Оттенки страхов (1/1)

Конвульсии угодили ровно туда, куда и должны были угодить?— осколки прочного тёмно-зелёного стекла весело зазвенели, разлетевшись загадочно мерцающим дождём в полумраке. Надо признать, рассчитывал я не совсем на это, но тем не менее зрелище получилось весьма достойное. Отличное попадание, Бартимеус. Ведь в конце концов, никто же не виноват, что наша изначальная мишень, ну… в общем… настолько вёрткая.Прежде, чем удалось запустить ещё несколько хорошеньких таких спазмов, мне пришлось добрых пять минут уворачиваться, кувыркаться и проделывать просто-таки невообразимые кульбиты, достойные по меньшей мере аплодисментов.Аплодисментов не было. Зато в наличии имелись: отборный мат (на пяти современных языках и четырёх мёртвых), разнообразные угрозы (в большей степени на арабском), проклятия сомнительной оригинальности?— и всё это под потрясающий аккомпанемент непрерывно учиняющегося разгрома.Следует признать?— мне приходилось несладко. Я даже успел порядочно утомиться. Однако же моя неподражаемая находчивость пока никуда не делась. Мне всего-то и требовалось, что выжить и улизнуть. Желательно, с внушительным саквояжем. В нём-то и была основная проблема. Если бы не эта хреновина, я бы давным-давно обратился вонючим облачком, да и был таков. Однако же мне требовалось сохранять достаточно мощный облик, да ещё и скоренько соорудить себе проход настолько широкий, чтобы в него удалось протиснуться с наименьшими временными затратами.Отплёвываясь разнородными заклинаниями и увёртываясь от примерно того же, я максимально скоро соображал.Для начала: как и почему я, Бартимеус, оказался в таком дерьме?А вот почему?— мне, как это ни прискорбно, срочно понадобились деньги. Как можно больше денег. В идеале столько, сколько смогу унести за раз. (а унести я, уж поверьте, могу немало. Вот было когда-то в Персии…) Так о чём это я? Ах да. В общем, в средствах я нуждался катастрофически. Предсказуемо, впрочем?— именно так и бывает, когда на твоей шее висит бесполезный, бестолковый, неблагодарный балласт в виде мешка костей с дурными манерами и отвратительным характером. Хотя… а с кем бывает-то? С кем ещё, кроме Бартимеуса Урукского? Никто другой (мало-мальски здравомыслящий, подобное бы на себя ни за что не взял?— ищите дураков). Тем не менее один вот дурак нашёлся. И этот дурак нуждался теперь в финансах. Потому что я не мог вечно прятать Ната на старом заброшенном чердаке. Я не мог вечно красть для него еду и вещи первой необходимости. И наконец… нам требовалась помощь. Помощь кого-то, кто разбирался в людях, кого-то, кто, быть может, сумел бы сделать для мальчишки хотя бы что-то. Кого-то, кто вне всяких сомнений запросит за свои услуги немаленькую сумму. Которой у меня на руках пока что конечно не было. Да, мы бы могли использовать банковский счёт Мендрейка, но до поры до времени мне хотелось его приберечь. Не так уж много этот транжира успел скопить. В разрезе всего, что требовалось, теперь это?— не так уж много.В Александрию я прилетел сразу по нескольким причинам. Первая?— и она самая правдивая?— я просто не знал, куда ещё. Египет манил меня, он вызывал ощущение обманчивых надёжности и покоя. В место, где тебе однажды было хорошо, ты хочешь возвращаться опять и опять. Я и вернулся. Сразу, как только смог. С до конца не оформившейся надеждой, что здесь всё как-нибудь чем-нибудь да разрешится к лучшему. Не разрешилось. И тогда, сидя у постели мальчишки, выглядывая в мир с нашего временного подоконника, я придумал для себя уже и другие причины.Для начала?— катакомбы под Александрийской библиотекой. Катакомбы, о которых мало кто знал. Ограждённые мощными заклинаниями, они наверняка должны были уцелеть.В тот период, когда сама библиотека была уничтожена, Александрию, как и многие другие места на планете, захватила массовая религиозная истерия. Волшебников и жрецов в городе не осталось, а значит бесценные, самые ценные из здешних знаний, всё ещё могли сохраниться.Честно признать, я очень на них рассчитывал.Другой причиной была скорее не Александрия, а сам Египет. Да и не только он. Он мог бы стать для меня прекрасной отправной точкой на пути следования к сотням захоронений, о которых я знал и которые могли бы спонсировать наше проживание с Натом сколь угодно долго.Люди конечно существа пронырливые. Большую часть гробниц они уже давно успели раскопать, разграбить и открыть для ?туристических посещений?, но всё-таки многое (я был уверен) оставалось ещё нетронутым. Здесь, однако, имелась одна загвоздка. Чем ?жирнее? гробница, тем лучше она охраняется. Об охранной системе некоторых я знал настолько хорошо, что ни за какие коврижки не рискнул бы туда соваться, в другие не совался потому, что об охране знал ну уж слишком плохо. Меня интересовали исключительно те, что создавались при моём непосредственном участии (надо же. Тысячи лет назад, жалуясь и возмущаясь, закапывал, и даже представить не мог, что для себя любимого. Вот ведь, как повернулось. Бывает. М-да), или же охранялись относительно паршиво. Тем не менее, какой бы ни была охрана, всё это в любом случае, конечно, изрядный риск.В общем, невзирая на нужду, соваться к захоронениям я не особо-то и хотел, а потому, когда одним прекрасным утром в голову мою постучалась бесшабашная мыслишка, я поприветствовал её с распростёртыми объятиями.Почему бы мне для начала просто не ограбить какой-то банк?В Лондоне одно лишь подобное намерение можно было бы считать всецело суицидальным. Однако же здесь, в Египте, где волшебники настолько не расплодились, у такой талантливой, умелой, находчивой и изобретательной личности, как я, имелись все шансы провернуть затею с минимальным риском, отделавшись лишь лёгкими угрызениями совести (если бы конечно она у меня была). Я выбрал в итоге достаточно скромное отделение. Какое-то время, выбираясь за провиантом и прочими радостями ныне унылой жизни Натаниэля, я вёл наблюдение, с удовлетворением отмечая, что как таковой защиты у Банка нет. Датчики движения и сигнализация?— это не в счёт, конечно. Такое годится только для того, чтобы от последних неудачников защищаться. Или от людей (хотя родиться человеком?— это само по себе настолько серьёзная неудача, что дальше, пожалуй, некуда).На дело я отправлялся в приподнятом настроении. Стащить пирожок из булочной?— задача ей богу сложнее. М-да…Внутрь я пробрался играючи. Мне каждая щель?— ворота. Даже особо прокапываться не пришлось?— дилетанты. Сейфы и банкоматы взломать оказалось и того проще?— делов то. Я едва не насвистывал под нос, так легка и необременительна была моя нынешняя задача. Укладывая пачку за пачкой новенькие банкноты в наспех сооружённый из содранных штор мешок, мысленно я уже занимался абсолютно другими делами.Тут-то меня и сцапали за беззаботно виляющий синий зад.Вот, как оно бывает, если ты слишком небрежен в своей работе.Оказалось (это я узнал, уворачиваясь от взрывов и бегая макакой по потолку), у владельца банка сообразительности и возможностей на то, чтобы озаботиться несколько более надёжной защитой, чем датчики движения, внезапно-таки хватило. Правда мало-мальски сильного свободного волшебника в городе не нашлось. Нашёлся несильный. Вернее сказать, смехотворно слабый (эх Александрия-Александрия… где твои прежние времена?) Обнаруженный волшебник предоставил защиту. Какую смог. Одного средней руки ноунейма джинна. (Бедолага до сего дня так и не успел блеснуть, так что ни лично, ни по разговорам со знакомыми, ни даже по слухам я ничего ровным счётом о нём не знал. Не удивительно. Всё-таки даже я не всеведущ. Чуть-чуть обидно). Патрулировал джинн из рук вон плохо. И не потому, что был растяпой. Просто под его надзором оказался добрый десяток разбросанных по всему городу отделений, так что приходилось каждую ночь исправно курсировать по кругу, следя?— цитата: ?чтобы никакой идиот вроде тебя не вздумал чего стащить?. Надо же мне было именно так потрясающе определиться со временем. (И кто после этого неудачник? Похоже я. Какая досада).Значит так. Прогнувшись в кувырке, я пропустил Расслабление под хвостом и спешно осмотрелся, пренебрегая возможностью ответного удара. Что мы имеем? —?обширное внутреннее помещение с диванчиками, стендом для рекламных объявлений, несколькими банкоматами, столиками с компьютерами на них (ныне частично развороченными и разбросанными по углам грудами живописнейших обломков), осколки стеклянной перегородки, останки кассы.—?Слушай, а мы ведь с тобой тут разворотили побольше, чем я украл. —?Балансируя на коробке кондиционера, я обдумывал, как бы так половчее схватить оставшуюся внизу добычу и смыться в ближайшее из четырёх окон так, чтобы в процессе мне кто-нибудь чего-нибудь не оттяпал. —?Отличная работа.—?Да мне плевать. —?Противник мой пребывал почему-то в весьма тяжеловесном образе сумоиста (только с хвостом и кривыми рожками). Скрестив на груди невероятных объёмов руки, он постукивал об пол босой ногой. —?Мне приказали не позволить ничего отсюда вынести. О сохранности имущества речи не шло?— сечёшь?—?Конечно-конечно. —?А если я перепрыгну на карниз, там раскачаюсь… —?Слушай, ты бы вызвал кого на помощь. Дружеский совет. Сам-то гляжу не справляешься.—?Вызвать? —?сумоист хохотнул. —?Кого? Полицейского и собаку? Очень уж они мне помогут. Да. —?Этим он меня немножечко обнадёжил. Значит других неприятностей можно не ожидать. Впрочем, он мог и солгать вполне. —?Слушай. Мне это надоело. Слезай оттуда. Слезай по-хорошему. Я не могу задерживаться надолго, а мне всенепременно нужно с тобой покончить. В силе-то мы равны. И что? Будем гонять друг друга до следующей эпохи?—?Вполне возможно. Но, знаешь ли, я везучий.Ещё не закончив говорить, я метнул Конвульсии. Часть окна разлетелась на мелкие осколки. Ещё несколько заклинаний вздыбили напольное покрытие, отчего мой грузный соперник опрокинулся на спину, а я, не теряя времени, метнулся на выход, не забыв прихватить свой порядком запылившийся саквояж. Близился рассвет, а значит мне требовалось как можно скорее вернуться к Нату. Если пацан проснётся, а меня нет…Сумоист опомнился слишком быстро. Я не успел развернуться, не успел самую малость сменить траекторию.На заброшенном чердаке меня ждёт абсолютно беспомощный Нат.Распотрошение пролетело в миллиметре от моего крыла (вырвавшись на воздух, я тотчас же принял слишком приметный облик огромной птицы).Если Нат проснётся, а меня нет? Если меня не будет? Если я не вернусь?Взрыв. И ещё один. Слишком тяжело увернуться. Я слишком устал. И что-то внутри. Что-то, слишком похожее на давным-давно позабытое ощущение ужаса. Страха не за собственную шкуру, а за чужую жизнь. Если я не вернусь, Нат будет умирать долго и мучительно. От голода и жажды. А я рискую.Захотелось бросить. Разжать когти, обратиться дымком, развеяться, скорее вернуться… только нельзя. Никак. Потому что в человеческом мире без этих презренных ценностей нам не выжить. Чёртовы люди. Чтоб им всем пусто было. Всем, кроме одного. Почему-то.Я лихорадочно работал крыльями. Если я смогу оторваться, если у меня будет хотя бы минута форы…***Жуткая тьма. Она подкрадывалась к Натаниэлю со всех сторон. Тьма окружала, и волшебник не мог ни пошевелиться, ни даже позвать на помощь. Тьма обхватывала лодыжки и запястья, стискивала горло, наваливалась на грудь. Из самого сердца этой кромешной тьмы нечто глядело на Мендрейка голодными, алчущими глазами. Красные глаза с вертикальными зрачками.Глаза приближались. Они приближались медленно?— ближе, ближе. Натаниэль отчаянно боролся со своим телом. Вскочить, убежать?— спастись. Движение?— это жизнь. Но сколько бы усилий он ни прилагал, всё было бессмысленно. Было тщетно.Злобные глаза оказались на расстоянии каких-то нескольких футов. Нечто незримое в темноте, но тем не менее явственно ощутимое, неотвратимо потянулось к лицу волшебника.Содрогаясь от ужаса, Натаниэль мог думать только о том, что как только это зловещее нечто его коснётся, он непременно умрёт. Долгой и мучительной, страшной смертью.Ужас подхлестнул разум. Сперва Натаниэль окончательно вспомнил, кто он и где, затем наконец-то понял, почему не способен пошевелиться, и едва не завыл от своей беспомощности. Но не завыл?— заскрежетал зубами. Следом нахлынуло сиюминутное облегчение: с Натаниэлем ничего не случится. Рядом Бартимеус. И вот сейчас… прямо сейчас… У Бартимеуса всё наверняка под контролем. Он просто выжидает. Чего-то. Подходящего момента. А если… А если?Тьма расхохоталась. Безмолвно. Жутко. Липкие когти коснулись Натаниэля.Захлебнувшись криком, волшебник открыл глаза.Сердце колотилось одновременно в горле и животе, струйки ледяного пота скатывались по лбу и вискам, ощущались холодом под спиной несмотря на то, что в комнате царила по-египетски душная ночь с раскалённым, сухим, едва шевелящимся пряным воздухом.Просто кошмар. Просто дурацкий сон. Мендрейк тяжело дышал. В горле пересохло. Хотелось пить. Глаза почему-то жгло, и волшебник не сразу понял, что он рыдает. Ногти неосознанно поскребли влажную простынь?— тотчас застыли, как только Мендрейк какой-то частичкой сознания вспомнил, что больше никогда не сможет пошевелиться. Он?— беспомощный кусок мяса. Он почему-то один. Бартимеус ведь обещал оставаться рядом. Но не пришёл на крик. Да и, сказать по чести, не должен был. Он вообще, абсолютно не был обязан ничем волшебнику. И скован он тоже не был.Натаниэль мечтал сделать хотя бы глоток воды.Подать её было некому.Ветер колыхал занавеску?— туда-сюда. Мерцающим серебром луна проникала в комнатушку, но даже несмотря на то, что комнатка была просто безумно крохотной, света не хватало, чтобы рассеять клубящийся в углах подозрительно густой, непроглядный мрак. Натаниэлю почему-то подумалось, что в этом мраке так просто спрятаться. Слишком просто. Спрятаться?— и резко напрыгнуть. А Натаниэля никто не спасёт. Никто не придёт на помощь.Страх завозился внутри. Сжавшись, чувствуя, что горячие слёзы всё ещё катятся по щекам, Натаниэль изо всех сил пытался совладать с неуёмной паникой.Но битва, едва не начавшись, была проиграна.Что-то глядело из угла. Что-то тянулось из-под кровати. Что-то. К примеру, голодный гуль. А может быть хорла у изголовья. Или десяток брызжущих слюной кровожадных бесов. Они разорвут его на части, оставят разлагаться прямо здесь, на кровати, в богом забытом, заброшенном доме. Покинутый дом для покинутого волшебника. Никто не спасёт. Никто не узнает. Ведь Бартимеус его оставил. Он наконец оставил. Он наконец не выдержал. Поделом. В этом виноват Натаниэль. В этом виновата его несдержанность. Слишком уж многого он хотел.Дни волочились медленно. Ванна?— через день. В промежутках?— обтирания влажной тряпицей. Завтраки, обеды, непременно стакан молока перед сном на ужин. И неудобный горшок?— самое страшное из всего. К этому Натаниэль так и не смог привыкнуть, так что до последнего терпел, закусив губу. Ему не хотелось всякий раз проходить через это, чувствовать себя грязным и отвратительным. Он никак не мог обойтись без горшка совсем, но подумал, что может во всяком случае уменьшить количество потребляемых им продуктов?— и начал отказываться от еды. Впрочем, Бартимеус затею пресёк на корню, сказав:?— запихну насильно,?— и подкрепил недвусмысленную угрозу суровым взглядом.В целом же общение с джинном как-то постепенно сошло на ?нет?. Физические нужды, перевороты с боку на бок, обтирания?— жизнь Натаниэля вращалась вокруг этого. Только из этого состояла. В остальном волшебник был предоставлен самому себе, и весь его досуг складывался из двух потрясающе увлекательных занятий?— бессмысленного взгляда в потолок и ретроспективных самокопаний. И от первого, и от второго Натаниэля тошнило. Но изменить он ничего не мог.Бартимеус где-то пропадал?— возвращался с едой и мазями, что-то постоянно приносил, уносил и делал. Глупо бы было ещё о чём-то его просить. Он и так почему-то делал гораздо больше, чем следовало. Гораздо больше, чем Натаниэль вообще заслужил, если на то пошло.Но, замкнутый в четырёх стенах, в круговороте своей рутины, волшебник ощущал, что начинает медленно скатываться в ту депрессию, из которой вырвался… а когда, собственно? Сколько прошло? —?месяц? Неделя? —?в тюрьме бесполезного тела Мендрейк потерял счёт дням.Прежняя жизнь?— дорогие рубашки, коллеги, приказы, ценности?— всё постепенно подёрнулось пеленой, всё затуманилось. Будто происходило с кем-то другим?— не с ним. Кто был тот мальчишка, что победил Лавлейса? Кто был тот волшебник, что преследовал сопротивление и потягивал пунш, беседуя с Джейн Фаррар? Кто разгуливал в дурацкой шляпе по пражскому кладбищу?Воспоминания смешались и в то же время разделились на ?до? и ?после?. Но не до и после травмы, а до и после ?похищения? Бартимеусом.Натаниэль практически успел поверить в то, что вся его жизнь состояла из этих стен. И за этими стенами нет ничего. И не было ничего. И ничего не будет.Волшебнику снились сны. Иногда?— обыденные. Что-то из той, почти позабытой жизни. Чаще?— кошмары с участием Бартимеуса. В этих кошмарах Натаниэль обязательно умирал. Или наблюдал, как убивает джинн. Непременно жестоко. Непременно кого-то близкого. Но вскоре и сны стали исчезать. А если и приходили, в них Натаниэль продолжал лежать в той же постылой комнате. Порой ему снилось, что это не Бартимеус, а миссис Андервуд, что это она неутомимо вокруг хлопочет. В этих уютных снах миссис Андервуд?— маленькая, пухленькая, родная?— садилась на край кровати, ласково перебирала волосы Натаниэля?— гладкие и чистые, а не свалявшиеся, как в жизни, и говорила, говорила. Натаниэль не хотел возвращаться из этих снов.А потом что-то произошло. Что-то неправильное, что-то не поддающееся объяснению. Однажды во сне вместо миссис Андервуд рядом на постель опустился смуглокожий мальчишка в набедренной повязке.Это было странно, но по какой-то неведомой причине волшебник чувствовал, что всё хорошо. Так нужно. Ему было комфортно, было уютно. Просыпаясь, Натаниэль снова и снова ловил себя на мысли, что это вполне возможно. Стоит только задержать, спросить, попросить о чём-то…Незримая стена, которую когда-то волшебник тщательно выстраивал между собой и рабом, теперь почему-то окрепла и затвердела. Когда Бартимеус перестал острить и всячески издеваться, он вообще практически замолчал. Словно опасался сказать что-то не то. Или, что вероятнее, просто не хотел говорить вообще. Наверное было не о чём. И правда, с мясом-то о чём поболтаешь? Тем более с этим прежде надменным… мясом.Всякий раз ужиная, лёжа в ванне или закрывая глаза перед сном, волшебник почти открывал рот, почти начинал беседу. Почти. Что-то не позволяло, но что?— он понять не мог. Натаниэля ведь никто не учил общаться.На то, чтобы решиться заговорить, всё-таки дать понять, что нуждается в чём-то большем, чем просто горшок и ванна, Натаниэлю понадобилось… сколько? Точно он не знал. Но, пожалуй, много. Правда, лучше бы молчал. Потому что всё обернулось… да чёрти как. И поделом, конечно.—?Слушай, а я кажется понял.Спускался вечер. Бартимеус сидел, взобравшись с ногами на подоконник, и, как делал в последнее время часто, таращился в две книги одновременно. Натаниэль мог видеть его, вывернув шею и запрокинув голову. Выдержать долго в таком положении он не мог, так что лишь изредка бросал мимолётный взгляд на фигурку джинна.—?Что прости? —?фигурка слегка шевельнулась. Страницы зашуршали. —?Долго же ты понимал. Кхм-кхм… —?и снова уткнулся в страницы. С минуту помолчал, а затем, встрепенувшись, резко взглянул в упор. —?Так, а собственно, что ты понял?—?Понял, что это ты мне так изощрённо мстишь. —?Натаниэль уже давно думал об этом. Думал, но молчал. И вот теперь заговорил. Почему сейчас? —?да потому что злился. И не на Бартимеуса злился объективно на самом деле. Злился на себя. Достаточно долго злился, и эта кипящая злость наконец-то вырвалась. Вырвалась?— больше волшебник с ней совладать не мог.Мальчик изумлённо присвистнул.—?Что-о? Ты часом чего не того не скушал? Головой, когда я тебя перекладывал, о стену не бился, Нат? Я тебе мщу? Как и, прости, за что?—?За жестянку. И за рабство. —?Во рту было сухо и горько.—?М…—?Я у тебя, как букашка в банке. И сдохнуть ты мне не даёшь не потому, что обо мне печёшься, а потому, что наблюдаешь. Вечное заточение?— разве нет? —?Натаниэля несло. И несло конкретно. —?Чем не жестянка? —?пожалуйста, погляди?— вот он я, твой угнетатель, веду овощное существование, медленно, но верно съезжаю с катушек. Потому что не из желания спасти ты меня украл, а из желания!..Горячая ладонь опустилась на лоб, встрёпанная голова озабоченно качнулась из стороны в сторону.—?Ты перегрелся, что ли? Сегодня был особенно жаркий день.—?Я не хочу так жить. Я не могу так жить.—?Мы кажется вернулись к тому, с чего начинали. —?Губы его поджались. Выражение лица, прежде обыденно насмешливое, сменилось задумчивой озабоченностью. —?М… —?начал было говорить Бартимеус, но снова замолчал, опустился на край кровати. Именно туда, именно так, как множество раз прежде снилось Натаниэлю. —?Я не мщу тебе. Я делаю всё, что, как мне кажется, нужно человеку. Разве нет? —?Он говорил, как с маленьким.—?И при этом даже не снисходишь до того, чтобы просто поговорить. —?Выплеснувшись, злость внезапно исчезла, сменившись опустошённой усталостью.—?А мы разве не говорили? —?вопросительно склонил голову набок мальчик.—??Пей?, ?ешь?, ?держись?, ?не подать ли тебе горшочек?. Да уж пожалуй… говорили. —?Натаниэль даже сам удивился тому, насколько ядовитым был его голос.—?По-моему ты никогда не был настроен на беседы со стариной Бартимеусом.Мендрейк кивнул. А ведь и правда. Не был. Выходки раба и его болтливость… в прежней, забытой жизни это волшебника кажется даже злило.—?Мне скучно. И плохо,?— признался тихо.Джинн почему-то молчал. Выражение его невероятно живого как ртуть лица постоянно менялось. Слишком быстро для человека. Слишком для того, чтобы успеть уловить хоть что-то.—?Не думал, что тебе это нужно. —?Наконец произнёс он, словно определившись. Пробормотал вдогонку:?— не разбираюсь в людях.—?Я тоже не думал, что будет. Я сам не знаю, что мне, если честно, нужно. Это бесполезное тело?— оно как клетка. И комната эта?— клетка. И мне так больно. Не физически, но больно.Джинн понимал. Натаниэль не мог объяснить, почему так думал, но джинн понимал. Понимал совершенно точно.Просто кивнул. Вечерний полумрак скрывал его лицо в обманчиво мягкой тени. А потом яркие глаза внезапно уставились на волшебника.—?Знаешь, у последнего Пражского монарха был просто огромный птичник.Это было тепло. Почему-то тепло?— просто лежать и слушать. Засыпая под мягкое, мерное бормотание, Натаниэль впервые за долгое время чувствовал себя хоть немного лучше. Джинн был прирождённым рассказчиком, и его рассказов хватило бы пожалуй на тысячу с лишним лет.Натаниэль засыпал и думал: конфликт улажен.Но он ошибался.И вот теперь волшебник лежит, задыхаясь от страха. Лежит, как мясо и понимает, что Бартимеус не выдержал, что Бартимеус бросил.И поделом. И поделом.Натаниэль ведь чертовски устал.От всего. Вообще. От всего, чего у него больше не было и от всего, что ещё осталось.Лишь когда небо посветлело и первый рассветный луч осветил углы, измотанный страхом волшебник сумел уснуть. Чувствуя на щеках высохшие дорожки и мокрую простынь под копчиком, он провалился в черноту беспамятства.Больше ему ничего не снилось.