Кошмарная реальность. (1/2)

Пиздец подкрался незаметно.

Ну, относительно незаметно. На самом-то деле все было очень заметно: Неа своим криком все-таки сумел разбудить добропорядочную и добросердечную Матрону – ага, конечно! Очень добросердечную! С топором на перевес и маниакальной улыбкой, больше смахивающей на оскал Фредди Крюггера – отчего та, узрев сие непотребство, творящиеся у нее под носом в священнейшем месте Ордена – палате – не смогла вынести этого позора и пошла в оборону или же защиту своих подопечных.

Уолкер вырубился сразу. Распластался на Канде звездочкой, икнул и что-то пробормотал, а потом тихо и с чувством всхрапнул. Ну а чего не всхрапнуть, когда носом сам же в свою нюхательную соль и окунулся? Конечно, сон настигнет быстро. А вы что хотели...Канде же повезло меньше. Сначала он, как маленький ребенок, был отодран за уши – уши, правда, жутко покраснели и вспухли – затем поставлен в угол. Но Матрон, видимо, и этого унижения благородного мечника было мало, поэтому «добрая бабуля» стала еще и мораль читать Юу. О том, что нельзя, мол, так, жена – то на сносях, а он, видите ли, - полный извращенец! Бабу себе в красном из Квартала заказал! Пошел на поводу у загульной тещи.- Бедный, бедный Аллен, - причитала Матрон, хватаясь за сердце, - он еще не знает, с кем связался! Везде ложь и обман! А ребенок – то еще даже не родился...

Канда старался ее не слушать.

И у него, надо сказать, это получалось весьма эффектно. Юу умел маскироваться, как настоящий ниндзя – не всегда ж быть японским экзорцистом, надо и другие ремесла изучать! – и кивал в знак каждого оскорбления, что для него было весьма странным. Увидел бы кто подобное – никогда в жизни не поверил. Ведь Канде Юу слово грубое скажи – он тебе два скажет в ответ, а еще и яйца оторвет, если такие, конечно, имеются. Ну, а если нет – пришьет, а потом все равно оторвет. Чтоб неповадно было...Черноволосый просто дурачком прикинулся. Это с психами всегда срабатывало – Юу еще в общение с Уолкером это запомнил. Всегда кивай и совсем соглашайся, ведь душевно больные всегда очень нежные на психику люди, они и пришибить от непослушания могут. А еще и нанести вред твоему достоинству, что пока ему еще дорого.

Вот и улыбался, кивал и махал ей ручкой, скрываясь за дверью. Ведь Матрон так и не заметила, что поставила в угол обычную метлу с черным хворостом.

Канда ведь прав оказался. Только умалишенные люди могут разговаривать с метлами, думая, что отчитывают распустившихся экзорцистов.***

Он летел на облачке. Белом, пушистом облачке. По синему небу, удобно устроившись на своем мягком ложе и наблюдая за пчелками.

Пчелки нравились Аллену. Он поймал их в банку, и теперь они смешно пытались выбраться из нее на волю. Нет, не подумайте, Аллен не был жесток: пчелкам он специально сделал дырочки для воздуха на крышке из фольги. Но, видимо, пчелкам не нравилось находиться в баночке, и Аллен по этому поводу жутко расстраивался.

«Э, жертва Кроссовских кредитов, ты разумен?» - интересовалась Совесть. Хотя особой паники в голосе этой эфемерной субстанции Уолкер не слышал – такое ощущение сложилось, что Совесть спокойно так попивала чай, а спросила о его самочувствии просто так, из вежливости.

Аллен разочарованно вздохнул.

Не везло ему в последнее время. То облако попалось худое, и поначалу его полет по синим просторам накрылся бы медным тазом, в котором в детстве пришлось купать его Мане. Тазик был мятый, средних размеров, и вызывал у седовласого экзорциста панический страх. А дело все было в том, что Мана однажды переборщил с температурой воды, и маленький мальчик чуть не сварился как морковка – а вареную морковку он не любил.

Ну так вот, облачко худое пришлось очень быстро заменить на второсортное, хлипкое, развалившееся по всей его траектории пути практически по частям. И все бы ничего, если бы по пути ему не попадались всякие извращенцы, тянущие у нему свои костлявые и синюшные ручки. Почему именно костлявые, Аллен не знал, да и знать, собственно, не особо хотел – целее был бы; но судьбинушка у него с вечным пропеллером в заднице – аки Карлсон, про которого никто никогда не слышал и не видел, но все в Ордене отчего-то знали, что Карлсон этот вечно пьет и с жуткой бородой, приговаривающий время от времени «Бездарный ученик!» - поэтому долго расслабляться своему подопечному не дала – живо вернула его с небес на землю, лишив при этом так хорошо полюбившегося облачка.

И пчелок тоже куда-то подевала, дура набитая!

В общем, после всего этого Аллену пришлось ковылять пешочком очень большое расстояние. А ему нельзя, но Совесть – будь неладная эта проклятая женщина – посмеивалась у него в голове вместе с представителем Графовой семьи, отчего у Аллена вечно краснели щеки.

В его голове завывало эфемерное нечто, распивая уже сотый, по мнению Уолкера бокал (хотя на самом деле счет распитым бутылкам да бокалам Аллен потерял еще в начале своего пути по великолепному небесному полотну).

«Господи Иисусе, изыди Сатана!» - отмахивался квартирант в Алленовой голове большой тряпкой в красный горошек, и перекрещиваясь перед каждым таким вот выпадом со стороны «великой и ужасной совести экзорциста».

«Да что ты понимаешь! Я быть может влюбилась, а ты мне никак помочь не можешь. Все машешь и машешь своими труселями, как флагом, будто бы меня это остановит! Ик! Нет, не остановит! Ик! Я буду твоею невестою!» - и снова в пляс по кругу.

Аллен горестно вздыхал. И плакал. А потом опять вздыхал. У него уже начиналась истерика, его нежная психика не была готова к столь жестокому и беспощадному обращению. Он хотел обратно в Орден. К Канде и Джерри. Они его любят, они о нем заботятся и никогда бы в жизни не позволили так издеваться над нежным сознанием своей беременной партнерши.

И уже засыпая где-то в маковом поле, куда привели его все те же ноженьки да опустило облачко совсем рядом, в голове мелькнула мысль о том, что подобного дурдома еще нигде не было видано. Только у него в Черном Ордене твориться такой беспредел и разврат!***

Просыпаться совсем не хотелось. Подушка была такой мягонькой, такой уютной, а одеяло теплым, и покидать столь дивное место Уолкеру совершенно не хотелось. Но природа требовала свое. Жестокая и беспощадная, она уже битых полчаса мучила седоволосого экзорциста и заставляла его желудок урчать, как недовольная кошка, уминающая целую миску сметаны, одним глазом наблюдающая, что поблизости находится второй представитель ее расы и готовый в любой момент наброситься на столь вкусное лакомство. Аристократ, мирно спящий в сознании все той же непонятно откуда взявшейся кошки, не выдержал бы подобного и непременно бы ужаснулся столь ужаснейшим манерам, как и Аллен, вскочивший с нагретого места, как пробка, выскочившая из горлышка бургундского вина, распитого Кроссом вместе с Тидоллом (правда, откуда такая уверенность Аллен не знал), при очередном таком стоне-урчании.