить себе воды? Когда тебя не будит по ночам чужой храп и никто за стеной громко не занимается любовью? Каково это?— видеть только внешнюю сторону жизни и не знать ничего о ее изнанке? Если бы Гари мог так жить, стало бы ему легче? Стала бы его жизнь интереснее и насыщеннее?*** Когда раздался громкий сигнал будильника, Шон натянул одеяло до подбородка, перевернулся на бок, вжался лицом в подушку, надеясь, что мерзкая мелодия стихнет, и в качестве смирения и терпения выждал ровно двенадцать секунд, прежде чем швырнуть подушку на кровать, вплотную стоявшую у противоположной стены комнаты прямо под витражным окном. Дэнни распахнул глаза, когда подушка, брошенная Шоном, упала на его грудь, и небрежно потянулся. Каждое утро по будним дням Дэнни с большим трудом просыпался, нехотя вставал с кровати, плелся в ванную комнату, сшибая косяки из-за полуоткрытых глаз, и пару-тройку минут глупо пялился на струю воды, бившую точно в слив раковины. После стандартных процедур, вынуждавших окончательно проснуться, Дэнни возвращался в общую со старшим братом комнату, открывал дверцы шкафа, долго и методично передвигал вешалки, выбирая подходящую одежду на работу. Работал Дэнни на полставки в одном из офисов модного журнала, разносил письма, улыбался стервам, не обращавшим на него никакого внимания, и мечтал об обучении в школе пилотов в далекой и жаркой Африке. —?Опоздаешь,?— голос Шона вырвал Дэнни из мечтаний о личном самолете и заставил недовольно фыркнуть. —?Давай, вали уже. —?Ой, иди ты к черту,?— отмахнулся Дэнни, остановив свой выбор на белой рубашке и свободных линялых джинсах. Одевшись, он закрыл зеркальные дверцы шкафа и посмотрел на своего брата в отражении. Шон уже сидел на кровати, сложив ноги по-турецки, на его коленях покоился ком одеяла, а он сам, потирая костяшками пальцев глаза, читал новости в телефоне. —?Кстати, когда ты уже устроишься на работу? Шон закатил глаза, откладывая телефон на подушку. Разумеется, он прекрасно знал, что зарплаты Дэнни едва хватало на оплату аренды, продуктов и бензина, но он же в конце концов не виноват, что на его анкету на сайте объявлений никто не отвечает уже целый год. Шон пробубнил что-то неразборчивое, на что Дэнни лишь махнул рукой, поднял с прикроватной тумбочки телефон и вышел из комнаты, сверяясь с наручными часами, чтобы успеть проехать к офису до начала пробок. Спустившись на первый этаж и обнаружив Оливера Нокса в массивном кресле обитым синим бархатом, Дэнни кивнул в знак приветствия и, подхватив с вешалки пальто, достал из кармана джинсов ключи от машины с блеклым от времени брелком. —?Гари испек хлеб с тмином,?— громко сказал Оливер, отпивая из фарфоровой чашки крепкий кофе. —?Захвати сэндвич. —?Я уже опаздываю,?— ответил Дэнни и тихо застонал, почувствовав и аромат свежеиспеченного хлеба, и свежесваренного кофе. —?Ладно, успею,?— он сбросил кроссовки, проскочил в гостиную, совмещенную с кухней, и жадно откусил кусок мягкого, теплого хлеба. —?Что читаешь? —?Ничего особенного,?— Оливер закрыл газету, сложил ее вдвое и закинул ногу на ногу. —?Фотороботы опасных преступников разглядывал в надежде опознать в них кого-нибудь из вас. Дэнни звонко рассмеялся, наливая кофе из металлического кофейника в небольшую чашку, наслаждаясь поднимающимся паром. Оливер казался ему забавным, улыбчивым и приветливым. По возрасту он вполне годился и Шону, и Дэнни в отцы и, наверное, поэтому всегда следил затем, чтобы мальчики не ходили голодными и загруженными собственными проблемами. Дэнни же в свою очередь рассказывал Оливеру все, что хранил на душе: мечты, переживания, трудности и всегда честно выслушивал сказанные с отеческой внимательностью и трепетом советы. —?И как? Есть общие черты? —?Увы,?— Оливер пожал плечами и тепло улыбнулся, смотря на настенные часы в мраморном корпусе. —?А ты, кстати, уже опаздываешь. —?Вот черт! —?проговорил Дэнни, прожевывая при этом кусок сэндвича и стараясь запить его кофе. —?Все, бегу,?— он за пару больших шагов пересек и кухню, и гостиную, набросил на плечи пальто, надел кроссовки и тихо закрыл за собой дверь. Алана раздвинула занавески, прижалась лбом к холодному оконному стеклу и улыбнулась, наблюдая за Подростком со светлыми волосами, отчаянно-боровшимся с рукавом пальто и ключами в руке. Когда его автомобиль выехал за пределы особняка, входная дверь открылась, и Алана увидела Садовника, который с радиоприемником и секатором наперевес направлялся к беседке. Почему-то Садовник пугал ее больше всего?— то, как он рьяно орудовал секатором и садовыми ножницами буквально пронизывало каждую клеточку ее тела страхом; как он отбрасывал в сторону бутоны некогда живых цветов и… Алана вздрогнула, столкнувшись взглядом с глазами Садовника, задернула занавески и только после этого услышала сигнал автоматического закрытия ворот.