15. (1/2)
Хельга считала себя довольно честным человеком. Она никому не врала в лицо - она просто наносила удар в спину, ничего не говоря. Но в этот раз она соврала. И соврала так, что её язык должен был почернеть и рассыпаться, как уголь.
Хельга не была в порядке. Она даже не пыталась это отрицать. Так чудовищно она чувствовала себя только два раза в жизни - в восьмилетнем возрасте, когда её лишили подарков на рождество, и когда её предал Рурк.
Хельга была нечувствительна с оскорблениям и физической боли. Был только один способ её уничтожить - унижение. Что в ней было - это гордость.
Когда она слышала насмешки в свой адрес, в ней что-то умирало. И, что самое страшное - она ничего не могла с этим поделать.Лейтенант Синклер не прекратила своих прогулок. День ото дня она волокла себя на улицу в гордом одиночестве (Нинхурсаг раздражающе скулила, и в конце-концов Хельга запретила ей себя сопровождать). Её ладони и колени стали сплошными мозолями.
Где бы она не появлялась, её преследовали насмешки. И каждый смешок удручал Хельгу так, что она сама удивлялась.Она ведь считала себя сделанной из камня и железа... а тут она зачастую уползала с людских глаз, в тихое местечко где-нибудь у воды. Там она подолгу сидела в одиночестве, глядя на своё отражение и бросая камешки в воду.Для женщины настало тяжелое время. Постоянное унижение сделало её пребывание в Атлантиде бременем. Всё снова стало ей незнакомым и ещё более чужим, чем раньше. Ласки Нинхурсаг перестали радовать, да и сама Нинхурсаг - беловолосая, с вечно горестным выражением и холодными пальцами стала раздражать.
Мало-помалу Хельга возненавидела всё в Атлантиде. Майло, его жену, Нинхурсаг с её семьей, каждого человека - и сам город. Целыми днями она занималась тем, что противопоставляла Атлантиду поверхности, тоска по которой день ото дня становилась всё невыносимее.
Однообразие местной архитектуры не могло сравниться с постройками Поверхности. Здесь - однообразная экзотика, а наверху - готика, барокко, классицизм, арт-нуво... Пантеон, Колизей, Парижская опера, Собор святого Петра, Бруклинский мост - Хельгу часто чуть не корчило от желания увидеть вживую хотя бы одно из этих зданий. А еда! Хельге опротивел сладкий картофель, странная рыба, орешки и даже птица. Она и раньше-то такого не любила; а теперь, когда она смотрела в свою тарелку, ей хотелось кричать. Временами ей казалось, что она легко продала бы душу за стейк, сосиску, яичницу с беконом или мясной рулет. Или за нормальные сладости. Ей была отвратительна сладковатая бобовая масса, которую тут называли сладким - перед глазами навязчиво маячил рахат-лукум, присыпанный пудрой, эклеры, сочащиеся кремом, суфле, пралине, мороженое, шоколад и бисквиты...Хельга всегда любила поесть - куда больше чем архитектуру - и мысли о сочном мясе и мягком тесте причиняли ей боль намного большую. А о кофе и роме она боялась и думать - вдруг просто треснет?Хельга скучала по книгам, по одежде, по машинам, по газетам, по горам, по домработнице, по мистеру Уитмору, даже по родственникам, которых редко вспоминала - эта тоска пожирала её изнутри, словно червь.Скрытной женщина никогда не была, а тут её чувства были настолько сильны, что их заметил бы и слепой. Нинхурсаг видела её переживания и страдала. Она всяко пыталась утешить Хельгу. Выслушав её объяснения, она пыталась готовить так, как на поверхности (?Стейки бывают только из коров или свиней, дурья башка!?), шить так, как на поверхности (?Это носок, а не платье, бестолочь!?), но всё было без толку. Она играла Хельге на флейте, но та её будто не слышала. Она всё больше погружалась в себя,надеясь услышать Поверхность. Атлантида её больше не интересовала.
Однако Нинхурсаг не сдавалась. Она продолжала приходить к Хельге каждый день, отвлекала её, целовала, расчесывала ей волосы. А однажды она сказала: - Знаешь, Хельга, о чем я подумала?Хельга мотнула головой.- Ты же у меня ни разу дома не была. Пойдём ко мне в гости! Тебе понравится. Мой пап принесет тебя,и я все тебе покажу. Из моей комнаты есть выход к озеру. Я покажу тебе свою настольную игру...- Я сама доползу. - перебила её Хельга.- Нет, там крутая лестница, и я думаю...В итоге женщина согласилась, пожав плечами. Ей было всё равно, где тосковать. Да и ходить ей больше не хотелось. Зачем ходить, если всё равно не дойдёшь туда, куда стремишься всем сердцем?Она равнодушно дала Иштарану пронести себя по улицам. На неё по-прежнему оглядывались, по-прежнему она слышала в свой адрес издевки, и это всё ещё причиняло ей боль.
Отец Нинхурсаг, видимо, обладал не меньшей проницательностью, чем дочь, заметил это. И у него не меньше, чем у дочери, вызывала осуждение реакция соплеменников. Он нервно оглядывался и хмурился. а потом он вдруг наклонился и прошептал Хельге на ухо:- Ну их, душенька, поворчат и перестанут, вечно так не будет. Они не злые. Вам ещё будут уступать дорогу, помяните мой слово.
Хельга его не слушала. Ничье милосердие ей было уже не нужно, тем более в Атлантиде. Ей только хотелось, чтобы её оставили в покое.
Они миновали ту самую лестницу, прошли под несколькими плодовыми деревьями, и, наконец, на одном из порогов Хельга увидела Нинхурсаг. Она перебирала бобы. Едва завидев Хельгу, девочка бросила своё занятиеи побежала ей навстречу:- Какая радость! Ты, наконец, тут! - девушка на мгновение прижалась к ней и отпрянула. - Пойду скажу маме! - крикнула она и убежала в дом. Иштаран пошел за ней.
Хельге внутри не слишком понравилось. Слишком маленькие комнаты, вытертые циновки - и всё так непохоже на европейские интерьеры, которые занимали ей голову.
Есть она не стала. А та игра, которую ей сулила Нинхурсаг, оказалась обычным домино. К болтовне девушки Хельга скоро перестала прислушиваться. В общем, там было ничуть не лучше, чем во дворце.
..-га?- А? - женщина покосилась на девушку.
Уже был вечер. Они сидели в комнате Нинхурсаг и складывали мозаику. Точнее, Нинхурсаг складывала, а Хельга наблюдала за процессом.- Ты согласна?- с чем?- На ночь остаться!