Глава 2.11. (1/1)

Хлёсткие удары вновь и вновь рассекали сырой и холодный воздух подвала. Крики давно сменились невольным скрежетом зубов и стоном, боле подобный животному скулежу. Однако, и то уж стихло. Безмолвное тело вздрагивало под тяжёлыми ударами плети. На каменный пол стекала кровь. Руки, бледные, окоченевшие, окрасились на запястьях в красно-пунцовый цвет, будучи зажаты в стальные тиски. Тяжёлая рука опричника вновь взмывалась вверх и обрушивалась на искалеченную спину. Полы чёрного одеяния князя Афанасия Вяземского отяжелели от пролитой крови. - Жив ли этот сучий потрох? – послышалось за спиной у Афанасия Вяземского. Опричник тотчас же обернулся. Во мраке подвалов возникла высокая фигура царя. Он грозно и величественно глядел на Афанасия, и, казалось, эти тяжёлые каменные потолки слишком низки для его великого роста. Иоанн предстал пред Вяземским в чёрном одеянии. Князь отдал низкий поклон, убирая за спину окровавленный хлыст, с которого стекали густые чёрно-красные капли. - Да пёс его знает, царь-батюшка. – вздохнул Афанасий, переводя дух. - Доложили мне, будто бы ты колдуна допрашивал? – спросил царь, обходя изуродованное тело мученика в колодках. - Верно вам доложили, великий государь. – кивнул Вяземский, встряхнув плетью в воздухе с резкостью лихой, чтобы кровь согнать с неё. - И ещё доложили мне, будто бы у колдуна того друзья в нашей братии завелись. – продолжил царь. Афанасий не скрывал удивления на своём лице. В изумлении он уставился на владыку, почесав затылок. - Чего не ведаю, того не знаю. – ответил опричник. Иоанн едва заметно улыбнулся краем губ. То и не было примечено Афанасием, ибо царивший вокруг кромешный мрак скрывал то. – Уж мне-то он, - добавил князь, потряхивая в воздухе плетью, - всё выложил, да о иных супостатов не сказал, да притом при братии нашей. Если и впрямь имел он кого во свойстве средь слуг ваших верных, так выдал бы, дабы забрать с собою. Нет ему смысла скрывать союзника, всё знал – смерть ему. Об ком донесли вам? - Сам же твердишь – коли было бы то правдой, знал бы ты, Афоня. – просто ответил Иоанн, пожав плечами. - Да боле того, великий государь, боле того! – точно оправдывался Вяземский, даже не имея на себе никого обвинения. – У сердца, на рёбрах али на спине носят они знаки. Клеймят сами себя, точно скотину. - И на теле колдуна было то знамение Лукавого? – спросил Иоанн. - Всё так. – кивнул князь. – Ежели был у него истинный друг, по крови да по духу, так на теле его будет знак огненный оставлен. Царь коротко кивнул, опустив взгляд на бездыханное тело. Мрачной тенью, ни проронив ни слова, Иоанн развернулся и скрылся во мраке коридора. Афанасий же меж тем ощутил, какой тяжестью наполнились руки за нелёгкую службу его. Он опустился на грубый пень, да принялся переводить дыхание, опустив взгляд на каменный пол, присыпанный редким слоем гнилой и грязной соломы. Нечто спешное и торопливое заставило князя поднять свой взор и уставиться на коридор, в котором не далее, как пять минут назад сокрылся государь. Нынче же Афанасия посетил мальчишка, что из крестьянских. Юнец воротил взгляд от тела и крови, но с резким запахом никак не смог совладать – мальчику сделалось дурно, и он закрыл рот и нос чумазыми руками. С усмешкою на то глядел Афанасий, да терпеливо ждал, пока малец уж изродиться вестью. - Барин… - переборов себя, наконец, произнёс мальчик, отдавая низкий поклон. Опричник коротко кивнул, веля юнцу молвить дальше. - Григорий Лукьяныч велел доложить вам, что нынче к вам великий светлый государь зайдёт. – молвил мальчишка. - Нежели вновь? Уж заходил. – пожав плечами, прервал его Вяземский. Верно, мальчишка заучил слова, да оттого и продолжил речь свою, точно и вовсе не слышал, что сказал князь. - Велел вам передать, чтоб вы ненароком о знаке не обмолвились… про колдуна. Вот. – закончил посланник, заставив Вяземского поднять взгляд. - Вели Малюте спуститься. – хмуро бросил Афанасий. Крестьянский мальчик кивнул и поспешил прочь. Верно, всё то время не терпелось ему покинуть эту зловонную камеру. Вяземский же заметно омрачился, крепче схватился за рукоять плети и вновь принялся за работу. …Накануне конюшие царского приказа получили под опеку нового жеребца, того самого лихого скакуна, которого прикупил немец. Как отдавал Штаден под уздцы этого роскошного коня, так и повелел к ночи снарядить его для Фёдора Басманова. Нынче дни становились всё длиннее, но и они сменялись закатами, а те тянули за собой мрачную мантию ночи. Нынче уж стоял конюший, готовый исполнить повеление. Нового коня нарекли Громом, ибо столь же неистовой силою наделён был, столь же резки были его порывы, когда рвался он прочь от конюших. Наконец, под ночь смогли усмирить крутой нрав жеребца. То ли устал он, то ли просто переменилось настроение его, неведомо было. Да то конюшим и не было столь и любопытно – главное дело исполнилось – коня снарядили, и он был готов ныне отправиться вскачь. Поглядывали мужики, не идёт ли опричник. Были и те, кто праздно слонялся по двору, дабы заметить, ежели Фёдор Басманов, коего уж давно ожидал весь приказ, спуститься по каменной лестнице. А время меж тем уходило. Прождали час крестьяне, изредка переглядываясь меж собою. Всех клонило в сон. Так и стояли конюшие, кто прислонившись к столбам али перегородкам меж лошадиных стоил, иные прикемарили прямо на полу, покоив тяжёлую голову на плечах али упирая стену. Уж стала заря, да Басманова всё не было. …Не было слышен лёгкий шаг девушки, что кралась в ночном полумраке по лестнице. Она мягко взошла по лестнице, как вдруг завидела в коридоре Стёпку-заику. Девушка замерла и удивлённо приподняла свои светлые брови, и боле не с крестьянского парнишки, а с Фёдора Басманова, что следовал за ним сквозь сумрак. Опричника, верно, подняли с кровати – его волнистые волосы лежали спутанными прядями на плечах. На юноше была надета шёлковая рубаха, отливающая цветом глубокого ночного синего неба. Он успел подпоясаться наспех, повязав небрежный узел. Заметив Дуню, опричник вскинул брови, точно бы подивился образу пред собою. Пока Фёдор оглядел её нежную хрупкую фигуру, девчушка поклонилась, опуская свой ясный взгляд в пол. - Отчего ты шляешься в ночи по дворцу? – спросил Басманов. - Так ведь по воле вашей и явилась… - робко ответила Дуня. Верно, Фёдор боле и боле дивился этой ночи, да быстро совладал с собою. Он кивнул головой, убирая пряди со своего лица, едва касаясь их своими пальцами. - Верно, донесли мою волю. – ответил юный опричник. – Да вот же! С тяжёлым вздохом юноша указал на Стёпку, что стоял поодаль. - Вызывает нынче меня служба. – продолжил Басманов. – Да ты следующую ночью зайди. Девушка поджала губы, закивала, всё так же воротя робкий взгляд свой. На том и разминулись, и Стёпка повёл Фёдора в покои великого государя. Появление крестьянского парнишки на пороги опочивальни в столь поздний час было точно громом средь ясного неба. Стёпка выглядел встревоженным, и заиканье душило его, больше обычного. Не стал Фёдор ни о чём его расспрашивать, ибо знал, что всё насмарку – уж ни в зуб ногой, хоть убий, не вымолвит и слова ровного. По жестам смекнул Басманов, что нынче вызывает его великий владыка к себе. Опричник оделся, сунул ноги в сапоги и следовал за Стёпкой. На лестнице они столкнулись с Дунею, что было новым, но не столь значимым и волнительным откровением в сей ночной час. Пройдя ещё немного, Фёдор отпустил парнишку. - Уж не заплутаю. – молвил юноша, да велел жестом Стёпку идти восвояси. … Робко дрожал огонёк лампадки, проливая свет на широкое грубое лицо Малюты. Здоровая и крепкая, точно медвежья фигура Скуратова стояла в церкви пред святыми образами, да всё оглядывался опричник через плечо, всё поглядывая на вход. Кроме послушников, что готовили церковь к скорому ночному служению, никого Малюта и не видел, да оттого и мял свои толстые пальцы, огрубевшие за долгие годы ратного пламени. ?Уж не сделалось ли чего?...? тревожная мысль пронеслась ледяным холодком по затылку опричника, да тот быстро прогнал прочь скверные мысли. ?Да не может быть того, никак не может…? Наконец, тревожное ожидание вознаградилось – на пороге церкви очутился Вяземский, и спешно подошёл к одиноко стоящей лампадке. Афанасий был преисполнен дурного волнения – брови сведены в суровости, губы стиснуты, точно и лезвия меж них не просунуть. То завидел Малюта, и мрачностью той будто сам заразился. - Мальчишка прибежал уже опосля, как мы со владыкою обговорили. – начал Вяземский. - И, верно, про колдуна-то всё испрашивал? – спросил Малюта. Вяземский кивнул. - И что с того, что ныне знает государь о клейме колдовском? – спросил Афанасий. Скуратов тяжело вздохнул, мотнул головой и провёл ручищею по лицу своему. - Да всяко бы мог кто подглядеть! – продолжил Вяземский, точно настаивая на правде своей. – Да хоть тюремщик, али иной крестьянин, что тело волок. Всяко бы мог разведать об том Иоанн свет наш Васильич. - Да на кой чёрт им в этой падали рыться? – угрюмо спросил Малюта. – Да к тому же… На сей раз Григорий снова обернулся, окинув едва ли не преступным взором мрачную церковь. Вяземский подался вперёд, ибо Малюта понизил голос свой. - Да к тому же, - продолжил Григорий, - нынче царь сам судить будет, кто был враг колдуну, а кто друг. Вяземский думал, либо слух его слабый уж не приметит, что к чему, али ум утомился до пределу. Взгляд его вновь вопрошал. Григорий коротко усмехнулся, потешаясь некому смятению Афанасия, да принялся всё истолковывать тихим шёпотом. Слабого звука метлы, которая вновь и вновь касалась каменного пола в церкви, хватало, чтобы заглушить речь Скуратова. Как Малюта окончил речь свою, Афанасий глядел поражённый на опричника. - На кой чёрт ты сейчас мне то говоришь! – всплеснул руками Вяземский. - Нынче уж слаженнее будем. – кивнул Малюта, не скрывая досады на своём лице. - Нынче уж да… - вздохнул Афанасий. – Да чёрт бы побрал этого Федьку! Притом, что погано, что отца-то его я уважаю паче иных, а у выблядка этого столько спеси! - Басман-отец славный малый, да Федьку приструнить надо было, прежде во дворец вести. – кивнул Малюта. – А то ныне вот к тому и приведёт… - Ты ведь сам нынче мне молвил, что… - хотел было возразить Вяземский, да князя перебили. - Всяко ему достанется. – с тихим удовлетворением и покоем в голосе, заключил Малюта. … Вход в царские покои охраняли двое рынд. Оба мужчин клонили головы к полу от сна, который медленно приступался к ним. Завидев фигуру Фёдора Басманова, они обменялись с опричником короткими кивками и отворили дверь в покои. Едва юноша ступил на порог, его точно обдало лютым холодом. Одного взгляда на царя за столом хватило, чтобы уяснить себе – в дурном ныне духе великий государь. Иоанн сидел, ссутулив плечи. Чёрное монашеское одеяние тянулось точно тенью и таяло во мраке. На кончиках его пальцев пятнили чёрные капли от чернил – верно, государь только закончил письмо своё. Подле правой руки стояла тяжёлая чаша, в которой блестела тёмно-янтарная медовуха да высокий серебряный кувшин. Свет от мягкой белой свечи мерно стелился по комнате, поблёскивая в стали да самоцветах посуды. Тёмный глубокий взгляд медленно поднялся на Басманова и выжидающе замер на нём, точно пытаясь для себя выведать всю подноготную души юноши, стоящего пред ним. Фёдор уяснил себе мрачный настрой царя, но едва ли подал виду. Разве что брови его невольно свелись, да то почти и не было заметно. Прошло несколько мгновений, прежде чем Иоанн нарушил тишину, издав глубокий вздох. Басманов точно очнулся ото сна. Он приблизился к государю, опустился на одно колено и хотел было прислониться губами к царскому перстню, как Иоанн отнял руку да прихватил юношу за волосы у затылка, поднимая юное лицо к себе. Неистовый огонь ярости горел в глазах царя. Фёдор невольно сглотнул от волнения, охватившее его от сего порыва гнева. - Что отняло покой твой, светлый государь? – спросил Басманов, понизив голос едва ли не до шёпота. В ответ же Иоанн сомкнул кулак свой стальною хваткою, заставив юношу шикнуть сквозь зубы от боли, да резко отпустил его. Фёдор тотчас же опустил взгляд, да взялся рукою за свой затылок, оставаясь сидеть на колене пред государем. - Смотри, Басманов, не лги мне нынче. – тихо протянул Иоанн, потянувшись к чаше, обитой медью да самоцветами. Фёдор медленно поднял голову, едва заметно кивнув в ответ. Иоанн неспешно отпил из кубка, прикрыв глаза. Когда он перевёл взгляд на юношу, с царских губ сорвался тяжкий вздох сожаления, а вместе с тем и гневный порыв, таившийся в глубине его сердца. - Твоей ли рукою убиен колдун? – спросил государь, глядя на юного опричника. Светлые очи Басманова мгновенно вспыхнули тревогой, а губы едва приоткрылись, но не был в силах юноша молвить и слова. - Твоей же? – с некоторой покорностью, да вместе тем и страшной досадой произнёс Иоанн, ставя чашу на стол. Тот звук тотчас же прозвучал в тревожных метаниях, что наполнили разум Фёдора. Басманов опустил взгляд, сглотнув с волнения. Иоанн же постукивал длинными пальцами по столу. Перстни переливались в слабых отсветах свечи. - Всяко ему смерть была уготована твоей же волею, царь-батюшка. – произнёс юноша. Оглушительно обрушился царский кулак об стол. Фёдор умолк, невольно вздрагивая оттого звука. Юноша поднял взгляд на царя, лицо которого озарилось бесовской улыбкой. Иоанн мотал головой, медленно прикрывая глаза, всё поглядывая на молодого опричника. Иоанн поднялся со своего места и жестом велел юноше подняться с колен. Фёдор подчинился. Царь плавно обошёл юношу, оглядывая его с ног до головы, точно впервые видел его перед собой. Во взгляде Фёдора не было всего смятения и страха, что сейчас взрастали в его душе под тяжёлым взглядом бездонно глубоких глаз самого государя. Басманов слышал собственное сердце – оно отчаянно билось, и опричник силился не выдавать того. На вид он лишь слегка поджал губы, и взгляд, по обыкновению лёгкий и беспечный, да с игривой насмешливостью, ныне был чёток и едва ли не суров. Иоанн коснулся задней стороной костяшек плеча Басманова. Фёдор не вздрогнул, лишь метнулся взглядом на владыку. - Снимай этот шёлк. – тихим, низким голосом приказал Иоанн, отстраняя свою руку. Царь отошёл от Фёдора к окну, да не сводил глаз с юноши. Басманов вскинул брови, наблюдая за каждым движением Иоанна. Сердце юноши не покидала ни страх, ни тревога. Этот рой жуткого преддверия лишь усиливался с каждой секундой, которую не прерывал ни единый звук. Всё же Фёдор нашёл в себе силы на некую усмешку. Он не спрятал от Иоанна прерывистого дыхания, однако улыбка эта многих могла бы и спутать. Верхние пуговицы на рубахе и без того были расстёгнуты, ибо одевался юноша в спешке. Без лишней суеты, но в то же время без неловкого промедления, он расслабил пояс на своей рубахе. Юноша не стал подбирать его, когда атласная лента с мелким бисером скользнула на пол. Наконец, Басманов поддел одеяние своё, задрав край рубахи и оголился по пояс под мрачным взглядом Иоанна. Юноша сбросил рубаху на резное кресло, что было приставлено подле царского. Одним лёгким движением юноша прибрал спутанные пряди, что сокрыли его лицо. Когда Фёдор поднял взгляд, Иоанн принялся обходить его вокруг. Глаза государя были сосредоточенны, и метались, точно у ястреба пред тем, как броситься к земле. Мрак, царивший в комнате не был помехой к не по годам ясному зрению Иоанна. Юноша хотел обернуться следом за владыкой, но малейшей перемены в лице царя хватило Фёдору, чтобы понять, что должен оставаться недвижим. Иоанн же меж тем блуждал взглядом по спине, плечам, крепким рукам, которые закалились во многих боях, но не потеряли дивного изящества. На спине и вдоль рёбер розовели шрамы, нанесённые в боях. То были отметины от неглубоких ранений, полученных в бою. Не будь их, тело юного опричника представало бы в совершенном триумфе молодой силы и природной красоты. Фёдор стоял да следил взглядом за царём. Видел Басманов, с каким тщанием Иоанн всматривался в него, притом не проронил ни слова. Наконец, царь медленно приблизился к юноше, попутно прихватив со стула шёлковую рубаху. Небрежно Иоанн бросился одёжей в своего слугу, да с тяжёлым вздохом отвёл взгляд в каменный пол. Фёдор расправил рубаху, с ещё большим удивлением косясь на государя. Не глядя на опричника, Иоанн поднял руку, указывая куда-то за плечо юноши. Басманов накинул рубаху не подпоясавшись да обернулся. За ним притаился во мраке сундук, обитый медью. Что-то стояло прямо на крышке, прикрытое бархатной накидкою, да поблескивало во мраке. Откинув ткань, юноша увидел серебряный кубок с крупными квадратами самоцветов. Фёдор обернулся к Иоанну, держа в руке чашу. Иоанн коротко кивнул на кресло пред собою, сам опускаясь на своё место. Взгляд его оставался нелюдимым и угрюмым, но злость, ярость, то адское пламя точно утихло, сменившись тяжёлым молчанием. Фёдор занял указанное место, и хватило одного лишь взгляда на кувшин, как Басманов с поклоном наполнил сперва кубок государя, а лишь с тем и свой. Иоанн тяжело вздохнул, поднимая свою чашу, да поглядывая, как плещется в нём пьянящий мёд. ?Нет метки колдовской… ? с облегчением думалось царю. Тугой обруч, точно из раскалённого железа, будто бы всё ширился, отпуская голову владыки. - Исход нынче твой решается, Басманов. Объяснись-ка предо мною, как пред судьёю, Федя, - наконец, произнёс царь, - отчего ж ты супротив воли моей выступаешь? - Из милости, светлый государь. – коротко ответил Басманов. Эти слова вызвали улыбку на лице Иоанна, когда карие глаза его, горящие янтарём при блеске свечи, охватилися великой печалью. - Не в том служба твоя, чтобы к ереси милость проявлять. – гневно отсёк Иоанн, глядя на Фёдора. Взгляд царя вновь сделался суровее, точно новый порыв неистовой ярости подбирался к сердцу. - Должен был я ему. – ответил Басманов столь дерзко, что усомниться можно было вовсе в разумности опричника. Усмешка вспыхнула на лице Иоанна будто бы оскалом. - Вот оно как? – едва слышно произнёс царь, глядя на Фёдора. Юноша сглотнул, будто бы своей кожей ощутил мертвенный холод от того низкого глубокого тона. - Я не просил того. – ответил Басманов, силясь из последних сил не терять самообладания. Иоанн вновь разразился бесовскою ухмылкой, да кивнул на чашу Фёдора. Царь вскинул бровь, продолжая глядеть на Фёдора едва ли по-человечески. - Ты, будто не ведаешь, что это может стать последним питьём твоим, и речь эта – последними словами твоими? – спросил царь, с удивительно жуткой забавой глядя на слугу. - Ежели так, - улыбнулся юноша столь беспечно, будто бы не было в словах Иоанна ни угрозы, ни страшной жестокости, что поднималась внутри, - стало быть, обманул меня супостат. С этими словами Басманов испил из своей чаши. Слова эти, как того и хотел опричник, заставили исчезнуть насмешку с лица Иоанна. Царь прищурил глаза, подозревая лукавство в речи Фёдора. Басманов же меж тем опустил кубок на стол, да обернулся на государя, размышляя, как же ему поступиться дальше. - Об чём же эдаком поведал тебе полоумный? – спросил Иоанн. Фёдор невольно усмехнулся, мотнул головой, да запрокинул голову кверху на мрачный потолок. Басманов молча перевёл взгляд на Иоанна. Улыбка медленно сходила с лица владыки, переменяясь чем-то иным, чем-то столь отличным от гневной ярости, которой несколько мгновений назад пылала его душа. Лицо государя точно впервые лишилось того грозного покрова, за которым оно таилось столь много лет. Иоанн не смел нарушить того молчания, что повисло в этой мрачней комнате средь книг и бумаг, карт и писем королей. Молча владыка припал устами к своей чаше. Фёдор выдохнул с облегчением, поднял свой кубок, и, с осторожностью да любопытством поглядывал на Иоанна, и лишь после того сделал несколько глотков. Сказать ныне было нечего. Царь и опричник сидели друг напротив друга, бросая короткие взгляды, будто бы украдкой. Тишина всё сгущалась, как сгущается ночь пред тем, как первая заря воссияет над тонкой кромкой леса. - И для того знанья тебе колдун нужен был? – усмехнулся Иоанн, глядя на Фёдора. Басманов видел, как желчь и гневливое пламя улеглось в душе царя, оттого и беззаботно рассмеялся, широко улыбнувшись. Не мог удержаться Иоанн от улыбки да короткого смешка. - А как иначе? – спросил Фёдор. – Будто бы вы сами откроете никчёмному псу своему терзанья души вашей? - На тебя зуб точит братия. – произнёс Иоанн, точно и не беря на слух слова Басманова. Фёдор привык к такому свойству государя, оттого лишь чуть пожал плечами. - Ты больше воли имеешь над жизнью своей. – вздохнул царь. Его голос точно ослаб. Медная величественность, та несгибаемая резкость сменилась тихим звучанием. - Не своею волей стал я царём, но волей господа. – продолжил Иоанн. – И не буду я противиться воле Спасителя нашего. Ты же, верно думаешь, раз на особом счету у меня, то всякое дерзновение сойдёт тебе с рук? - Доныне сходила. – мягко улыбнулся Фёдор. Иоанн тяжело вздохнул, проводя рукой по лицу. - Бедный Алёшка… уж за какие грехи награждён отпрыском таким! – сокрушался государь, не в силах сокрыть улыбку на своём лице. Когда Иоанн обратил взор на юношу, Фёдор вновь припал к своему кубку, испивая из него сладкую медовуху. - Ежели что супротив тебя сыщет братия, али кто иной – не жди, что покровительство моё слепо и всепрощающе. – предостерёг царь. - Как же они сыщут, великий государь, ежели в клятве отдал вам своё душу и тело? – спросил Фёдор, опуская чашу на стол. Беззаботность покинула голос юноши. Иоанн едва признал в том звучании Басманова. - Отпустить тебя что ли? – задумчиво протянул государь. – Аки Господу больно видеть рабов своих в неволе, так же больно и мне держать тебя, точно на цепи. Да и братия моя с облегчением задышит. - Да где же? – спросил Басманов, пылко схватившись за горло. – Где же цепи эти? На том Фёдор поддался вперёд, глядя прямо в глаза владыке. - Скажи ж мне, добрый государь, - произнёс молодой опричник, - где же эти цепи, что держать меня супротив воли моей? Во мгновение Иоанн схватил юношу за волосы близ затылка и сам поддался вперёд, наклоняясь над самым ухом опричника. Фёдор кожей своей ощущал горячее дыхание владыки. - Оковы, что сковывают сердце, разум и тело твоё незримы оку людскому. – прошептал Иоанн, отбивая каждое слово, точно клином в камне. – Из страха вы падаете ниц предо мною, лишь из страха пред грозным ликом моим. - Скажи ж мне, Иоанн, есть ли в очах мои страх, как и в душе и сердце моём? – спросил юноша, заглядывая в глаза царя. Ответа не было. Государь точно и впрямь искал ответа в голубых глазах юноши, в том чарующем разрезе глаз, густых ресницах, в том кротком блеске, который, несомненно таил за собой демоническое пламя, не оставляющее после себя ничего. Не ведомо, нашёл ли на то Иоанн ответ, али нет, да после тех слов и долгой тишины царь медленно поднял руку свою, указывая на дверь. Фёдор обхватил руку с царскими перстнями, с удивительным трепетом припал к руке устами, и, не молвив ни слова боле, удалился с поклоном, так и позабыв на полу атласную ленту.