Глава 7. (1/1)

Сегодня было намного лучше, в этом Федору сомневаться не приходилось. Сжал губы и еще раз поднял правую руку : теперь над ней появилась выемка, и мог шевелить пальцами. До сих пор им владело презрение к себе — зачем смотреть на кости того, кто спекся в аду, на плоть, что уже обгорела дочерна и припечаталась к сухожилиям бедного тела, сжалась до сложного сплетения мышц. Больше походил на грешника, лежащего на раскаленных углях, над которым без устали колдуют черти. Прятал изувеченные руки, причем обожженная едва двигалась — корочки, затянувшие ожоги, лопались, когда он забывался, и из-под них сочилась какая-то жидкость. С каким-то тупым безэмоциональным пониманием он думал о загнивании ранок, а потом о потере кисти. В конце концов бунтарская натура подсказала выход: будь проклят, если стал бы плакать — крепко зажмурился и сказал себе, что каждый удар окрашен в божественный красный цвет, что это нравится, горячая, сокрушительная боль – тоже красная, а тепло, разливающееся по высыхающим ранам – золотистое и ласковое. И, одевая перчатки, растер кровь, свою кровь, всего несколько капель. Медленно, но верно становился самим собой, с прежними взъерошенными кудрями до плеч, в темном атласе и в пышных белых кружевах, хотя шрамы на щеках болели так, словно их прорезали кончиком наточенного ножа – знал свое дело рыжий пес Скуратов! Жить только прошлым, каким бы ужасным оно ни было, представлялось заманчивым, но удалось удержаться от того, чтобы окончательно погрузиться в своё прошлое, лишь потому, что упрямо цеплялся за будущее. Никогда и представить не мог, что лихому воину придется стать книжником, стараясь вторить им в унисон. Откровенно говоря, толком не понимал больше половины – а знания тем временем сами собой копились. Значение всех этих незнакомых, бесконечно далеких слов осознал только впоследствии, после того как неоднократно слышл их изо дня в день и на практике узнавал смысл каждого понятия. Басманову приходилось заставлять себя интересоваться такими вещами, как история царства англицкого с древнейших времен и великая хартия вольностей, которая считалась одним из превосходнейших письменных сводов законов. Мог воспринять только теоретически, ибо не питал к правоведам ни доверия, ни интереса, всегда есть только один закон — воля монаршья. Имя кесарьское, второе по Боге, держит грозно и честно по старине, как по наказу родительскому. Теперь стол перед ним был завален географическими картами. Также на нём лежал целый ворох бумаг: сводки о количестве людей и оружия, провианта, запасённого на далёкое плавание, списки боевых кораблей. Он просматривал эти документы, делая пометки и сверяясь с лежащими перед ним морскими картам. Да, не то, что Москва, широко раскинувшаяся на холмах и в долинах со своим каменным златоглавым Кремлем, с просторными, заботливо изукрашенными резьбой арками, переходами и башенками, хоромами и дворами. Отец в былое время твердил ему, что Москва подобна Риму, что стоит она на семи холмах, что Москва – святой город и будет вечным городом. Москва будет превыше всех городов! Так много воспоминаний всех этих домиков и храмов, оврагов, полянок, студенц, пруды, болот, всяких иных местечек! Все это радовало, однако и удручало никогда ему больше не узреть величественных храмов, золотыми шпилями стрельниц, вонзенных в небо, и безобразную груду домишек, частью заключенную в сломанной ограде, частью переброшенную через нее, все это обхваченное черною щетиною леса, из которого кое-где выглядывали низенькие каменные церкви монастырей. Но нет теперь ни батюшки, ни землицы родной, пройдя через эти ворота, назад не возвращаются. Не обнимет чад своих, горячей волной дыхание перехватило, до слёз заскреблось надрывно в горле. Перед внутренним взором стремительной чередой пронеслись все те чарующие моменты, когда безмерная радость охватывала всё его естество родителя. Ох, горе-горюшко! И негде главы своей преклонить Ему, окаянному! Ох,верьте или не верьте, люди добрые, православные. Что делает несчастная, готовясь на вдовство, бессильная отнять своего родного, своего ненаглядного у врага всемогущего? Только рыдает и бьет себя в перси. Вот и он с почти женственной томностью скорбит, длинные ресницы опущены, вдруг, распрямился, со смешком откинул назад черную прядь. Назвал свое чувство глупостью, прихотью одиночества и погасил его в занятиях своей науки, если и поминал когда о своем сиротстве, так это для шутки. Речь латинянскую рядом с собой приучился он хладнокровно слушать, как приучаются к однообразному стуку часового маятника. Для Феденьки чужой край сделался необходимостью, пятою стихиею, но способна ли эта злая мачеха пожалеть и приголубить пасынка ? Много ночей проводил без сна, раздвигал дамастовые занавесы и, глядя на блестевшие под светом луны ромбовидные стекла в окнах, представлял себе будущее при великолепном дворе. Будучи чрезвычайно способным к языкам, он быстро овладел начатками англицкого и получил доступ к общественному мнению, которое отнюдь не было положительным во всем, что касалось Руси. Дивился, какой все представляли себе царство Иоанново: дикое место, куда надо долго плыть через полное опасностей холодное темное море. В лесах вечно идет снег, повсюду сплошные болота, а живут там задиристые босоногие воины, еще менее цивилизованные, чем звери, напрочь лишенные хороших манер. Чудовищность и скандальность этих обвинений почему-то завораживающе действуют, как и сама натура Басманова, и кажется им правдой. Ближайший советник королевы был худощав, его волосы рано поседели; проведя едва ли не всю юность за письменным столом, он сутулился. С тихим, почти лишённым интонаций голосом, ничто в его внешности не говорило о том, что это один из немногих людей, ум которых позволил им сохранить свои должности при двух своих владыках. Впрочем, час пришел — Сесилу отказывал его острый ум, раз попытался задеть самую что ни на есть ядовитую гадюку в лице опричника. Басманов невозмутим, сахарная улыбка цвела на устах, но в душе его словно пламя бушевало, глаза ярко блеснули в темноте. Эти глаза принадлежали не юнцу, они принадлежали демону, который побывал в Преисподней. Если смелость покидает тебя — лучше не восходи на вершину! С детства усвоил: чтобы победить, надо рискнуть всем.Стоило только вступить в негласную битву с вельможей, как он почувствовал, что внутри у него вместе с упомянутым уже упрямством неуклонно нарастают уверенность и ощущение превосходства. Играет не хуже Сесила, только по-другому, вот и все. Рассудил, что если будет поддаваться холодному, на рыбу похожему царедворцу, то потерпит поражение, вне зависимости от результата. Но если станет играть по собственным правилам, то обретет свободу и положение – тогда будь что будет. Всякого можно загнать в угол, если только знать слабое место. Сесил любил простые радости, отличался усердием в делах, был благоразумен, сдержан и осмотрителен. Думал об этом с легким оттенком пренебрежения, щекочущим нервы. Сморщился, но тотчас обрел свою привычную насмешливость. Оставаться тихоней при Дворе, среди людей умных и опытных, но непростительно гибких, не раз менявших собственные убеждения и взгляды, преодеть искушение покусится на верховную власть – да есть ли такие праведники ? Вот с епископом было совершенно ясно : длинный, одетый в черную суконную сутану, худощавый, с желтою кожей сухого лица, на котором длинный горбатый нос сильно загибался к двум тонким бледно-розоватым полоскам, заменявшим губы, выглядел великим постником. Святой отец был аскет, в полном смысле слова и, как аскет, честолюбив. Быть может, это покажется странным: честолюбие и аскетизм не вяжутся одно с другим. Но разве в том, чтобы мечтать попасть в лик святых, изнурять свое тело и видеть в этом средство к свободному доступу в рай, рисовать себе пленительные картины райской жизни, где праведник равен ангелам, и добиваться этого, стремиться к тому всеми помыслами -- разве тут не скрывается громадное честолюбие, такое, что земная слава и блеск кажутся для него слишком ничтожными? Если обращал заблудшую овцу в протестанское учение — этим он приобретал для себя новый шанс попасть в небесное лоно. — Полагаю, гораздо лучше меня, иностранца, знаете, что Англия – свободная страна. Да хранит Боже государыню и ее указы! — самым невинным образом отвечал Федор, мимоходом прихватив сладкий орешек. Разумеется, слышал, что именно первый сановник дал ход горячей мечте Елизаветы положить конец столкновениям и кровопролитию среди христиан, стать матерью для всех своих подданных, которых будет любить и лелеять, как собственных детей, и наставлять на путь истинный. Нечего сказать : хороша Царь-девица, поумнее иных мужей-басилевсов! Но епископ багровел от злости – как только язык повернулся отказываться от протестантской веры, как могли предложить столь мерзкую сделку, снюхавшись с католиками. Московит же полагал, эта затея шита белыми нитками, и усмотрел в ней просто авантюру, как бы натравить мужа церкви на Сесила. Искренне веселился, ему нравилась сама интрига, но восторг, возвращение в родную стихию дьявольских паутин, гордость собой образовали в его сердце очень причудливую смесь, которой был опьянен посильнее, чем другие бывают опьянены настоящей любовью. Растянутые уголки рта напоминали оскал волка, перед которым даже самый матерый пес спешит отскочить в сторону, уступить дорогу. Что до остальных, боярышни… леди — так здесь именуются — все девушки клянялись загадочному русскому,со слезами переживали его муки, что претерпел под властью жестокого тирана, что не дает отдыхать окровавленной секире, о том, что сам вел себя не как рыцарь сказать голубкам ?забыл?, принесли ему отполированное бронзовое зеркало, чтобы показать синяки под очами и на все лады заверяли, ни в чём не утратил своей силы и привлекательности. Впрочем, это и не требовало особо проверки, зван в покои своей венценосной наставницы, которая больше кокетства, флирта и танцев ценила только содержательные разговоры.— Ах, вы – мужчины, только и говорите о войне, ваш удел — убивать! Понимаю твой интерес, ведь клялся сражаться за меня… Войны с Испанией не будет ! — заявила она, вскинув тонкую бровь, когда спросил, что будет делать с разоблачением заговора. — Испания теперь парализована из-за нехватки денег; Филипп может шуметь и грозиться сколько ему заблагорассудится. А ты… быстро учишься, рус!— Благодарю тебя, госпожа, как скажешь, так и будет… — с деланной покорностью склонился, игря в кошки-мышки, будто отрок-проказник. Казалось бы, невинные развлечения, но, если быть с собою честным, они становились все более значимыми.Подозрениям есть основание. Во-первых, слабость всегда подозрительна, а большинство полагают, что дочери Евы… не пристало править государством. Это якобы несвойственное ей занятие. Во-вторых, возрастающей силе островной державы соседи ее стали завидовать не на шутку, и нет способов, тайных и явных, позволенных и непозволенных, которых бы они не употребили, чтобы сокрушить ее. Посмотрим, что делается в Испании: там учреждена какая-то инквизиция, которая по одному доносу купленного холопа валит жертвы на костер и сожигает их крупным и мелким огнем.Государыня Елизавета вернулась в прежнюю позу, она полулежала с книгой в руках среди множества подушек. Шелковые простыни, бархатное одеяло, расшитое золотом и серебром, балдахин в восточном стиле из расписного шелка. Кровать была сделана из разных пород дерева, умело подобранных по цвету. Рядом, на столике, инкрустированном серебром, горели две свечи. Чуть поодаль – на двух изящных комодах – еще несколько. Их свет красиво отражался на позолоченном потолочном карнизе. На ней было домашнее плате из тонкого батиста, расшитое серебром. Длинные рыжие волосы красивыми волнами струились по плечам. Пламя свечей делало их почти золотыми. Час назад гуляли в парке Уайтхоллского дворца. Хотя весна уже наступила, стоял пронизывающий холод; небо над их головами было свинцово-серым, а река, тёкшая за парапетом, вздулась от дождя. Но королева желала гулять ежедневно и, закутавшись по самый подбородок в соболя, расхаживала по дорожкам парка в сопровождении Басманова, который был вынужден следовать её привычкам. Между ними установились действительно непонччиные отношения – восхищался тем, как она упорно оттачивала свою стальную волю, правиле единолично, без направляющей руки мужа или отца, что на законных основаниях заперли бы в детской. Пережила попытки объявить ее незаконнорожденной, многочисленные скандалы и не менее многочисленные споры о ее дальнейшей судьбе обвинения в государственной измене и ереси, уцелела во всех бурях, корабль жизни Елизаветы выдержал все ветры и волны и благополучно достиг безопасной гавани. В отместку облачилась в твердый панцирь. Знал, что во всех этих переглядываниях испытывает его, ищет грубую силу и распаленную страсть молодого быка, подтверждающие избитые фразы, что власть мужчины над женщиной от Бога. Он двигался плавной скользящею походкой, словно бы вовсе не касаясь земли, небрежные тонкие пальцы, казалось, ласкали медом сам воздух, этой ли руке не быть бы унизанной драгоценными перстнями... Королева подмечала излучавший свечение взгляд, наклон головы, узкую морщинку на лбу, переливчатый голос, выводивший слова, похожие на песню. А вел он себя примерно не прелюбодействует, вино без меры не пьет. Странность, словно магнит, притягивала многих, и не могли отрицать: их влечение друг к другу, давно подавленное и, казалось бы, исчезнувшее после ее обетов и его болезни, вспыхнуло с новой силой. Прислужницы, закутанные в меха и все равно дрожавшие от холода, держались на почтительном расстоянии. — Уговорил, я пришлю к тебе мечника, лучшего в Европе… Он многих сыновей знатных лордов учил, поможет восстановить физическую форму.С этими словами Елизавета осторожно коснулась его плеча.Лицо Федора озарила мальчишеская улыбка, открывшая мелкие, но идеально белые, просто жемчужные зубы.