Вечер третий (1/1)

Если бы до дня смерти своей ежедневно тратил бы он по кентинару золота на нужды свои, то и тогда не истощил бы богатства моего?Повесть об Акире Премудром?На встречу с немецким королем Владимир собирался тщательно, точнее, собирала его Марфинька: сам бы он с удовольствием вошел к государю в чем был и завел бы плавный, легкий разговор о своих делах. Но когда Марфинька в третий раз спросила: ?О чем ты будешь говорить? Ты придумал?? — он не выдержал и, поставив ее посреди комнаты, разыграл возможную сцену в тронном зале. По ее просьбе он повторил свою речь Ивану, а потом Василько — она осталась довольна, но в глубине ее глаз плескалась тревога. Он натянул лучший, тканый тонкой золотой нитью, кафтан, пригладил гребнем волосы, постоял у стены, собираясь с мыслями, и вышел.Король, шумно дыша, ввалился в комнату, упал на трон и дал Владимиру ровно пять минут — напомнить, кто он таков, изложить просьбу и объяснить, как и почему немецкие воины, которые со дня на день отправляются освобождать Гроб Господень, а душой уже давно в походе — почему они должны помогать мелкому русскому князьку. Владимир положился на свое красноречие, и, когда закончилось отведенное время, обнаружил, что король слушает его с интересом. Он взглянул на водяные часы, где в нижнюю чашу упала последняя капля, набрал в грудь воздуха и вдохновенно продолжал. Дождавшись конца речи, Барбаросса откинулся на спинку, забарабанил пальцами по подлокотнику трона и, строго взглянув на просителя, предложил военную помощь, защиту и покровительство.— За две тысячи гривен серебром, — добавил он, когда Владимир кинулся его благодарить. — В год.Воспоминание пятое. ПисьмаЛомая знакомую неровную, казалось, еще теплую темно-красную печать, Владимир не удивился, увидев на ней вместо черниговского знака киевский — Святослав стал в этом году великим князем, и Болеслава перебралась ближе к отцу. Владимир — по письмам — мог восстановить ее жизнь, хотя увидеться с нею Святослав бывшему зятю так и не позволил, даже когда держал его при себе, не то в плену, не то в гостях. На этот раз Болеслава рассказывала, что монахини к ней очень добры, что библиотека здесь чудесная, и что она решила, наконец, переложить одно из сказаний — ?Повесть об Акире Премудром?, помнишь? — на русский, с греческого, хотя написано-то оно не по-гречески, а по-армянски, но армянского она не разумеет, а греческий за эти годы изучила сполна, и поэтому… Эти ее ?помнишь?? и ?знаешь?? грели Владимиру душу, но Сказание об Акире он помнил очень смутно. Единственным, что всплыло из ее рассказов, была история о том, как Акир тратил по кентинару золота в день на воспитание сына.?Это сколько?? — спросил тогда Владимир, пытаясь прикинуть, богат ли был Акир.?Примерно пуд?, — отмахнулась Болеслава и продолжала рассказывать.***В тот день, после письма, Владимир добыл для нее тяжелые бусы из яркой ляпис-лазури, синие с белыми прожилками, как летнее небо в облаках — в счет первых, забытых или нарочно оставленных в Галиче бус, которые теперь по праздникам украшали шею Марфиньки, чередуясь то с тройной жемчужной нитью, то с ожерельем из тонких серебряных пластин. Синие бусы подходили к отосланным годом раньше сапфировым серьгам. Владимир не знал, носит ли она украшения или прячет в ларец, достает по воскресеньям, раскладывает на столе, любуется, вздыхает и убирает обратно — но старался радовать ее изредка нечаянными подарками.Марфинька с радостью надевала все, что он ей преподносил.***В следующие годы, среди скитаний, раздоров с родичами, бед и редких минут затишья, Владимир не раз и не два получал от нее такие письма: она отчитывалась, что переводит с греческого одну, другую, третью повесть, но текстов никогда не присылала, словно не решаясь показать. ?Смотри не превратись в монаха-переписчика, — отвечал ей Владимир. — Не вижу тебя с бородой?, — и представлял, как она, открыв его послание, неслышно смеется. Последнее письмо застало его у сестры, в Путивле. Сестра беспокойно ходила взад и вперед по городской стене, вглядываясь в даль, словно пытаясь заглянуть за облака: ее супруг ушел в поход, и уже несколько дней о нем не было слышно.На шелест листов она обернулась:— Какие вести?— Болеслава пишет, — небрежно ответил Владимир. — Вот ?Девгениево деяние? переводит.— Что? — спросила Фроша. — Болеслава? Но ведь вы… — и, совладав с собой, проговорила очень раздельно: — Болеслава… переводит… ?Девгениево деяние??.. С греческого?— Ну да, — сказал Владимир. — Уже давно.— Надо же. А ведь ты когда-то воображал себя Девгением, — задумчиво проговорила она и снова отвернулась. Теперь ее Девгением был, конечно, Игорь — и ему этот образ подходил. ***Вскоре узналось, что героического в натуре Игоря было даже больше, чем казалось поначалу: он сумел помирить Владимира с отцом.Потом отец умер, и жизнь заступила на новый виток.Конец пятого воспоминанияПосчитав, что серьезный вопрос улажен, король сцепил руки на животе и с ленцой в голосе повелел:— Рассказывай, что там у вас случилось в Венгрии.Воспоминание шестое. ВенгрияОб этом Владимир лучше бы не вспоминал. Он точно не знал, как именно попал в плен зять — наверняка, доблестно, — но в таком дурацком положении сумел оказаться только он, Владимир. Заточение у Белы Венгерского, конечно же, не было первым в его жизни, но так унизительно плен не начинался ни разу.— Обязательно помогу, — пообещал венгерский король. — Когда? Куда? Какое войско? А, Галицкий престол вернуть — неплохо…Наутро Владимир обнаружил, что по сторонам двери в его комнату стоят два вооруженных сторожа. Король Бела ушел добывать Галицкий престол в одиночку.— Он хочет тебя уберечь, — предположила Марфинька.Владимир запустил руки в волосы, застонал и опустился на кровать.— Что?! — всполошилась она.?Марфинька, — хотел сказать он, — я больше не могу. Все пропало?. Но открыть рта он не успел: как раз в этот миг приотворилась дверь, и сторож, буркнув что-то, просунул в щель объемистый сверток.— Тебе, — объявил второй сторож, заглядывая в комнату.— Мне? — уточнил Владимир. Сторож кивнул и захлопнул дверь.Внутри свертка обнаружились исписанные знакомым мелким почерком листы. Никогда еще Болеслава не сочиняла ему таких длинных посланий. Владимир снова сел и принялся читать. Марфинька вздохнула и ушла в другой угол — чтобы не мешать.***Болеслава написала повесть — написала сама, по-русски, не переложила с греческого и не переписала старое. Она рассказывала историю четырехлетней давности, о том, как ее родич, зять Владимира, Игорь — настоящий эллинский герой — вздумал пойти походом на половцев. В повесть свою она вложила все, чем жила и дышала эти годы, все, о чем размышляла, все фразы, которые перебирала в мыслях, катала на языке и просила Владимира оценить — красиво ли? Звучит ли? Владимир узнал и крупицы греческих слов, и отзвуки героических историй, и напевы русских плачей — в монастыре ли подслушала? — и многое, многое, о чем они разговаривали раньше. Ни ее самой, ни Владимира в повести даже не упоминалось, зато их отцам отведено было место: его отцу — меньшее, ее — большее.Игорь бежал из плена. Владимир покосился на дверь и опустил плечи.— Отец, — подошел к нему Василько. — Кто принес послание? Кто их носит?— Доверенный… — начал отвечать Владимир и осекся: доверенный человек от Болеславы здесь, в венгерском городе? Он подошел к окну и осторожно выглянул на улицу: вдоль стены шагал туда-сюда одетый в темное мужчина — старый знакомец. Положение показалось Владимиру не таким уже безнадежным.***Вскоре они, все пятеро, уже плыли на чудом раздобытой лодке вверх по Дунаю — в немецкие земли. Запертая на ключ комната, высаженное стекло и оба сторожа остались позади; венгерский король недолго будет бесчинствовать в Галиче. Владимир пообещал себе на первой же ярмарке купить для Болеславы ценный гостинец.Конец шестого воспоминанияУтро четвертого дня<div align="right">В Берлине полагают, что Фридрих Барбаросса не умер. Он сидит, облокотившись о каменный стол,в одном из тюрингийских замков и спит, и его длинная борода обвилась вокруг стола. Каждый раз, когда император Вильгельм II открывает рот и начинает держать речь, спящий Барбаросса тяжело вздыхает, и сон овладевает им сильнее.Всеобщая история, обработанная ?Сатириконом?</div>Все серебро, которое Владимир взял с собой, пришлось зашить в пояс, чтобы уже в Польше отдать Кажимиру: Барбаросса обещал помочь не сам, а руками поляков. На ярмарку Владимир с семейством оправился поглазеть — не покупать. В одном из купцов он узнал индуса, соседа за пиршественным столом. Тот, разложив на лотке и на земле яркие ткани, сидел под навесом и прилаживал павлиньи перья к пушистому опахалу. В ряд выстроились разноцветные башмаки — и среди них взгляд Владимира выхватил пронзительно синие изящные сапожки.— Сколько? — спросил он. Купец показал на пальцах.— У меня нет денег, — Владимир развел руками и потряс пустым кошелем. Купец хмыкнул: нет так нет.— Я галицкий князь! Я заплачу — расписку дам!Он вытащил из кармана лист пергамента (заранее подготовил для письма); купец извлек из-под прилавка перо, и Владимир размашисто начертал по-немецки: ?Заплачу непременно. В. Я. Галицкий?. Купец принял расписку, покачал головой, взглянул на Марфиньку, на сыновей — и протянул Владимиру сапожки, отряхнув тряпицей с них пыль.Примечание к главе1. ?Повесть об Акире Премудром? можно прочитать здесь: http://www.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=4876.Конец.