XX. (1/1)

Россия ворочался в кровати. Он спал. Иногда его лицо искажал страх, иногда – вечно беспечная улыбка. Сегодня он лег довольно-таки поздно, поэтому сразу же провалился в сон. До сих пор после его пылких речей полторы недели назад, которые он яро выпалил всем, кто находился в зале заседаний, на него косо смотрят и даже иронично усмехаются. Но на это Ивану было уже плевать. Они сделали свой выбор, и из-за такого их решения Брагинский еще больше разочаровывался, чувствуя, как постепенно теряет с каждым днем силы. Слабеет страна – слабеет и он. И еще это внезапное замедление движения Германии на него, Россию. Да, он сбавил численность атак, количество солдат, но страна страдать не перестала. И теперь Иван спрашивал себя, а потом после своего же вопроса постоянно смеялся: «Неужели Германия уже так ко мне великодушен?»

Брагинский в это не верил. Точно не верил. Иван резко перевернулся на бок. Одеяло сползло на пол, оставляя его в одних лишь штанах. Но, кажется, Брагинский сейчас вовсе не обращал внимания на медленно подкрадывающийся к нему холод...POV России О, Франциск! В нескольких метрах перед собой я вижу Францию. Подхожу к нему и как всегда улыбаюсь, здороваясь кивком головы. Он отвечает мне тем же. Но что-то в его внешнем виде кажется мне странным – его форма. Я понимаю: время войны. Война – совсем не дом мод! Хотя, вынужден подметить, но именно эта форма как бы вновь соответствует его старому доброму характеру – на форму он нацепил какую-то пеструю цветную ленточку. Все же внешний вид Бонфуа вызывает у меня недоумение. И еще это ружье на его плече... Поняв мое удивление, Франциск что-то быстро отвечает мне на французском, при этом улыбаясь. Ха-ха. Смешно. Он думает, что я понимаю его сейчас быструю, чуть ли не сбивавшуюся речь.- Франция, я не понимаю тебя. Говори помедленнее, - пытаюсь я хоть как-то вразумить француза. - Это моя торжественная форма, - он одарил меня взглядом "прекрати издеваться, несчастный", потом все же улыбнулся и ответил, сократив все то, что говорил, наверное, раза в четыре. Краткость – сестра таланта. Да-да. - Торжественная? - Да. - А... По какому случаю? - Просто скоро все свершится.., - и он, лукаво усмехнувшись, скрестил руки, показывая взглядом на получившийся знак – крест. - Что свершится? – Я все еще не въезжаю. Я в шоке застыл на месте – Франциск махнул на меня рукой, будто я какой-то приставучий торговец, и, что-то пробормотав, развернулся и зашагал прочь. Тут же его окутал какой-то белый туман, и француз растворился. Ох, черт! Куда я попал?! Вокруг меня свет, белый ослепительный свет, и я даже не знаю, в каком нахожусь пространств и вообще - на Земле ли. Я оглядываюсь по сторонам, и тут, как будто из ничего, материализуется из белого света... Англия. И вновь ко мне спиной. Черт! Что же за привычка у вас такая дурацкая – стоять ко мне спиной, если я стою к вам лицом?! Ну ладно... Подавив желание высказать Англии все, что я думаю о его манерах, я подхожу к нему, слегка стучу ему по плечу, и он оборачивается. Встретившись только что с Францией, я уже машинально бросаю взгляд на одежду Кёркленда. Внешний вид Артура не вызывал у меня никаких непоняток: ясно - война, значит, военная форма. Но меня пугает другое – его взгляд. Пустой, как будто смотрящий сквозь меня. - Ээй... Англия... привет, - мда... не нашел ничего лучшего, чем в такой ситуации просто сказать «привет». Да ну ладно, сказал, так сказал. - О, привет, Россия, - как-то монотонно отвечает он. Ну хоть не начинается очередной бурный поток безудержных и слишком сбивчивых фраз, каким совсем недавно одарил меня француз. Это уже радует. Кёркленд молчит, но теперь я жду, когда он скажет хоть что-то еще.Молчание. Тогда я сам неуверенно начинаю: - Эм... Англия, ты странный какой-то... - Нет. Я не странный! – Внезапно громко отвечает он. Его глаза, все время глядящие куда-то в пространство сквозь меня, резко метнулись и теперь смотрели прямо в мои. - Я вовсе не странный, Россия. Я жду. Теперь и Англия заговорил быстро, сбивчиво, маниакальным голосом – необычно для него. Хотя, кто его знает? Но все же, мне он кажется совсем другим. - Эм... Ждешь? Кого ждешь? – Любопытничаю я, но сразу же жалею о том, что спросил. - Жду возмездия. О, возмездие! Месть! О, ей надо кланяться, ведь именно она может все восстановить, из хаоса сделать порядок и пустить свой луч света в кромешную тьму. Возмездие прекрасно! Оно превосходно, неотразимо! – Кёркленд захлебывался своей речью, глаза его впивались в мои, и я даже отступаю от Артура, когда они вдруг начали меняться с его обычного цвета на кроваво-красный. Я делаю и второй шаг назад, когда Англия достает пистолет и перезаряжает его. - Возмездие? – Честно, я не понимаю, о чем он. Ответом мне вновь был щелчок перезаряжаемого оружия, молчание Артура и его хищная ухмылка. Я знал, что он был хорошим оратором, и может даже немного похожим на меня, но я все же был обескуражен. Он, быстро прошептав мне что-то на своем английском (в котором из шепота я разобрал что-то вроде «Потом может, поймешь»), разворачивается, и белый туман, совсем недавно обволакивавший Франциска, забирает с собой и его. Я опять остался один. Поведение ребят меня немного пугает, а особенно тревожит Англия с его странной речью. Я иду вперед, даже не понимая куда. И вдруг натыкаюсь на чью-то спину. Пока я усердно тру мой бедный лоб, человек, в которого я врезался, разворачивается ко мне лицом. Америка. - Россия? – Удивленно вопрошает он, поправляя очки. Нет-нет-нет! Я должен был удивленно его спросить! Ну да ладно. - Америка, где мы? – Впервые задав нормальный за все это время вопрос, я смотрю на Альфреда, ожидая, пока он ответит. Но ответ заставил меня на секунду задуматься: я что, один здесь нормальный остался? - Мы в безопасности, Россия. Ага, ну да. Странный Франция, не менее странный Америка и очень странный Англия. Да. Лишь в такой безопасности я всегда мечтал оказаться! Вы издеваетесь, что ли?! - Эм.., - стараясь, чтобы мой голос звучал, как и всегда, мило, начинаю говорить, - я не ослышался? В безопасности? О чем ты, Америка? Я недавно видел Англию и Францию, и они, кажется, свихнулись... так... немножко... - Свихнулись? – Америка по-турецки садится наземь и, доставая нож и камень, принимается точить оружие. Я смотрю на него в полном шоке. И это он еще говорит, что не сбрендил! – Они не свихнулись, Россия. Все хорошо. Все идет по плану, - довольная улыбка невольно проскальзывает у него на губах. - По плану? По какому плану? - Ну как же? Надо же остановить Германию? - А… причем тут Германия?- Эх, Россия, - вздыхает Альфред, - разве не он сейчас «заправляет» всем праздником войны?Праздник войны? Ты смотри, что творится-то! Я молчу, не зная, что и ответить. - Эх, но скоро он остановит этот торжествующий марш.., - Джонс точил нож, и, казалось, говорил сам с собой. - ... ибо его сердце остановится, - закончил он, давая мне ответ на немой вопрос. Отложив свое занятие, он посмотрел на меня. Я замечаю, как зловеще блеснули очки, и этот его странный, хитроватый взгляд. Американец вновь мне улыбается. - Что? – Пока я все еще думаю, что у Джонса съехала крыша, он, так же сидя с ножом и камнем в руках и хищно улыбаясь, тоже исчезает, растворяется. Я уставился на то место, где только что сидел Америка. Куда они все пропадают, черт побери? Разве что только... их цель Германия? Неужто они и вправду задумали его убить?! Это же... Да, Германия принес много бед, но убивать врага – жалкое дело! Благородное же дело, или, когда есть желание, чтобы враг сам сломался – это оставить его в живых, а если опять начнет соваться, то приготовиться с новыми силами и снова дать отпор. Да такой, что бы на сей раз мало не показалось! Я знаю, я вижу, Германия устал от войны, он проигрывает, но из-за своей гордости признать этого и отступить не может. Но не убивать же его! Да, сколько смертей он принес моему народу, забрал Наталью (а я убежден, что это сделал именно он), но я думаю, нет, уверен, что у меня еще будет возможность доказать, что я не слаб, что даже силен, могуществен и велик. И хотя бы ради этого момента стоит жить мне и сохранить жизнь ему.Мне надо остановить этих безумцев. Убив его, они ничего не докажут, а только продемонстрируют свою слабость. Будут тогда новые враги и новые войны, а этого я тоже не могу допустить. И с живого Людвига можно заполучить гораздо больше, чем с мертвого. Черт! Но как же мне выбраться отсюда?! Я оборачиваюсь вокруг своей оси – белоснежное полотно, нигде ни двери. Ничего. Неожиданно опускаю взгляд на руки.Где мои руки?! Я их чувствую, но не вижу. Где остальное? Где ноги?! Тут только до меня доходит, что я весь облачен в белое – ей-богу, как какой-то священник в рясе. Только она белоснежная и без пояса. Широченные длинные рукава полностью закрывают руки, длинный подол падает на бесформенный пол. Я облегченно выдыхаю, когда подняв руки вверх, чтобы убедиться, что они у меня на месте, вижу свою кожу, ладони, запястья, локти, по которым уже струятся, закатываясь, белоснежные широкие рукава. Я полностью в белом – до самой шеи. О! Мои руки нащупали что-то сзади возле шеи, спадающее на спину. Оказывается, и капюшон есть. Я накидываю белый капюшон, низко надвигая его на глаза. А что, мне нравится! Но вот вопрос как мне покинуть это странное место все еще остается нерешенным. Я устало закрываю глаза. Какая разница – что предо мной белая ткань капюшона, что предо мной белоснежное непонятное пространство? «Как мне выбраться?! Мне надо остановить их, пока не случилось непоправимое!»Ветер... Ветер?! Я живо распахиваю глаза и слегка приподнимаю ткань капюшона. Красно-кровавая земля, красно-кровавое небо, красно-кровавое все вокруг. Взрывы, выстрелы, крики, дождь... Вот черт! И вот где я сейчас?! Я только собираюсь развернуться, но тут вижу впереди силуэты трех знакомых мне людей. Англия, Франция, Америка... И четвертый, на земле, в центре их круга. Это же... Германия! Ружье Франции, как и пистолет подходящего к нему Англии, было направлено Людвигу прямо в сердце. Я даже с такого немалого расстояния заметил, как нож Америки угрожающе блеснул, и сам Джонс хищно оскалился.Откуда-то капала кровь, пачкая форму всех троих, светлые волосы Франции и Германии, очки Альфреда. Кровь? Кровь с неба? Я вытягиваю вперед руку. На легкой белоснежной ткани уже есть пятна алого вещества, и кровавый дождь капает на ладонь, стекая по моей руке к запястью. Я не верю. Но... это правда. Вся моя одежда уже перестала быть белоснежной, верно окрашиваясь в кровавый цвет. Опустив руку, я вновь надвигаю капюшон низко на глаза и делаю шаг вперед, а затем - иду дальше, шагая по кровавым лужам вперемешку с грязью. - Постойте, - мой мягкий, тихий голос эхом разлетается по всему полю, и все трое, наступающие на поверженного Людвига, оборачиваются ко мне. Они смотрят на меня недоумевающе, как я, когда тогда смотрел на каждого из них. Я вижу в их глазах сомнение, однако оружие все же медленно опускается. - Ты еще к черту кто такой? – Голос Германии очень даже непривычен для него. Примесь страха, паники и еще надежда на свою хладнокровность. Хм... весело. Я разбираюсь в этом – в чувствах человека, которые порой выдает голос, - и меня это слегка веселит. Губы невольно растягиваются в доброй улыбке, ведь улыбаться иначе я просто не умею. Руки медленно поднимаются к капюшону, и через секунду ткань спадает назад на спину. Я ощущаю, как кровавый дождь своими тяжелыми каплями ударяется о мою голову, чувствую, как светлые волосы слипаются и тяжелеют от крови, приобретая алый оттенок. Я смотрю на Людвига с улыбкой и вижу его растерянность. Не ожидал? - Ив... Иван? – Видимо, нет, не ожидал, раз так почти испуганно лепечет.О, как же я наслаждаюсь этим своим положением. Теперь Германия, сама Германия лежит у моих ног. Боже, я смотрю на него и тоже уже невольно хочу его уничтожить, вспоминая все его «грехи»: пропавшую сестру, убитых людей, разрушенные города и почти обескровленного меня. Но нет, не могу. Зачем я тогда здесь? Следующая моя фраза заставляет мою душу чуть ли не кричать от упоения, а по телу пробегает приятная мелкая дрожь. - Ты проиграл, Германия. – Произношу я преспокойно с милой улыбкой на устах и поворачиваюсь к моим друзьям в надежде усмирить их пыл: - Послушайте, товарищи, вы так хотите быть похожими на него? - Но Россия, он убил столько людей, столько угробил жизней! – Франциск опять нацеливается Крауцу прямо в сердце. - Казнить! Я перевожу взгляд на немца. Смотрю на его испуганное лицо, как оно вдруг меняется на страдальческое. Я предполагаю, о чем он думает, и надеюсь, что мои догадки верны. Естественно,он не хочет умирать. Да любой не хочет, и Людвиг, даже с его характером, не исключение. Тем более он не хочет терять власть. Но каким бы самовлюбленным не был, он не хочет терять своих людей. Он знает, что большинство будут убиты, и поэтому я надеюсь, если он действительно любит свой народ, то примет правильное решение. В рациональности, расчетливости и рассудительности его ума я не сомневался. Ну что ж... Если мои слова не помогли, то я просто уверен в следующем, что дальше произойдет. Америка выхватывает у Англии пистолет и готовится уже выстрелить в Людвига. И тут: - Нет! Америка! Я... Перемирие! Я... сдаюсь.., - он чуть ли не плачет, выдавливая из себя эти ужасные для него слова. Конечно, больно признавать такое для уверенной в себе личности. Джонс опускает пистолет, возвращает его Англии и смотрит на Крауца. - Я подумаю. - Америка.., - Франция бросает удивленный и нервный взгляд на американца. - Франция, надо уважить. На слова Альфреда Артур всего лишь хмыкнул. - Так что, Америка? – подает неуверенный голос Германия. - Россия, что ты думаешь? – Ко мне поворачивается американец, а я, все еще улыбаясь, мягко отвечаю: - Я, кажется, уже высказался, Америка. Казнить нельзя, помиловать. Джонс усмехается, и, соглашаясь, кивает головой... Ночь медленно переходила в утро, а на уже умиротворенном лице спящего Брагинского застыла добрая улыбка.