ГЛАВА ВТОРАЯ (1/1)

Створка высоких, инкрустированных мозаикой дверей мягко закрылась, и тепло каминной обняло меня. Огромный изысканный зал, украшенный мастерством таксидермии и еще одним придатком к библиотеке - массивной двухъярусной секцией, изогнувшейся вдоль стены, где наверху вращался глобус... планеты земного типа, вроде бы не нашей системы, размером чуть больше камина. За панорамным окном белела долина. Закуток у камина слева от дверей играл бликами огня, укомплектованные подушками и пледами стояли два полукруглых дивана. Уютом уже наслаждались, поэтому ничего не оставалось, кроме как познакомиться. - Вот и наш дорогой инспектор! На диване сидел элегантно одетый человек, не молодой, но подтянутый, высокий. Тронутые сединой волосы идеально зачесаны, аристократические усики тонкой полоской чернеют над губой. Из кармана пиджака с длинными фалдами выглядывает пачка игральных карт. - Дю Барнстокр, к вашим услугам. - Он поднялся для рукопожатия. - Петер Глебски, рад познакомиться. Пожимая руку, отрекомендовался я скорее второй особе, присутствовавшей здесь; несомненно, Брюн - молоденькой девчонке, судя по всему, желающей походить на крутого парня. Высокие сапоги, джинсы, мотоциклетная куртка поверх длинного свитера - все черное, серьезное, такое порой носят Згутовы "медвежатники". На шее повязан красный клетчатый шарф, густая челка закрывает большую часть лица, и без того спрятанного под непроглядными очками-консервами. Брюн курила, вызывающе смотря на меня. - Позвольте представить вам, господин Глебски: это Брюн, единственное дитя моего дорогого покойного брата. - Дю Барнстокр принял прежнюю вальяжную позу. Он говорил воодушевленно, словно находился в предвкушении праздника. Но в следующий миг лицо его омрачилось. - Может вы, как служитель закона, сможете мне посодействовать? - В чем? - спросил я, предвидя очередную шалость. - Нынешняя молодежь... - вздохнул дю Барнстокр, изящно указав на Брюн. - Безусловно, и в наши времена хватало безобразий, но это переходит все разумные границы! Брюн ловко выстрелила окурком в пламя камина и засунула руки в карманы куртки. - Эта дьявольская машина сведет меня с ума. Я говорю о мотоцикле, который моя племянница настояла привезти сюда. Всякий раз, как я слышу его рев, мое сердце готово остановиться. Она зовет его Буцефал и колесит на нем по долине, на горных склонах... Отчего бы полиции не запретить столь опасное и шумное изобретение? Брюн, вскинув голову, разглядывала меня, безмолвно интересуясь, как полиции это удастся. - У меня нет таких полномочий, - ответил я дяде, смотря на племянницу. - Могу только рекомендовать не увлекаться форсажем. За черными очками меня послали куда подальше. - Дорогая, послушай господина Глебски! - пропел дю Барнстокр. Конечно же, он за нее волновался, но было понятно, что Брюн не требовалась опека, и дядя это знал, затевая увещевания скорее по привычке. - Господину Глебски лучше бы озаботиться собственным транспортом, - соизволила заговорить Брюн. Высокий надтреснутый голос заключал в себе целое поколение борцов с обыденностью, лет десять назад бывшими миленькими детками. - Бросили посреди дороги... - Уже озаботился. - Брюн, вспомни о манерах. - Дю Барнстокр сокрушенно покачал головой. - Господин Глебски, чрезвычайно признателен вам за найденные туфли. - Совершенная случайность. - Но уверен, пропали они совершенно не случайно! Удивительное место этот отель. Какая таинственная атмосфера! Вы уже столкнулись с проделками Погибшего Альпиниста? - В некотором роде. Дю Барнстокр так восторженно взмахнул руками, будто сам и подстроил случай с дверью. - Я приезжаю сюда уже не первый год. Даже в те времена, когда отель носил прозаическое название "Шалаш", здешнее настроение гармонировало с моим родом деятельности. - А вы - известный иллюзионист? - спросил я, до сих пор сомневаясь в возможности такого знакомства. - Именно, - с почтительной гордостью приложил дю Барнстокр к груди ладонь, - тот самый иллюзионист. Брюн не стесняясь зевнула. Дю Барнстокр вытащил из внутреннего кармана пиджака круглые часы на цепочке. - Скоро Кайса провозгласит сбор, - заметил он, пряча часы. - Инспектор, дитя мое, я оставляю вас. Освежусь перед обедом. Он поднялся с дивана. Оказавшись со мной рядом, он вдруг вскинул руку к моему плечу. - Господин Глебски, что это у вас? И в руке его оказалась алая чашечка розы, живой, только что срезанной - на лепестках сверкали бисеринки капель. Я оторопел, понятия не имея, когда он успел вытащить цветок из рукава или где там он хранит свои иллюзии. - Спасибо, - сказал я. - На память о нашей встрече, - улыбнулся дю Барнстокр и направился к дверям. Брюн задымила новой сигаретой. - Курить вредно, - заметил я. В мою сторону пыхнуло облако дыма. Плохая девчонка. Наверное, та еще шалунья... - Вы случаем не теряли ключ? - спросил я, собираясь уходить. - Нет, - выдохнула Брюн. - Это хорошо. - Я направлялся к дверям - посидеть перед камином выпадет в другой раз. - А то я подумал бы, что вы такая резкая, потому что такая одинокая. - Что?.. - презрительно обронила Брюн, но я уже вышел из каминной. Уже второе знакомство с постояльцами протекало в ключе остроумных препирательств. Но разве я был в этом виноват? Решив до обеда закончить осматриваться, я отправился на третий этаж. Здесь тишина и покой были возведены в абсолют. Тепло отеля и простор долины соединились благодаря стеклянному куполу оранжереи с разнообразными растениями, от садовых цветов до высоких папоротников. Отсюда можно было выйти на крышу - большую, обнесенную перилами площадку для любования пейзажем. На крыше же высился и скелет антенны, я рассмотрел ее из долины. С такой аппаратурой можно было, пожалуй, связаться с Мюром вопреки самой злой непогоде. Еще на третьем этаже обнаружилось интересное устройство: очередной вращающийся в стене вечный двигатель. Надо бы расспросить хозяина поподробнее; может, он один из тех вольных искателей, чьими амбициями были обнаружены дороги на Марсе несколько лет назад. ... Я вернулся в номер, поплескался в раковине горячей водой и оставшееся время просидел в кресле, разглядывая взятые с сундука книги. Без пяти шесть я спустился в холл и открыл дверь в трапезную. Посреди зала, не меньше каминного, стоял длинный, с белой скатертью, стол, за которым сидели уже дю Барнстокр и Брюн, господин Мозес и госпожа Мозес. Симонэ стоял у стола с кушаньями, прилично протянувшегося вдоль стены; они с хозяином разговаривали. Кайса сновала там же, звякая посудой, доводя творение рук своих до совершенства. Какой еды здесь только не было! Я почувствовал себя страшно голодным. Тем временем хозяин хлопнул Симонэ по плечу, и физик направился за стол, приветливо мне усмехнувшись. В руках хозяина оказался подносик с фужером на тонкой ножке, как будто совершенно пустым. - Боевое крещение! - провозгласил он. - Фирменная настойка, на лепестках эдельвейса. И об этом рассказывал Згут. Я взял фужер и всмотрелся в кристальную чистоту хрустального родника с горных вершин, собранного хозяином в бутыли. Ну что ж, пусть будет эдельвейс. Отсалютовав фужером в сторону смотрящей на меня Брюн, я опрокинул настойку в себя. Обжигающий холод, леденящий жар. Я содрогнулся, но поскольку в игру было вовлечено и дитя покойного брата дю Барнстокра, содрогнулся мысленно. Симонэ, усевшийся за стол, одобрительно крякнул, а госпожа Мозес всплеснула руками ("Настоящий герой!"). Господин Мозес сидел ко мне спиной и никак не отреагировал. Несомненно, он бы не отреагировал, сиди он ко мне и лицом - он был человеком не разменивающимся на пустяки, это я понял сразу. Дю Барнстокр сказал что-то одобрительное на испанском; видимо, с боевым крещением я справился лучше некоторых. Хозяин выглядел очень довольным. - Выбирайте блюда и за стол! - живо сказал он, представив меня публике. Еще не отдышавшись, я принялся изучать меню. Кайса, задев меня локтем, сообщила, что вкусное все, в чем я и не сомневался. На столе, едва умещаясь, стояли тарелки, миски и плошки. Может Кайса была и глупа, но готовила она как лучший шеф-повар. Супы - куриный, овощной с фенхелем, грибной с овсяными хлопьями; салаты - из курицы с овощами, "Тосканский", с огурцами; пироги - с мясом и грибами, со шпинатом и укропом, с курицей, рулет из семги; мясное - куриная ясса а-ля Кус-Кус, говядина в перце, куриная грудка в панировке. Кайса трещала, не делая пауз для вдоха, и к середине списка я запутался, как что называется, поэтому взял что попалось под руку - суп с фенхелем, салат с огурцами и говядину с перцем. Держись, желудок! За столом меня встретили как героя дня. Чествование возглавил дю Барнстокр, восславив мою проницательность, благодаря чему пропавшие туфли нашлись. Продолжил хозяин, поблагодарив меня за помощь в наведении порядка с проводкой - я невозмутимо кивнул. Симонэ, размахивая вилкой с насаженным пикулем, поведал о моем приключении с запертой дверью, чем и задал тему для разговора - оживились все, свидетелем странных и загадочных событий являлся каждый. Дю Барнстокр резюмировал общую атмосферу в отеле, с явным наслаждением рассказав о неповторимом духе мистицизма, который царит здесь. Хозяин с азартом присоединился, сообщив, что порукой присутствия ЕГО является Лель, который ведет себя совершенно спокойно, не обращая внимания на непорядки, ибо ЕМУ, единственному Хозяину, он перечить не смел, считая все, ИМ содеянное, не подлежащим оспариванию. Симонэ, заговорчески подмигивая всем, кроме господина Мозеса, рассказал, что кто-то читает в его номере книги, и даже оставляет на полях заметки, совершенно безграмотные. Кроме того, жестикулировал Симонэ, лыжные ботинки у него постоянно мокрые, будто по ночам кто-то в них бегает. Но конечно же, добавил он, объяснение этому легко найти - Кайса путает их с цветочными горшками и поливает раз в день. Брюн "все эти штучки-дрючки" не задевали вовсе; ну, тут я не сомневался. У нее к фокусам выработался иммунитет, заметил дю Барнстокр. Но иммунитет иммунитетом, а валяние на своей постели кого-либо, кроме себя самой, Брюн не одобрялось. Кайса, время от времени на цыпочках подкрадывающаяся к господину Мозесу чтобы долить вина, сокрушалась по поводу мокрых следов, ведущих от неработающего душа к номеру-музею, а также таинственных звонков, постоянно отвлекающих. Господин Мозес не был настроен разделять общее приподнятое настроение. Он вообще, похоже, был раздражен сверх всякой меры. - Сневар! И кто же этот негодяй?! Инспектор, вот вам работенка. Займитесь-ка на досуге! Все равно вы здесь бездельничаете. Толстый, обрюзгший, в нелепом красном халате (полы которого я и видел, когда хозяин вел меня в кабинет), он был похож на старую жабу, и, судя по всему, характер имел соответствующий. В правой руке он держал огромную кружку, к которой с постоянством прикладывался (Кайса наливала вино в фужер). В левой терялась зажатая в рыхлом кулаке вилка. Я не нашелся, что ответить (в мыслях, естественно, все ему пояснив), вежливо улыбнулся и взялся за бокал. Господин Мозес не оценил такой безынициативности. Некоторое время он смотрел на меня, не обращая внимания, что говорил хозяин, и на лице его отчетливо читалось мнение об уровне моего развития. Потом кусочек мяса, прилипший к его губе, отвалился и затерялся в складках халата. - Инспектор, хех. - Господин Мозес причинно всхрапнул, поковырялся в тарелке и вновь обратил на меня взор. - Фальшивые квитанции, подложные паспорта... Так имейте в виду, Глебски, у меня паспорта не подложные. Память хорошая? Это уже походило на публичное оскорбление полицейского. - Не жалуюсь, - осторожно сказал я. - Ну так вот, не забывайте! - Мозес отпил из своей кружки. - Дел здесь предостаточно. Вы слышали, что творит этот негодяй. Мало того, он заглядывает в окна к моей жене. Возмутительно! - Вы представляете, инспектор, это действительно так. Госпожа Мозес сидела от мужа слева, во главе стола. Я предпочел бы смотреть на шикарный вид заснеженного, погружающегося в сумерки ледяного озера и взмывающие ввысь, покрытые лесом сопки за ним - позади госпожи Мозес было панорамное окно, и восторгание пейзажем являлось для меня единственным оправданием в глазах господина Мозеса, который мог бы и возразить моему восхищенному взгляду, потому как госпожа Мозес была не менее шикарной в мире женщин, как зимнее озеро в мире природы. Высокая, стройная, гладкая, с в большей степени открытым верхом, не оставляющим картине за окном шанса быть даже увиденной. Лет ей было, наверное, тридцать; впрочем, может и пятьдесят - ведь супругом ее был господин Мозес, хлебавший из кружки и жрущий мясные шматы, но явно не бедный. - Может быть, это ветер, - предположил я. - Ветер! - Хозяину удалось наконец вклиниться в угрожающие реплики Мозеса. - Я бы не спешил делать столь скорые выводы. - А с какими выводами вы бы поспешили? - зыркнул господин Мозес на противоположный конец стола, где хозяин сидел. - Напрашивающимися от всего вышесказанного, - миролюбиво ответил хозяин. - Думаю, такие дела находятся вне компетенции господина инспектора. Нам остается лишь принять соседство ТОГО, ЧЬИМ именем назван отель, и осознать, как мало мы знаем о мире, нас окружающем. Мозес смотрел на всех с недоверием и неприкрытой враждебностью. - Удивительное, господа, везде вокруг нас, - пропел дю Барнстокр. - К примеру, вспомнить о знаменитых летающих тарелках. - Не ожидал этого от вас, Барн... Барл... дю! - проворчал господин Мозес. - Это чистая теория, - ответил дю Барнстокр. - Вздор! - отрезал господин Мозес. - Но вы, господин Мозес, верите в возможность существования инопланетян? - подключился с другого края стола Симонэ. - На фоне всех этих событий, которыми пестрит последние годы пресса... - Поганые газетчики! - фыркнул Мозес, забрызгав скатерть картофелем. - Конечно, не без этого, - согласился Симонэ. - Но позвольте заявить как представитель науки - прошедшие два десятилетия обогатили наши знания в этом вопросе. Руины городов на Марсе не вызывают сомнений. А венерианские пустоши будут исследованы в ближайшее время. Через десять лет мы будем обладать возможностями, основополагающими для начала продвижения вглубь Солнечной системы. Почему бы подобным не заниматься и нашим братьям по разуму? - Отрицание существования иного разума неверно по самой своей сути, - продолжил дю Барнстокр, вдохновившись помощью представителя науки. - Возлагать все лавры себе, как единственному центру Вселенной, ее смыслу, очень опрометчиво. Не думаю, что, как и вы, являюсь уникальным явлением мироздания, это была бы слишком большая для нас честь. Но одни из многих - это я принимаю охотно. Вопрос лишь в плотности распределения, верно, господин Симонэ? - Совершенно! Космос - чертовски большая штука. - Не вижу ничего смущающего, что мы одни для себя, - вставила Брюн. - Мало ли, кто нас создал? А если мы случайное чудо Вселенной, то чуду выбирать не приходится. Оно может и не знать, что оно - чудо. Вот мы сидим здесь... передо мной этот наваристый овощной суп... вот чем занимается единственное в своем роде событие Мира. Кто сказал, что это невозможно, если сама Вселенная - это невозможность невозможного? В таком месте может быть все что угодно, хотя бы и населенная нами планетка, и овощной суп - единственный на все миллиарды тысяч галактик. Я почувствовал невольное уважение к своей полупустой миске. - Так мы рискуем оказаться на территории философии, и тогда обед затянется до завтрака, - сказал, улыбаясь, хозяин. - Я думаю, все, что мы можем вообразить, каким-то образом существует, иначе зачем нам такая надобность? - Ценные рассуждения, - несколько мягче, вероятно, оглушенный накалом мыслеизлияния, проговорил господин Мозес. - Но гораздо важнее сейчас разобраться, кто крадет ботинки! Сневар! Я не шучу! Если вы знаете, кто это может быть, посоветуйте ему немедленно прекратить. - Он обвел присутствующих налитыми глазами. - Я не платил за шутки. - Это приятный подарок, совершенно бесплатно, - прыснул Симонэ, но тут же поспешил ретироваться. - Приезжает как-то один штабс-капитан в незнакомый город... Расправляясь с обедом, я смотрел на них всех и дивился пестростью собравшейся компании. Я находил это занятным. Может и мне принять правила и слегка пошутить? Это ведь лучше раздражения, от которого мне некуда будет деться, если я решу отделиться от всех, лелея несостоявшееся одиночество. Да никто и не собирается посягать на мой покой. Все эти шалящие физики, благородные фокусники, дрянные девчонки, пухленькие служанки и таинственные изобретатели как раз и дадут мне то, в чем я нуждаюсь - обособиться хотя бы на время от тягомотины чиновничьей жизни, ненавистной обыденности преступлений, запрелых слежавшейся равнодушностью служебных коридоров, где разговоров только о всякой мерзости, а еще о политике, не дающей заскучать при чтении учебника истории, хотя что может быть скучнее бесконечной возни; а за стенами - грязные мюрские улочки, не способные удержать зиму и растапливающие ее в серую мешанину; от этого "настоящего", которое просачивается сквозь стены моего дома и оседает на жене, детях - вернее, пропитывает насквозь меня, вымачивает и маринует, чтобы, созрев, я лопнул и выплеснулся на близких, на родных, дрянью, а потом все мы очищаемся, но от года к году налет въедается все сильней, и былая чистота уже забывается... Две недели таинственных происшествий и шалостей. Нет, подумал я, рассматривая госпожу Мозес, с шалостями заигрывать не стоит. Я отдыхаю от себя самого, а не от своей семьи. Господин Мозес выбивается из общего списка. Он не очень подходит для бесед у камина - несомненно, сегодняшнее раздражение не есть явление нетипичное, но постоянное его настроение. Интересно, Альпинист и у него украл обувь, или господин Мозес так переживает за дю Барнстокра? Вообще, если бы меня вдруг спросили, какое мое первое впечатление о господине Мозесе как полицейского, я бы сказал... я бы сказал, что господин Мозес выдает себя не за того, кем является. Намеренная грубость, невежество и шутовской наряд представляют господина Мозеса в более простой форме, чем он в действительности есть. Маскируясь таким образом, господин Мозес, по необходимым ему причинам, находится в благоприятных для себя условиях... Но к счастью, никто меня не спрашивал. Симонэ запнулся на середине своего анекдота, а потом скиксовал, объясняясь присутствием в зале дам. Брюн фыркнула и шумно вылезла из-за стола. - Я, пожалуй, составлю компанию своему Буцефалу. При этом черные окуляры были направлены в мою сторону, словно я один здесь и мог ее понять. Хотя, скорее всего, у меня просто разыгралась фантазия. Брюн вразвалку покинула трапезную. - Ну а вы, инспектор? - продолжил дю Барнстокр, словно его и не прерывали. - Что думаете о космических визитерах? - Я с ними не сталкивался, - ответил я, заметив, как господин Мозес потяжелел лицом, но молча склонился над тарелкой. Похоже, разговоры об инопланетянах выводили его из себя. - Но могу представить, о чем вы говорите. О невозможности нашей уникальности. И о том, что пришельцы могут заниматься тем же, что и мы. - Я кивнул Симонэ. - Лишь бы их деятельность ничем не грозила нам. Я-то, в общем, свое пожил, но у меня есть дети. - Фундаментальный вопрос! - возгласил Симонэ. - И на него можно дать хорошие ответы. Мужи науки трудятся день и ночь! Измышляются самые невероятные гипотезы, устоявшиеся в сознании мифы развенчиваются. Все эти страхи о нуждающихся в наших ископаемых и океанах пришельцах, о порабощении планеты и прочее, прочее не выдерживают критики. Инопланетянин даже не сможет нас переварить, потому что на молекулярном уровне мы совершенно разные! - Что за нелепость, - оторвался от мяса господин Мозес. - Кто это придумал такие измышления?! Передайте ему, Симион, что с такими рассуждениями вы дождетесь какого-нибудь космического осьминога, который и переварит вас, и потребует добавки. Проклятое демократическое воспитание! Инспектор! Государства должны заботиться о защите граждан, а не потакать расслабляющим внимание объяснениям! - Я всегда начеку, будьте спокойны, - ответил я. В это время на улице Брюн завела мотоцикл, агрессивно порыкала движком и сорвалась в темноту вечера, скоро затихнув вдали. Вновь обретши возможность слышать друг друга, мы приняли извинения дю Барнстокра за несносное поведение юношества. Его прервала госпожа Мозес: - Ах, господа, как можно столь долго обсуждать черный космос, когда вокруг такая красота Земли! Господин Сневар, расскажите о вашей долине! Чудеснейшее место, совсем не как дома, правда, Мозес? На первый раз достаточно, подумал я и вежливо поднялся из-за стола. - Благодарю вас, господа. До ужина. Сытый и усталый, я добрался до номера, скинул башмаки и завалился на кровать. Я лежал и глядел в потолок, мысли текли безмятежно, и скоро я задремал. Я спал сладко и мирно, как давно мне не удавалось поспать; сон был не крепким, я ворочался с боку на бок, перекатывался на огромной постели со спины на живот и обратно; я просыпался на миг, чтобы ощутить это великолепие спокойствия, и тут же засыпал вновь, хотя сном такое состояние называть было бы неверно, скорее - балансирование на грани, очень редкое и замечательное чувство. Когда наконец я окончательно открыл глаза, то понял, что выспался за все последние годы, сделавшие меня таким усталым. В комнате стоял непроглядный мрак. Я потянулся и включил светильник на тумбочке у кровати. Взглянул на часы - нет, не ночь, но ужин я пропустил. В желтом тепле светильника комната выглядела таинственной. Тени жались по углам, окно было залеплено снегом. Я слез с кровати, потянулся и пошел в уборную. Освежившийся, накинул куртку и вышел на террасу. Похоже, начинался ночной снегопад. Огромные хлопья сыпались с силой, через пару часов это дело обернется вьюгой. Я представил, как с горных вершин смотрится искорка моей сигареты, помигивающая под полотном снеговых туч, единственная здесь и сейчас на всю бездну космоса. Или как там сказала бы Брюн? Я решил вновь попытать счастья с камином. Есть не хотелось, хотелось покоя. Приглушенные коридоры отеля сулили встречу с НИМ, и я поймал себя на том, что испытываю сладкую жуть. Не боялся ли шутник, бродивший ночью с мокрыми ногами, этих своих прогулок? Я спустился вниз через башню. В библиотеке за столом сидели дю Барнстокр и Симонэ, играли в карты. Симонэ проигрывал. Отказавшись присоединиться к ним, я направился в каминную. Конечно же, она была не пуста, но против общества Алека я ничего не имел. Даже наоборот. Он сидел на диване, сложив руки на груди и закинув ногу на ногу, в тепле жаркого огня, и мне очень захотелось так же. - Господин Глебски! - обрадовался он. - Я не стал отправлять Кайсу звать вас к ужину, полагая, что целебный воздух долины сыграл свою роль. Ведь вы хорошо отдохнули? Не желаете ли горячего портвейна? - Грех отказываться от подобного предложения в такой вечер, - согласился я. - Кайса! - взревел хозяин так, что я вздрогнул. - Усаживайтесь, господин Глебски. Лучшее место в доме. - Зовите меня Петер, - сказал я, садясь на диван, утопая в нем, растворяясь в блаженстве. Вьюга за стенами отеля набирала силу, ветер завывал в каминной трубе, и пламя гудело в очаге. В углах зала теплились светильники, но свет главным образом давал камин - густой мягкий сумрак. - Никаких происшествий? - спросил хозяин. - Видно, и покойникам нужен отдых, - пожал я плечами. Хозяин посмеялся. Отблески пламени плясали в его глазах. - Ну а в целом - неплохое местечко? - Лучше не придумаешь. Пришедшая Кайса была отправлена за портвейном; слово за слово, мы разговорились. Алек рассказал о Згуте, как тот несколько лет назад в один из своих отпусков вызволил заплутавшего постояльца, оскорбленного жизнью пана, решившего рассчитаться со всеми за свои горести собственной гибелью, и ушедшего спозаранку на лыжах за дальний хребет да там и оставшегося. Схватились его к обеду, и тогда Згут встал на лыжи и отправился по следам. Вернулись ночью, заледеневшие, но живые и даже образумившиеся. На следующий год пан приехал другим человеком, разобравшимся в жизни. Оказалось, что менять ничего и не пришлось. Я усмехнулся - Згут об этом не рассказывал. Но такой уж он, железный герой. Кайса принесла нам еще портвейну, а потом и еще - горячего, с лимоном, ароматного. Пурга разошлась вовсю, пламя в камине ревело. Вдалеке раздавались отрывистые стуки - это Симонэ лупил шары в бильярдной. Пришел Лель - поскребся в двери каминной - улегся на теплом полу, осмотрительно подальше от огня, и захрапел. - Лель, - неспешно проговорил хозяин. Все таки мы одолели уже три стакана. - Иногда я завидую этому псу. Он многое, очень многое видит и слышит, когда бродит ночами по коридорам. Он мог бы многое рассказать, если бы умел. И если бы захотел, конечно. - Может, это он запер меня в номере? - предположил я. - Думаю, для такого поступка он слишком хорошо воспитан. - Тогда, может быть, Симонэ?.. - Он, конечно, любит пошалить, но не думаю, что это его проделка. - Почему? - Ну, своеобразный этикет. Великому физику не пристало заниматься такими пакостями. - По-моему, преступление было тщательно спланировано. И все ниточки вели к Симонэ... в номер... А что, он и вправду великий физик? - Ну что вы, Петер, героев национальной науки нужно знать. - Этот унылый шалун - герой национальной науки? - Неужели вы никогда раньше не слышали этого имени? - А он попадался на подлогах багажных квитанций? Алек посмеялся. - Он приезжает ко мне третий или четвертый год подряд, и каждый раз все более великим. - Ну, раз вы говорите... - Понимаю, понимаю вас, Петер. Для меня Симон Симонэ служит неиссякаемым источником размышлений на тему поведения человека, когда он отдыхает, и его значимости для человечества, когда работает. Я покачал полупустой стакан. - Ваш отель привлекает знаменитостей. - Неспешно сделал пару глотков. - Не думал, что когда-нибудь встречусь с таким человеком как Барнстокр. - Господин дю Барнстокр гостит у меня уже тринадцать лет, говорит, что здесь его второй дом. Он без ума от моей настойки. - Ну а Мозес? Господин Мозес? Хозяин с удовольствием потер руки. - Записался он у меня в книге коммерсантом, путешествующим по собственной надобности. Да только он не коммерсант... - А кто? - Про себя я вяло порадовался своим дедуктивным способностям. - Взбесившийся миллионер, сорящий деньгами. Полоумный алхимик. Волшебник, изобретатель... но не коммерсант. Даже так... - Все-таки миллионер? - Сорящий деньгами. Когда я спросил его, чьей рекомендацией обязан посещению, он достал стокроновую бумажку, поджег от нее сигару и сказал: "Я Мозес, сударь. А Мозес не нуждается в рекомендациях. Мозес всегда и везде САМ". Уверен, что последним словом он хотел подчеркнуть не свою самостоятельность, а значимость Самого Мозеса. - Может, это были фальшивые сто крон. - Нет, самые настоящие. Я видел, как хозяину нравилось обсуждать очередную тайну. Я тоже чувствовал это очарование, вечером, у камина, когда на улице хлесткий снег засыпает дом по окна первых этажей. - Тогда, конечно же, он волшебник, - сказал я. - Инопланетянин. - Вот уж не знаю, Петер, - не лишенным серьезности голосом ответил Алек. - Госпожа Мозес - вот кто вызывает интерес. - Естественно. - Нет-нет, не в этом смысле. Может, вы заметили, что она гораздо глупее Кайсы? - Да вроде бы нет. Обыкновенная светская дива. - Вы мало общались с ней. Порой она карикатурно глупа. Еще увидите. И... - Он замолчал, задумчиво оглаживая бороду. Потом продолжил: - И кажется Мозес ее бьет. Я насторожился. - У него есть плетка. Арапник. Зачем господину Мозесу арапник? Я покачал головой. - Странная парочка. Лель приоткрыл один глаз. Дверь в каминную щелкнула. Брюн. Сначала она помедлила, увидев нас, потом решилась и зашла. - Добрый вечер. Где-то растерялся весь ее азарт, и сейчас она выглядела даже печальной. - Портвейну, Брюн? - приветливо осведомился хозяин. - Нет ничего лучше в такую погоду. - Ужасная метель, - согласилась Брюн негромко, подходя к камину и опускаясь на корточки перед Лелем. Куртки на ней не было, свитер довольно ладно облегал худую фигурку, но очки никуда не делись, а я бы посмотрел на нее без очков. - Кто-то трогал ручку моей двери, - сказала она Лелю. - Наверное, это был ваш дядя, - оптимистично предложил я, не в силах выносить ее печального голоса. - Дядя спит. Уронил книжку на пол и спит. - Она вздохнула, поднялась и протянула руки к камину. - У вас не будет сигаретки? Я полез в карман за пачкой, хозяин еще раз осведомился насчет портвейна, но вдруг Лель рывком поднял голову и сказал коротко: - Ву-у. - Ага, - понял хозяин, - а вот и последние наши гости. Он резво встал, извинился, и вышел из зала. Я протянул Брюн сигарету и щелкнул зажигалкой. - Снимите эти ужасные очки, - попросил я. - Зачем? - затянулась она. - Не знаю. Я посмотрю на ваше лицо. - Это совершенно ни к чему. Наверное, она действительно одинока. Как и многие в ее возрасте. Что я делаю?.. Пытаюсь подружиться с девчонкой. Я усмехнулся и тоже встал. - Время позднее, - заключил я. - Завтра хочу встать с солнцем. Как думаете, будет завтра солнце? - Все может быть, - сказала Брюн мирно. На том мы и разошлись. В холле тем временем разворачивалась какая-то драма. Алек у дверей пропускал двоих. Крепкий, светловолосый, с чеканным лицом, невозмутимо стряхивал с куртки снег; щуплый же дергался в нервном припадке, размахивая руками. - Двадцать крон! Да за такие деньги меня бы сюда на дирижабле доставили! С оркестром! Двадцать крон... - Олаф Андварафорс, - пробасил светловолосый, - можно просто Олаф. Алек представился и увидел меня: - Петер Глебски. - Просто Петер, если вам угодно. - Я приветственно покивал. - Развернулся и уехал, песий кот, бросил нас здесь! А если бы нам обратно понадобилось! - Все приготовлено к вашему визиту, господин... - Хинкус, Хинкус я! Разбитые морды, в кровь, в зюзю! Я им покажу, хапуги поганые эти таксисты!.. - Пройдемте в кабинет, господа. - Хозяин страдальчески на меня посмотрел, и я подмигнул ему. - Все это пустяки! Прошу вас, прошу... - Не стану мешать, - откланялся я. - До завтра. Я добрался до номера, умылся, разделся и лег спать. И снились мне горы, Альпинисты и, вроде бы, госпожа Мозес. Она стояла на заснеженном пике, смотрела в звездную бездну, и в руке ее была плетка, арапник. Глубокой ночью я проснулся от совсем уж фантасмогоричных картин, с радостью понял, что мне ничего не угрожает, и заснул вновь, уже без чего-либо запоминающегося.