Глава 2. Нас родила непонятная звезда (1/1)

— Ну раз ее в прошлом альбоме не было, вы включите ее в этот! — едва не срываясь на крик, выговаривал Саша братьям. Глеб развалился в потертом кресле и вальяжно курил сигарету, Вадим сидел рядом на диване и смотрел на Козлова исподлобья. (1)— Хватит нам указывать, что делать! — взвизгнул старший, подымаясь с дивана. — создавай свою группу и пиши там, что тебе вздумается.Саша не стал ничего отвечать. Обиженно потянулся к ручке двери — ругаться клавишник катастрофически не любил, предпочитая уйти от конфликта и переждать, пока кто-то из Самойловых (в зависимости от того, кто в конкретный из дней считал себя главным) не успокоится. Козлов выходил из студии, доходил до ближайшего магазина, покупал пачку сигарет и что-нибудь сладенькое, что вообще мог себе позволить в период пустых полок, и возвращался обратно. Братья успевали либо перебеситься окончательно, и они приступали к работе, либо уже ругались друг с другом — в последнем случае Козлов уходил из студии до следующего утра.— Саш, постой. Не уходи. Давайте оставим, мелодия заводная, на концертах народ танцевать будет. — отметил Глеб, поднимаясь с кресла. — я вчера даже текст набросал: специально попроще, чтобы людям понравилось. Вадим, ну вот сделали мы прошлый альбом весь такой арт, декаданс, никому не зашло. Давай искать новые формы.Вадим устало махнул рукой. ?Истерика? — именно так окрестил скандальную для них песню Глеб — с легкой подачи младшего и клавишника попала в будущий альбом, который все никак не сдавался и отказывался записываться. Они бились друг с другом уже несколько месяцев, никак не могли определиться, какие наработки станут песнями, а какие так и останутся черновиками. Новые песни получались гораздо проще музыкально-изысканного арт-рока их первых трёх альбомов. Глеб радовался таким переменам и постепенно превратился в главного автора. Вадим сознательно уступил младшему место, Саша на него даже не претендовал.Дела откровенно не клеились. Группа начала трещать по швам. Вадим чувствовал, как Глеб хочет выскочить и начать писать что-то своё, но, очевидно, на это не решался. Саша, который каким-то волшебным образом вернулся работать в поликлинику на полставки, явно посматривал в сторону полноценной карьеры в медицине. И только он один вообще не знал, что делать дальше.— А может к черту все это, ребят? — устало выдохнул Вадик. Глеб будто ухмыльнулся, а Саша лишь охнул от удивления.— Я так и знал, что ты рано или поздно это скажешь, — сообщил младший Самойлов, туша сигарету. — у тебя на лице написано, что мы тебя заебали.— Не вы, а то, что у нас ничего не получается, — рыкнул Вадим в ответ.— Ну, мы считай только начали, — неуверенно пробормотал Саша.— Только начали? Ты издеваешься? Мы третий год, третий, Саша, без альбома! Сидим в Свердловске без перспектив, директора, и вообще непонятно, что дальше делать. Тебя все устраивает?— Вадим, Москва не сразу строилась. У нас все что ли сразу на большую сцену попали?— Нет, не все. Но нам в этом году уже пять лет. И если мы нихуя не можем — значит пора заканчивать.— Заканчивать ныть, Вадик. Ты этого хочешь больше нас всех, что ты тут устроил. Давай без показательных выступлений. Братик, любимый, давай через не хочу.— Да пошло оно все, — сорвался старший, оттолкнул Сашу и выскочил на улицу. Сзади что-то кричал вслед Козлов, но он даже не пытался услышать что.Вадим хотел. Все его нутро рвалось на сцену. Ему нужно было ощущение драйва от зрителей, взаимный энергообмен. Хотелось говорить миру то, что на душе.На улице было прохладно, сгущались сумерки. В тихом дворе, где располагалась студия не было никого, кроме парочки собачников вдалеке. Хрущёвки давили своей обыденностью, полутьма неба лишь добавляла им мрачности, но не романтической, а совершенно унылой, в которую не хотелось бросаться подобно герою романа, из которой хотелось убежать куда подальше к свету фонаря.— Беги, беги, пока я не вижу, — из-за спины послышался голос мелкого, напевающего какой-то новый мотив. — Ты удумал сбежать и бросить меня с Сашей? На завод пойдёшь, радиоприемники собирать?Глеб прислонился к дереву, неподалёку от которого стоял Вадим, устало скрестивший ноги. Старший Самойлов неохотно повернулся к нему.— Что тебе? Если ты уговаривать меня вернуться, то я вернусь, дай мне перебеситься.— Да знаю я, что ты никуда не свалишь. Поговорить хочу, нормально.— О чем? Дай мне в себя прийти, завтра придём, опять отбирать песни начнём. Уже секундную слабость нельзя себе позволить.— Можно, но последняя пара месяцев — это не секунда уже. А мне, честно, не очень приятно работать с твоим унылым лицом, которое половину материала отсеивает, потому что ему так хочется.— Я не буду выяснять с тобой отношения, Глеб. Если тебе так не нравится — вали на все четыре стороны и пой песенки про Гитлера.— Да почему у тебя чуть что, так сразу вали и пой песенки про Гитлера? Ты так боишься, что я свалю? А чего ты вообще этого боишься? Даже если и уйду, тебе никто мешать не будет. Будешь главным автором, а на бас опять Кузнецова поставишь, проблем то…(2)— Я не понял, ты разговаривать пришёл или конфликты провоцировать?— Ладно, проехали. Я просто хотел сказать, чтобы ты не унывал. У нас получится, я уверен.— Мне бы твою уверенность.— Как раз у тебя ее гораздо больше, чем у меня. Только ты в последнее время об этом забываешь. — после брошенной фразы воцарилось неловкое молчание. — В бар сходить не хочешь?— Нет, я домой пойду. Спасибо, что попытался подбодрить.Глеб лишь махнул рукой и отправился обратно в студию. Они с Сашей сейчас наверняка начнут перемывать Вадиму кости: со страстным желанием помочь ему, будут хихикать над примерным папашей и мужем, в итоге придут к выводу, что нужно просто побольше выпить, и станет полегче.Они правда пытались ему помочь, окружая своеобразной заботой. Пожизненно грустный Глеб то ли заразился оптимизмом у Саши, то ли сам поверил в исключительность своей судьбы, внезапно, стал выполнять в группе роль если не главного рулевого, то определено точно почувствовал себя одним из лидеров. Вытащить солиста из депрессии стало его священным долгом: помочь, в первую очередь, нужно было не брату, а коллеге по группе.Агата Кристи затянула их в общую воронку, стерев границы понимания того, что они братья. Асбест, карьеры и детство за фортепиано в гостиной осталось где-то дальше, чем триста километров от Свердловска.Он, не зная, что делать дальше, неторопливо поплёлся пешком в сторону дома. А на небе уже светили звёзды, из-за легкого тумана проступало очертание полной Луны. Окраины Свердловска освещались плохо, атмосфера на улице стояла гнетущая, но отнюдь не пугающая. Домой категорически не хотелось: там Таня, которая опять грустно скажет, что ужинать им особенно нечем; там звонки от мамы, которой приходилось врать, что им с Глебкой на все хватает; там малышка Яна, требующая к себе постоянного внимания. Его пристанищем на этот вечер стала не тёплая уютная кухня его квартиры, не потертый диван в студии, а покосившаяся лавка во дворе неподалёку от дома.Время на улице было детское, но двор на удивление был пуст. Туман скрылся с небес, ухмыляющуюся Луну стало видно отчетливее.С раннего детства у них с Глебкой была какая-то таинственная связь со звездами. Тайком от матери ночью пробирались на балкон — на нем стоять было опасно, он все грозил провалиться, но они любили испытывать судьбу уже тогда. Вставали вдвоём, босые, в пижамах, смотрели на лес и делились ассоциациями, разговаривали друг с другом и звёздами, просили у последних: ?Хоть бы, хоть бы?, держа друг друга за руки: ?Хоть бы вместе, хоть бы рядом?. А потом также тихо возвращались в свою комнату и полночи рассказывали друг другу сказки, которые придумывались на балконе. Утром они вставали невыспавшимися, но совершенно счастливыми. Иногда ловили наказание от матери, особенно если Глеб на утро начинал шмыгать носом.Глеб особенно полюбил ту игру, после того как посмотрел ?Про красную шапочку?. Потом он отчаянно терзал пианино старшего, подбирая песню волка из фильма. Вадим ухмылялся, но, в итоге, сам подобрал мотив и научил мелкого. Тогда ещё не было Пинк Флойда, не было Квин, была музыка советских композиторов, черно-белые фильмы по старенькому телевизору, неуемная детская фантазия и вечное звездное небо на балконе.Эти звёзды были другими.Сейчас хотелось босиком стоять на бетонном холодном полу асбестовского балкона, держать за руку младшего и отчаянно восклицать в небо.Вадим поднял глаза на Луну. Холодную и далекую, не вдохновляющую на ночные рассказы, но отталкивающую и пугающую. Рядом с ней горели звёзды. Кажется, это было уже второе полнолуние в этом месяце.Чёрная Луна?Перед глазами мелькнул преисполненный Слава, ?Апостол Андрей?, номер Московской гостиницы, разговоры о творческих союзах и последние слова, брошенные Бутусовым ему в спину: ?Попробуй загадать?.Вадим смахнул челку с глаз, сцепил руки в замок, будто держал Глеба за руку на том самом балконе, и просто попросил: ?Хоть бы. Хоть бы вместе. Хоть бы рядом?.Луна будто ухмыльнулась ему в ответ. Сердце пронзила острая боль.***Пустота.Именно это Вадим ощутил, когда проснулся и продрал глаза. Рядом тихонько сопела Таня, солнце слепило. Часы показывали семь утра. Ему через час надо было вставать и собираться на работу в студию.Сколько он спал? Как оказался дома? Он не помнил ничего, после того, как… Что? Назойливое жужжание в ушах мешало сосредоточиться на пробуждении. И на собственных воспоминаниях, которые будто кто-то стёр.— Таня, Тань, проснись, а — толкнул он нежно жену. Она что-то невнятное пробормотала сквозь сон, и, не открывая глаз, спросила:— Что-то с Яной?— Нет, как я вчера дома оказался?На этих словах сон ее словно покинул. Таня резко приподнялась в локтях: взгляд ее, все ещё затуманенный, тем не менее, выражал строгость и сомнение:— Самойлов, ты опять на студии с братом нажрался? Вроде трезвый был, когда домой пришёл.— Не пили мы. Просто память как отрубило, куска вечера словно нет. Помню только, как курил на лавке в соседнем дворе.— Да ты притащился домой часов в десять вечера и сразу спать улегся. Что-то ещё? Тебе завтрак приготовить?— Сам разберусь. Поспи пока.Таня моментально уснула, стоило ей коснуться подушки. Вадим задумчиво лежал в кровати — странное жужжание в голове все не проходило. И странное ужасающее чувство пустоты не проходило. И пугало. Так бывает, когда начинаешь случайно переживать за случайно зацепленную на подкорке сознания тревожную мысль: и накручиваешь себя, раскручиваешь негатив и чувствуешь гнетущее тяжелое ничто, которое засасывает сознание в воронку переживаний. Сердце бьется будто на три четверти, а в душе полная пустота от того, что ситуация никак не контролируется.Сердце правда будто билось медленнее обычного.Он на автомате дополз до кухни — аппетита не было. Кое как, продираясь сквозь собственное затуманенное сознание, заварил себе чай, по обыкновению кинул туда две ложки сахара, по обыкновению закурил сигарету, открыв форточку на кухне — все было как обычно. За окном все так же был спальный район Свердловска, старый советский холодильник глухо гудел, сигарета по-прежнему немного горчила, он все ещё ненавидел утро. Пора было выходить на работу, но у него за ночь словно высосали всю энергию до последней капельки. Было ощущение странный жажды – будто похмелья, когда, несмотря на все количество выпитой воды, во рту все равно сильно сушит.Все было так, но совсем не так и это невероятно напрягало.Он ощутил это в полной мере, когда вышел из дома. Все те же полусонные утренние прохожие, газетный ларёк с бабкой, возмущавшейся из-за очередного скачка цен на важные продукты, старенький автобус, который привычно дотарахтел до студии, пожилой охранник, поворчавший на него за пятиминутное опоздание, пыльный пульт звукозаписи, который давно пора было бы сменить на модель поновее, плохой кофе из банки, подаренной кем-то из тех попсовых певичек, которые мечтали добраться до Олимпа славы, записывая на деньги богатого мужа абсолютно одинаковые песни про любовь.На работу настроиться не получалось. Жужжало в голове, неимоверно хотелось пить, несмотря на несколько выпитых кружек воды. В воздухе появился какой-то странный сладковатый запах, который преследовал его ровно с того момента, как он вышел из дома. В толпе он был особенно сильным, а в студии чуть приглушился, смешавшись с застоялым запахом пыли. Он сначала подумал, что пахло от его одежды — может, Таня сменила порошок или опрыскала его рубашки своими духами, но от него как раз совсем ничем не пахло. Зато пахло от уборщицы, молоденькой девочки, которая не смогла поступить в институт, пахло от напарника, который вновь пришёл на работу чуть выпивший, пахло от охранника, пахло от очередной будущей поп-певицы. И запах этот, доносившийся со всех сторон, потихоньку начинал сводить его с ума. Несмотря на пропущенный завтрак, он не смог впихнуть в себя обед. Жажда же не проходила. Может, он вчера действительно с ребятами выпил и благополучно об этом забыл?Рабочий день, утомлённый и вялый, подходил к концу. По сути, он не отличался ничем от предыдущих серых будней: такой же утомительный и бесконечно долгий. К букету из обыденности добавилась приправа из той самой ужасающей пустоты и тревоги. Сигареты, которые по-прежнему горчили, никак не спасали – кажется, Вадим докуривал уже последнюю в пачке, которая ещё с утра была полной.— Вадик, приветик! — завалился в студию довольный Глеб. Подозрительно довольный. Глеб вообще привык вваливаться на студию как к себе домой. Свою ?Свистопляску?, которую он писал самостоятельно, он, в итоге потерял и сохранились лишь черновики. А ещё у него сохранилась в некотором роде вредная привычка приходить к брату в любой момент рабочего времени, даже если он был занят.— В общем, я эту песню для своего сольного проекта готовил. Но раз ты вчера так загнался… Короче, вот. Гитара есть?— Так. Ты хотел ее в свой сольный проект? – недоверчиво поинтересовался Вадим. Прошлые увлечения сольным творчеством напрягали до ужаса: и не только потому что песни у младшего были слишком мрачно-злыми. — Ты всё-таки решил уходить?Глеб лишь закатил глаза и плюхнулся на диван. Напустил на себя дико загадочный вид, такой, будто очаровывал очередную юную фанатку русского рока, и пальнул в Вадима томным взглядом.— Никуда я не уйду, что ты уже взбаламутился. Агата для меня — не просто забавное времяпрепровождение. Уже.?Уже?. Вадим зацепился за это слово и внезапно понял, что Глеб выбрал. Поигрался в два альбома, как в детские игрушки, но оставил их.— Перестань хлопать глазами и просто дай мне гитару, — чуть повелительным тоном попросил Глеб у Вадима. Старший неуверенно встал, в ноздри ударил безумно сладкий запах, даже приторный, тонкий запах конфет — таких, какие им с Глебом покупала мама в соседнем ларьке. Пахло так, что начинала кружиться голова, сносило с ног. Пахло от Глеба.Пахло так безумно, так сладко, что хотелось накинуться, обнять его, зарыться головой в кудри и не отпускать от себя, пока это странное наваждение не спадёт. Пока, блять, не перестанет так от него вонять этой чертовой сладостью.Пока Вадим доставал гитару из подсобки, он поймал себя на одной мысли — запах был тот же, что он чувствовал весь день, только сейчас он усилился многократно. Может быть это мелкий просто парфюм купил? Или у Таньки ворует, чтобы побрызгаться — запах явно не тянул на мужской.— Ты чем набрызгался, что от тебя шмонит так?— В смысле? Я одеколоном не пользуюсь, если ты об этом. Может, Таня духи на свитер пролила, она вечно жалуется, что я его постоянно таскаю и от него уже пахнет.— Ладно, забей. Что у тебя там за песня?Глеб гордо взялся за гитару, напустив на себя таинственно-ответственный вид, который он любил принимать на их концертах, и заиграл. Очень простую мелодию, но с первых нот было понятно, что мелодия пристанет к Вадиму на весь день и не отпустит, он будет напевать ее по дороге домой, и в душе, и ужиная.Мелкий нажал на нужный рычаг. Это было оно — Вадим чувствовал. То самое, что он так долго ждал, тот самый необходимый выстрел для совершения убийства, которое примется расследовать вся страна.?Я на тебе, как на войне, а на войне как на тебе? — басил Глеб, а Вадим думал о том, что текст этот полная несусветная гениальная чушь, ни о чем и обо всем сразу, о том, что было нужно всем сразу, и только им вдвоём.?Но я устал, окончен бой, беру портвейн, иду домой? — продолжал Глеб, уже скорее довольный, чем мистический, будто чуть пьяный, он словно играл своим друзьям во дворе. Это было так просто, понятно и легко, но это хотелось напевать постоянно, словно смаковать. Строчки набьют ему ещё оскомину, и он будет скоро плеваться ими в зрителей с усталостью, Глебу ещё надоест. Но сейчас он сидел в полумраке Студии 8 в городе Свердловск в 1993 году, тряс кудрями в такт музыке, счастливо открыто улыбался, показывая своё творчество брату и иногда промахивался по струнам — то ли от волнения, то ли от распирающей гордости.— Охуенно, — провозгласил Вадим, когда Глеб закончил. Жажда на секунду стала острее, горло изнутри будто жгло, но он уже не обращал на это внимание. — Охуенно, берём.— А Сашу спросить? — аккуратно поинтересовался Глеб, но скорее из уважения к клавишника.— Согласится он.— Почему ты так уверен?— Да потому что это ебаный хит! Это оно! Вот оно самое, понимаешь, Глеб!!!Младший Самойлов даже опешил от такой бурной реакции Вадима — он явно ожидал не такого. А Вадим затих, что-то напевая под нос, будто уже услышал в голове готовую аранжированную версию, гитарные соло и барабанные партии. Глеб четко увидел это в движении губ старшего брата. Он словно ожил после полугода бесконечной депрессии. Да, вот так, моментально и по щелчку пальцев, по первому аккорду новой песни.Положительная энергия захватила его с головой: целиком и полностью. И эта дурацкая жажда словно отпустила.Сладкий запах стал ещё ярче.Вадим погрузился в какую-то странную эйфорию — безумную, настолько сумасшедшую, что даже не обратил внимание как в студию ввалился Козлов, который радостно отреагировал на новую песню. Они все трое будто ожили в один момент: смахнули пыль с залежавшихся гитар и вновь подключили их к усилителям. Оставался последний штрих, чтобы гитары зазвучали.И они зазвучали. Поперло резко. Тексты и хитовые мотивы струились из Глеба неиссякаемым фонтаном, Саша приносил мелодию за мелодией: и вот уже альбом наполнялся нужными композициями, уже висела плетка над кроватью, уже родился новый способ молиться, они упали, и летели, летели…Куда – не знали.Не знал. Вадим не знал.У него ничего не писалось. Вернее, писалось, но нужны были какие-то невероятно сильные эмоции, для того, чтобы какая-то песня родилась. Глебу давалось все гораздо легче и проще — его впечатлял собственный внутренний мир настолько, что он моментально выливал этот интерес на бумагу: в стихи и музыку. В душе Вадима была неясная пустота, вывалить наружу было нечего. Только сторонние сильные впечатления вдохновляли его на творчество. Так родилась ?Сирота? — от сильных эмоций понимания того, что написание песен ему больше не подчинялось, ощущение, которое смешалось с тем упадническим состоянием, что было до этого. Творчество вымучивалось и вытачивалось, он сидел над каждой строчкой и каждым словом, переписывал черновики миллион раз — пока он писал полпесни, Глеб приносил уже пять.Он долго сидел над ?Джиги-Дзаги?, ему хотелось сделать что-то сложное и изящное, с необычной формой, и он буквально днями и ночами мучал синтезатор для того, чтобы вышло и получилось. Звучало, но слишком сложно и заумно – совсем не так, как хотелось, совсем не хитово, а текст к музыке не приходил совсем. Весь его внутренний личный мир крайне неохотно выплескивался наружу — рефлексировать самого себя было неинтересно, а окружающий мир не вдохновлял, не отдавался, не давал вдохновения.Только воняло сладостью постоянно. И пить хотелось тоже постоянно.А присутствие Глеба рядом усиливало эти отвратительные ощущения многократно. Он отсаживался от него в студии, после редких концертов сбегал и даже в гримерке не задерживался. От Глеба пахло, воняло, несло и пасло. Рядом с ним его постоянная сухость во рту то усиливалась, то резко отступала — так резко и странно, что его эта реакция пугала. Глеб уходил — было плохо, Глеб был рядом — было ещё хуже. Вадим ушёл в себя, практически не разговаривал с ним, намеренно везде опаздывал и начинал уже подобным поведением откровенно раздражать своих товарищей по группе.Саша по-доброму над ним подшучивал, на каждое его опоздание шутил про то, что Вадим опять засиделся за буковками и нотками, совсем забыв про группу. Они уже начинали записывать — приступили почти сразу после того, как Вадим притащил музыку ?Позорной звёзды?, а Глеб написал ей текст очень стремительно, и также стремительно они решили окрестить будущий альбом (Глеб посчитал это забавным, Саша изящным, а Вадим словно будто очень уместным). Писались как-то странно, вроде и быстро, а вроде и весь процесс постоянно стопорился, потому что-то Вадим никак не мог записать вокал и постоянно срывался на противный фальцет, который непонятно откуда вылез, то Саша никак не мог повторить клавишные партии, а Глеб будто нарочно постоянно мазал по струнам. Все у них шло не слава богу, как-то криво-косо, но вроде ладно, а значит тянуло на нужный уровень.Текста к ?Джиги-Дзаги? все ещё не было — только название, очень странное и забавное, пришедшее к Вадиму совершенно случайно. Он настолько заморочился над формой, что не хотел отдавать музыку Глебу, чтобы тот дописал по обыкновению стихи, ему хотелось все сделать самому, хоть это и давалось ему крайне тяжело. Вдохновения никак не было. (3)Пока однажды им не пришлось записывать очередную песню, а у Глеба все не получалось с басом. Такие дни бывали, но сроки уже поджимали, и записать надо было прям там, прям сейчас и без возможности отложить. Вадим предложил записать басовую партию вместо Глеба, но младший заупрямился и отказался от такой помощи.?Да, Вадик, блин, я сам справлюсь? — но справиться никак не мог, мазал по ладам, никак не мог сосредоточиться, на что-то отвлекался и бегал курить каждые десять минут, стреляя сигареты у брата. Саша уже ушёл, и Вадим остался с Глебом наедине. Горло сушило и саднило, как и прежде, опять сильно и опять непонятно почему, а Глеб был такой раздражающе близкий и никак не мог уже уйти.?Сдаюсь. Помоги мне, ну, просто руки мои поставь, куда надо…? — как-то по злому попросил его вернувшийся с очередной перекурки Глеб. ?… я вот этот момент совсем не понимаю??Давай покажу просто, как это играется? — ответил ему Вадим.?Блять, Вадик, мне нужно, чтобы ты мне руки поставил как надо, а не показывал, как надо. Поставь и все, сложно что ли??Да, сложно, блять. Сложно.Вадим, задыхаясь от запаха, встал сзади Глеба — так он делал ещё в детстве, когда только учил младшего играть на гитаре. Вообще, это было достаточно неудобно, и преподаватели по гитаре так не делали, но Глебу с раннего детства было важно, чтобы брат вставал именно сзади и поправлял ему руки так, а ещё играл первые пару аккордов держа его руки в своих. Глеб в детстве дергался постоянно, не мог усидеть на одном месте, Вадиму приходилось класть голову ему на плечо, чтобы было проще держать ладони младшему и помогать правильно перемещать их между ладами. Глеб сопел себе под нос, но старательно запоминал, как рука старшего, держа его, ставила пальцы как надо.Вадим всегда не любил это делать — потому что ему это было неудобно, и вообще, Глеб был уже взрослым и вроде как считался рок звездой, писал хиты и сам мог бы научить играть кого угодно. А тут ещё и этот сносящий с ног, все же, видимо, парфюм, которым он пропитывал все окружающее пространство. Вадим совсем по-старому сел сзади, но голову на плечо уже класть не стал, быстро выставил младшему руки, как надо, и потихоньку начал перемещать, представлял пальцы, влево-вправо, вниз-вверх, джиги-дзаги…Глеб пах сладко до скрежета в зубах, а руки у него чуть вспотели и дрожали, и Вадим потихоньку сходил с ума, голова кружилась, но в ней, будто случайно, появились нужные строчки.Он записал текст ?джиги-дзаги?, а Глеб всё-таки смог доиграть ту партию, несмотря на то, что руки у него, кажется, начали трястись ещё сильнее. И когда Саша спросил у него в шутку: ?Это что, про потерю девственности??, почему-то Глеб ему ответил, что: ?Ну, типа того?, хотя к тексту не имел никакого отношения и знать не знал, а что это за таинственные джиги и дзаги. Вадим не стал комментировать его тогдашнее заявление — с тех пор они так про эту песню в интервью и говорили и, в общем-то, сами не знали, говорили ли они правду.***В Питере было холодно даже в мае. Вроде как градусник показывал гораздо большую температуру, чем в Свердловске, но Вадим все равно замёрз. Рядом с ним стоял Глеб и кутался в шарф — единственную тёплую вещь, которую он захватил. На Невском было удивительно немного людей. Они стояли, прижавшись друг к другу, недалеко от Спаса на Крови. Глеб иногда интересно рассказывал что-то из истории, Вадим слушал его вполуха — голова сильно болела.Головная боль не отпускала его уже несколько недель: она сдавливала виски, у него ещё сильнее сушило во рту, он чувствовал себя просто невероятно погано. ?Позорная звезда? была дописана, но ещё даже близко дело не подбиралось к окончательной записи. Они дали пару местечковых концертов с новым материалом и радостно отметили, что новые песни люди достаточно тепло приняли. Коллеги по цеху альбом же только расхваливали: ?Вот это вы супер!?, ?Поздравляем!?, ?Да это ведь будущий хит?, а под шумок даже нашлись спонсоры, готовые оплатить им нормальную запись и даже несколько клипов. Слава Бутусов, узнавший о таком небольшом успехе, не задумываясь позвал их в Петербург, и очень им помог с организацией.Они с Глебом приехали в северную столицу на несколько дней раньше Саши и Андрея — организаторы немного накосячили с билетами на поезд. Они не особенно стремились репетировать, Глеб иногда что-то напевал в номере их гостиницы, но по большей части они много гуляли, несмотря на то, что Вадиму с каждым днём становилось все хуже и хуже. Он давно не оставался с Глебом настолько близко наедине — это были первые небольшие гастроли спустя много времени, а кровати в их номере стояли непозволительно близко.Они в Петербурге уже не первый раз, но город в каждый визит открывался по-разному. И вот они сейчас стояли, смотрели на живописный храм, дрожали от холода и даже не разговаривали друг с другом.— Выстрелим, — внезапно сказал Глеб, затягиваясь сигаретой. — точно выстрелим.— Я знаю, — сказал Вадим, принимая из рук младшего брата сигарету. — в этот раз я уверен на сто процентов.До начала саундчека оставалось всего полчаса. Они оба решили уйти из небольшого ДК, где должны были выступать. По сути, впервые с новой программой, если не считать небольшие концерты в Свердловске для старых друзей, которые больше напоминали условные посиделки. А тут, впервые, вместе, серьезно. Самойловы чувствовали — сегодня что-то случится. Что-то такое, что перевернёт их жизнь с ног на голову.И даже сухость в горле у Вадима стала чуть меньше.Глеб широко улыбался, продолжал курить и рассеяно смотреть куда-то вдаль. Он почему-то постоянно любил напоминать Вадиму про, что ?вот там, да, в том самом месте убили Александра II, а значит там место силы и надо бы пойти, постоять около и, возможно, ну, так, на капельку, испытаешь какой-нибудь магический экстаз?. Глеб хотел поступать на истфак, правда, историю знал скорее постольку-поскольку, но такие вещи его действительно увлекали. Поэтому каждый раз, когда они проходили около этого места, он обращал на это внимание — в такие моменты Вадиму становилось совсем не по себе.— Вы там где? — спросил Саша, появившийся вдруг из ниоткуда. — Настраиваться пора. Аппаратура, кстати, тут неплохая, я уже успел просмотреть.— Пошли, Глеб, нужно гитары настроить, чтобы прилично звучать. Все же, Слава помогал, не хочется его подвести.— А мне просто хочется уже наконец зазвучать, — сказал Глеб, туша сигарету. — пошли настраиваться.На чеке внезапно появился Бутусов. А вместе с ним и Илья. Он бросил равнодушный взгляд в сторону обоих Самойловых, порывисто и быстро пожал руки агатовцам, и только странно косился на Вадима, когда тот попадал в его поле зрения. Кормильцев даже не стал с ними разговаривать, обменялся парой дежурных фраз и отправился куда-то в зрительский зал.Бутусов тоже подозрительно осмотрел Самойлова старшего —пожал руку, не спуская с него удивленного взгляда. На секунду на его лице промелькнула полугрустная ухмылка.— После концерта поговорим, — сказал он, похлопывая Вадима по плечу. — удачи вам, все будет отлично.Бутусов на прощание махнул им рукой и ушёл со сцены, сев к Илье. Они тут же о чём-то быстро заговорили. Издалека Вадим рассмотрел, что Кормильцев будто что-то выговаривает Славе, но не стал акцентировать на этом внимание и вернулся к проводкам. Все должно было звучать идеально.И звучало идеально — даже капельку лучше. Люди в зале тотально сошли с ума, когда услышали ?Как на войне?, а Вадим вместе с ними. Кажется, он тогда закружился с гитарой и чуть не снес какой-то из усилков. Зрители бешено ревели, радовались и смеялись, подпевали песням, которые ещё знать не знали, и его завертела эта эмоциональная пурга, наполнила всего полностью и до основания, и он был словно в своей стихии, полностью растворившись в народном празднике. Только на краткий миг он увидел чуть испуганно-удивленный взгляд Бутусова, направленный прямо на него, но в эмоциональном угаре, естественно, ничего не понял. Публика, кажется, была готова выносить их на руках прямо из зала, Глеб искренне светился счастьем, Саша скромно улыбался из-за клавиш, а у Вадима в головке произошёл настоящий взрыв. И та странная жажда и постоянная головная боль… Уже через три песни он чувствовал себя совершенно обновлённым человеком.Успех был абсолютным — их несколько раз вызывали на бис. Позорная звезда их привела к тому самому, о чем они мечтали. И в этот раз они, все четверо, знали одно — дороги назад нет. Впереди был один четкий путь.Вадим был словно пьяный, и даже не понял, как после концерта Слава, очень условно, но эмоционально, поздравил их всех и утащил Вадима в какую-то подсобку. Он все ещё сохранял своё привычное спокойствие, но взгляд выдавал в нем волнение. Краем глаза он успел увидеть, как Кормильцев оттянул Глеба чуть в сторону.— Ты что, все-таки сделал это? — дернул Слава Вадима. Последний, все ещё пребывая в странной эйфории, что-то невнятно пробурчал. Бутусов лишь встряхнул его посильнее.— Да, Вадик, твою мать. Ты на Луну загадывал? Помнишь, я тебе говорил?— Чего ты несёшь, Слав? Какая Луна…— пробормотал Вадик довольно. Эмоции с концерта потихоньку улеглись, но взгляд у него был абсолютно рассеянный. — Чёрная Луна, блять. Помнишь я тебе рассказывал?— Слав, ты нажрался что ли?— Ну, не знаю, вышел там в полюшко-поле и начал просить стать мега популярным у небес.— Я что, по-твоему, таким детсадом занимаюсь?— Просто ответь на вопрос.— Может было что-то такое. Я каждый свой вечер жизни не помню.— Хорошо. Постоянно голова болит, да? И в горле сухо так, будто ты всю ночь бухал, и сколько бы воды не выпил — не помогает? Воняет приторно сладко?— Допустим…— недоуменно проговорил Вадим, глядя на Славу с большим недоверием. Концертная эйфория отпустила его окончательно, а в горле опять начало сушить. Может, он голос сорвал?— Ну, что же, поздравляю тебя.***— Ну, что же, поздравляю тебя, - сказал Глебу Кормильцев. — ты теперь хитмейкер. А в текстах, я смотрю, ты в военную тему упал?— Да, оно как-то само вышло.— Что-то Вадим как больной и неприкаянный. Глаза у него пустые. Присматривай, за братом-то. А с успехом поздравляю — это только начало.На этих странных словах Кормильцев будто моментально испарился, Глеб остался стоять в недоумении. Непонятно откуда появился абсолютно побледневший Вадим, а рядом с ним такой же белый и сжатый Бутусов. Последний тут же пропал из виду.— Вадик, что-то случилось? — осторожно поинтересовался Глеб. Вадим лишь недобро посмотрел на него. Весь их потрясающий моментальный успех был стёрт той пустотой, которую разглядел младший в глазах старшего.