drei; (1/1)

Наш папочка был заядлым охотником — охоту он просто обожал всем сердцем. Мама, конечно, не разделяла его убеждений, будучи закоренелой вегетарианкой, но вот мы охоту обожали. Анн-Мари, правда, больше любила само оружие — она могла часами чистить отцовское ружьё, разбирать и собирать его обратно, протирать все детали бензином и спиртом, пока оно не заблестит вновь. Я же больше всего любила саму атмосферу: весёлую маму, собирающую отцу на охоту бутерброды с сыром и помидорами, но всё же неодобрительно качающую головой, Анн-Мари, аккуратно укладывавшую в багажник старенького пикапа ружьё и патроны, крошку Йоханну, просто крутившуюся у всех под ногами.После охоты мы приезжали домой на том же пикапе и долго разбирали его, заполняя холодильник разнообразной дичью. Мама всегда ужасалась этому — хоть она и не ела мяса, нам она всегда покупала телячью вырезку, или курицу, или даже гуся на Рождество. Но вот разделывать дичь она не была готова. Конечно, отец разделывал добычу ещё на охоте, когда они с остальными охотниками делили очередного оленя или кабана, но снимать с него шкуру и приводить мясо в божеский вид надо было уже дома.Обычно готовкой занималась Анн-Мари: острым охотничьим ножом она сдирала шкуру с какой-нибудь оленьей ноги, после чего аккуратно отделяла мышцы от костей. Оленину она запекала с брусникой или другими лесными ягодами — выходило просто невероятно вкусно. Даже мама иногда украдкой утаскивала кусочек, хоть и считала охоту бессмысленной жестокостью — мама была городской, но ради отца она променяла привычную жизнь в Линце на спокойную, иногда скучную деревенскую жизнь.Теперь же Анн-Мари уехала в Линц и, по её словам, готовит там на всю женскую общагу, так что готовка добычи полностью упала на мои плечи. Я не лучший кулинар на земле, но всё же родители и Йоханна обожают мои блюда. Йоханне тоже нравилось разделывать дичь — как-то раз на охоте она даже под шумок отрезала себе крошечный, ещё тёплый, сырой кусочек оленины и диковато заурчала, пережёвывая его. Впрочем, Йоханна всегда была папиной дочкой — любила охоту, рыбалки и долгие поездки по лесам и полям на стареньком внедорожном пикапе.Волки и медведи в наших широтах были большой редкостью. Впрочем, охота на волка как-то всё же произошла — кажется, это было в марте восемьдесят восьмого, не вспомню. Неподалёку от нас, на холме за кукурузным полем, располагалась ферма, на которую в тот год пробрался волк и перегрыз там всех козлят. Кажется, хозяева фермы потеряли голов 25, наверное. Так как отец был председателем охотничьего общества в нашем городке, он и руководил охотой на хищника.Йоханне тогда было лет десять, кажется. Это была не первая её охота, но на волка она охотилась впервые в жизни, как, впрочем, и я. Когда я была малышкой, Анн-Мари, кажется, была на такой охоте, но меня тогда не взяли — я была совсем крошечной. Мы долго выслеживали волка, сидя на вышке втроём: Анн-Мари уже училась в университете в Линце, поэтому на охоте были только я и Йоханна, не считая отца. Наконец отцу удалось подстрелить его — огромного, тёмно-серого, с толстым прямым хвостом. Зверь непонимающе посмотрел на нас печальными карими глазами и с тихим хрипом повалился на снег. Из простреленной головы текла тёмно-алая горячая кровь, от которой снег медленно таял, и прозрачная вода смешивалась с красной жидкостью.Йоханна неуверенно подошла к волку, потрепав его по бархатному уху. Волк был уже практически мёртв — с такими ранениями живут не дольше пары минут, но от прикосновения Йоханны вдруг внезапно дёрнулся и вновь затих, уже навсегда. Моя сестрёнка молча продолжала гладить его пушистую шерсть, словно провожая зверя в мир иной. Волк не шевелился — только ветер колыхал отдельные волосинки на его мощной тёмно-серой спине.Вскоре отец с ещё парой мужчин погрузили волка в багажник пикапа, перекидываясь шутками про воротник и перчатки, а мы с сестрёнкой продолжали наблюдать за тем, как тает снег под тёмно-алой кровью, обнажая сухую траву. Отец позвал нам в авто, и мы радостно запрыгнули на заднее сиденье, доставая из большой сумки бутерброды и горячий чай в простом металлическом термосе.?Скажи, папочка, — обратилась тогда к отцу Йоханна, — а что было бы, если бы у волка тоже было ружьё?? Отец лишь усмехнулся, ответив что-то невразумительное, а вот я задумалась над этими словами. Думала я над ними и вечером, когда мама накормила нас ужином из макарон в сливочно-сырном соусе, и на ночь, когда мылась в ванне с душистой пеной, и уже перед сном, когда свернулась в клубочек под одеялом, стараясь не смотреть в окно. За окном был всё тот же лес, и он снова казался мне жутковатым, хоть там и не было больше жуткого волка, ворующего детей — только цепочка следов, обрывающихся тёмно-алой проталиной.Йоханна, наверное, тоже над этим думала. Она часто рисовала, и у неё выходили действительно красивые картины — в свои десять лет она рисовала как выпускница художественной школы. Утром она показала родителям свой новый рисунок — огромный волк стоял и держал в пасти ружьё, из которого целился прямо в незнакомого нам мужчину — Йоханна часто рисовала из головы. Мама долго ужасалась тому, что её дочка рисует что-то пугающее, но мы с отцом поспешили её успокоить, заверив в том, что это нормально — отражать свои переживания в произведениях искусства.