Часть 1 (1/1)

Вместо пролога?Если бы мне нужно было прожить жизнь заново, я прожил бы её точно так же: я не жалею о прошлом и не боюсь будущего?. Монтень, ?Опыты?, 3, 2.Что я могу добавить? Ничего. Я пишу тебе эти письма и повторяю себе именно эти слова. И никогда я не думал иначе. Все мои упреки к тебе в этих письмах?— это не жалобы, а сожаления. Твои идиосинкразии не позволили тебе быть счастливым. Но мог ли ты жить иначе? Ты сконструировал систему, где каждый играл свою роль, твоя была?— роль мученика, и ты её держался до самого конца. Но всё равно, за спиной этого персонажа, которого ты играл, жил другой?— другой, которого знал я, и который многих сильно бы удивил. Те люди, которые были рядом с тобой в последние годы, знали тебя как ворчуна, как брюзгу, который жаловался на всё на свете?— хотел бы я, чтобы эти люди узнали, что ты не всегда был таким. Ты таким стал?— после того как алкоголь и наркотики разрушили тебя, после курсов дезинтоксикации, с которой ты по-настоящему так и не вернулся….….После курса лечения в Гарше ты расстался с алкоголем и наркотиками, но всё равно не обрел покоя. На твоих творческих способностях это сказывалось, но ты достаточно овладел искусством удаляться в свою цитадель, уходить в аскезу и возноситься над всем суетным. Ты сделался самым знаменитым из всех кутюрье, и самым уважаемым. Так ты пожинал плоды верности своим принципам, которую в себе развил. Но прошли годы, и они подвели тебя к тому, что ты оставил своё ремесло, замкнулся в одиночестве, стал жить взаперти, взяв в спутники жизни несчастье.Ты был оперным персонажем, из тех, что живут между кинжалом и ядом. Ты презирал буржуазию, ты спасался только своей работой. Нераскаянный гомосексуалист, ты любил женщин, ты говорил об этом на каждом перекрёстке. Ты не добивался, чтобы они тебе служили, как делают многие другие?— ты сам служил им. Ты превратил эту ничтожную материю?— моду?— в общественное явление. Какая жалость, что всё это не сделало тебя счастливым! Ты жил среди призраков, которых приручал. Одиночество, которое внушало тебе такой страх, было твоим самым верным спутником.Почему я всё это тебе пишу? Потому что это моё последнее письмо. Знаешь, Ив, я мог бы ещё очень долго продолжать, только какой в этом смысл? Я думал, что эти письма к тебе уменьшат мою боль, но они её только извратили. По сути, эти письма изначально были нужны, чтобы подвести итог, итог нашей жизни. Сказать всем тем, которые их прочтут, кем ты был, кем мы оба были. Вытащить на свет мои воспоминания, сказать тебе, насколько же, в конце концов, я был счастлив с тобой и благодаря тебе, показать?— надеюсь, я это сделал?— твой талант, твой вкус, твой блестящий ум, твою душевную тонкость, твою нежность, твою силу, твою отвагу, твою наивность, твою красоту, твою проницательность, твою цельность, твою честность, твою бескомпромиссность, твою высочайшую требовательность. ?Крылья гиганта?, которые мешали тебе ходить по земле.Я постарался пойти за Стендалем в том, что он говорит в эссе ?О любви?: ?Я приложил все усилия, чтобы остаться хладнокровным. Я хотел принудить к молчанию свое сердце, которое слишком о многом хотело сказать. Я всё ещё трепещу при мысли, что занёс на бумагу только один вздох, полагая, что записал всю правду?. Как Элюар о Нуш?— на всём что я вижу, на всём что меня окружает, я пишу твоё имя.Это моё последнее письмо, но это не письмо о разрыве. Однажды, когда-нибудь, я может быть снова напишу тебе, кто знает? Мы с тобой не расстанемся и, что бы со мной ни случилось, я не перестану любить тебя и думать о тебе. Пятьдесят лет подряд ты переносил меня в пространство удивительного приключения, внутрь сна, где перемешивались самые безумные образы, где реальной жизни почти не было места. Теперь я проснулся. Твоя смерть стала сигналом об окончании игры. Пока ты был жив, сеансы твоей магии меня ослепляли, ты извлекал из своей шляпы одежды, такие, что прерывалось дыхание, индийские и китайские шелка, оттоманские бархаты, вышивки Шехерезады. Перед моим изумленным взором ты дирижировал этими чудесными призраками, как балетом. Но всё равно, припомни, что говорит Фирс в ?Вишневом саде?: ?Жизнь-то прошла, словно и не жил?. Сейчас спектакль окончен, огни погасли, купол цирка разобран, и я один, со своими воспоминаниями в качестве единственного багажа. Настала ночь, где-то вдали играет музыка, а у меня нет сил туда пойти.Пьер?Письма к Иву?, 14 августа 2009 годаПариж, 2016 год—?Прекрасный полет фантазии и мыслей, мадемуазель Шефтель,?— тяжело вздохнул главный редактор одного из крупнейших французских издательств, ещё раз молниеносно прогоняя большим пальцем руки краешки увесистой пачки листов. —?Вот только мы не можем это издать.Сидевшая напротив молодая высокая рыжеволосая женщина в твидовом, ярко-зелёном костюме, нахмурила лоб и взволнованно облизала губы.—?Почему? Вы же сами сказали, что книга хорошая!—?Безусловно. Как жанр исторического романа. Но не биография всемирно известного кутюрье. —?Редактор постучал по столу блестящей фирменной ручкой. —?Если мы издадим такое, господин Берже подаст на Вас в суд. Да и на нас тоже. И выиграет, между прочим.На лице женщины появилось возбуждённо-хищное выражение, которое могло бы возникнуть у пикирующей к земле птицы, заметившей убегающего зверька.—?Господин Берже! Я так и знала, что причина в этом! И как вам самому это нравится, месье Юбер? Вы читали мою книгу. Я очень ясно и чётко выразила в ней своё отношение к этому человеку, который держал и продолжает держать в страхе добрую половину культурной элиты этой страны! Он подаст на меня в суд? Что ж, я готова! Я готова бороться за каждое написанное мною слово. Справедливость, в конце концов, должна восторжествовать!Взгляд главного редактора потускнел. Он явно не был настроен на подобные дебаты.—?Послушайте, мадемуазель, мне понятно ваше творческое рвение, как журналиста. Но это не тот противник, с которым стоит вступать в хватку ради удовлетворения своих амбиций. В конце концов,?— он кашлянул, поправил съехавший набок галстук и наклонился вперёд. —?Господин Берже человек пожилой. Почему бы не отложить реализацию ваших планов?—?До момента его кончины? —?докончила за него, усмехаясь, журналистка. —?Вы, кажется, меня недопоняли, месье. Я ХОЧУ, чтобы господин Берже прочитал мою книгу. При жизни. Вам не кажется, что столь почтенный возраст?— прекрасное время для подведения некоторых итогов и… покаяния, если хотите?—?Вы действуете по чьему-то заказу? Честное слово, ваше упрямство одновременно и восхищает и раздражает меня. Вы написали чудесную книгу, но ведь в ней нет почти ни слова правды! —?с этими словами Жалиль Юбер откинулся в своем ?редакторском? кресле и закурил к вящему негодованию своей собеседницы. —?Спросите любого уважаемого человека из тех, кто был близок с господином Сен-Лораном и его семьёй, и все они подтвердят, какую значительную роль выполнял Пьер Берже рядом со своим другом. А вы выставили его каким-то чудовищем, тираном, а между нами говоря, этот человек сделал себе уважаемое имя далеко за пределами дома моды Ив Сен-Лоран. Но дело даже не в этом. Поймите, история отношений этих двух известных персон уже давно стала чем-то вроде национального символа Франции! А вы хотите отнять у людей мечту о красивой, пусть и нетрадиционной любви.—?История великой любви Ив Сен-Лорана и Пьера Берже?— не более чем грамотно продуманная пиар-компания Пьера Берже, которая продолжает своё существование даже после смерти Сен-Лорана, и моя книга тому доказательство. Достаточно того, что Ив был заложником этой легенды при жизни… может быть пора освободить его от этого хотя бы посмертно? —?женщина встала, бросив на редактора убийственный взгляд. —?Это вопрос справедливости.—?И денег,?— тот развел руками. —?Ваша книга напоминает сборник статей из желтой прессы, где основная часть свидетелей?— ?особы, приближенные к императору?.—?Люди, которые давали мне интервью, взяли с меня слово, что я не назову имён по одной и той же причине,?— ?мадемуазель? звучно захлопнула сумочку. —?Они, как и вы, боятся Пьера Берже! На мой взгляд, этот человек заслуживает наказания более сурового, чем осуждение общества.—?У вас к нему какие-то личные счеты, позвольте полюбопытствовать? —?не удержался мужчина. —?К чему это разоблачение? Он и вас чем-то обидел?—?К вашему сведению, я никогда не встречалась лично с Пьером Берже. Он категорически отказался со мной разговаривать. А моя заинтересованность… Думаю, ваш ответ мне понятен и это уже не имеет значения! До свидания! —?журналистка развернулась и направилась к двери, громко стуча высокими каблуками туфель. Возле самой двери она обернулась и произнесла с почти мстительной уверенностью:—?Поверьте, я найду, кто издаст мою книгу.—?Удачи, мадемуазель! Хорошего дня!Когда дверь кабинета захлопнулась, Юбер устало снял очки и потёр переносицу.?До чего упрямая баба! Ну что ж.пусть пробует акула заглотить кита.?Квартира Одетт и Поля—?Слушай, дорогая, ты знаешь, я всегда на твоей стороне, но может этот Юбер прав? Не стоит ввязываться? —?окликнул жену невысокий молодой человек, сидевший на кровати в спальне. Полю только-только исполнилось тридцать лет, и он счёл, что этой даты вполне достаточно, чтобы почувствовать себя вправе не бриться без особой необходимости, демонстрируя миру свою мужественность в виде заросшего щетиной лица. С женой он разговаривал, не отвлекаясь от игрушки в планшете.—?Что ты хочешь этим сказать? —?из-за распахнутой дверцы шкафа высунулась растрёпанная рыжая головка. —?Плевала я на недовольство Пьера Берже! Ты представь себе, Поль, этот человек распоряжается имуществом Ива, распродаёт его вещи, даже не скрывая, что тот не одобрил бы этого, устраивает выставки его работ, рисунков, снимает фильмы, пишет книги, посвящённые своей жизни с Сен-Лораном. При этом ни одно художественное произведение не может выйти без его непосредственного одобрения и разрешения! В какой век мы живём?Поль поднял голову и задумчиво посмотрел на жену. Он явно пытался полностью восстановить нить её рассказа. Одетт вышла из-за ширмы и с треском одёрнула на себе узкое шифоновое платье.—?Чего ты уставился? Помоги застегнуть!Мужчина отложил планшет и покорно попытался застегнуть молнию на боку супруги.—?Я просто хочу сказать, Оди, может этот Берже и страшный чёрт с рогами, но в конце концов, он имеет на всё право, как владелец, основатель дома моды, и, в конечном счёте, официальный супруг,?— на этих словах Поль хмыкнул, явно подразумевая здесь и что-то лично своё.—?Юридическое право, Поль! Юридическое! А как быть с морально-нравственным?—?Знаешь…—?Что?! —?резко вскинулась женщина.—?Это платье тебе мало,?— резюмировал Поль. —?Может, наденешь что-то другое?Одетт бросила на мужа поистине убийственный взгляд. Отвернувшись, она втянула живот и сделала несколько безуспешных попыток застегнуть молнию, но потерпела неудачу. С досадой от этого поражения, женщина посмотрела на Поля.—?А ты пойдёшь в таком виде?—?Что значит: ?В таком виде??—?Иди побрейся.—?Чего ради? Это просто вечеринка.—?На этой вечеринке будет Филипп Жерар. Я должна поговорить с ним. Если в этой стране кому-то и плевать на мнение Пьера Берже, так это ему. Я должна уговорить его издать мою книгу.Поль встал с недовольным видом. Его явно не грела мысль царапать кожу лезвиями в ванной и сбривать бороду, которая только-только перестала колоться.—?Ты помешалась на своей книге. И на Пьере Берже. Писала бы лучше детские сказки,?— на ходу расстегивая рубашку, он направился в ванную. —?Да. И почему женщина может сказать мужчине ?иди, побрейся!?, а он ей не может ?иди, похудей!?.Некоторое время спустя—?Я говорила тебе, говорила! Он счёл мою идею гениальной! Я знала, что всё получится! —?Одетт в ажиотаже вошла в спальню, на ходу сбрасывая на постель сумочку и меховую накидку. На ней было короткое золотистое платье в стиле беби-долл. Поль вошёл следом за женой, которая едва ли не подпрыгивала от возбуждения, и устало ослабил узел галстука.—?У тебя не могло не получиться, ты гнала, как паровоз, сметая всё на своём пути.—?Завтра я высылаю ему рукопись. Ещё пара недель на улаживание формальностей, но разве это не потрясающе? И он даже слова не сказал о Пьере Берже и его мнении! Пусть тот трясёт пылью своего авторитета над такими трусливыми снобами, как Жалиль Юбер. Расстегни! –она повернулась к мужу спиной, продолжая болтать. —?Я верю, Поль, что эта книга вырвет образ Ив Сен-Лорана из тьмы!—?Его оттуда уже вряд ли что-нибудь вырвет,?— пробормотал мужчина. —?Тебе надо было родиться и написать свою книгу лет на пятнадцать раньше. И кстати, было бы здорово, если бы сегодня на вечере ты говорила о чём-нибудь, кроме неё.—?Брось, Поль,?— Одет повернулась к мужу. Платье уже наполовину сползло с её плеч. —?Не дуйся. Ты же знаешь, как это важно для меня!—?По-моему, это единственное, что для тебя теперь вообще важно. У меня такое чувство, что ты замужем за Пьером Берже, а не за мной.Женщина звонко рассмеялась и поцеловала мужа в щеку.—?Когда книга выйдет, ты будешь гордиться мной! Даже если мне придется отстаивать свое мнение в суде!Через некоторое время, уже лёжа в постели, она закурила, продолжая рассуждать. Поль старательно делал вид, что занят чтением книги Освальда Шпенглера ?Закат Европы?. Когда Одетт говорила, то размахивала рукой, в пальцах которой была зажата тонкая ментоловая сигарета.—?Нужна будет грамотная пиар-компания. И звучное название. Пока ещё не придумала, но я просто вижу сравнение с Жар-птицей, запертой в золотой клетке. Ты мог бы помочь мне придумать название. Что-то вроде ?Коллекционер?, ?История одного…? нет, не одного. Точно! —?она вскинула руку и пепел от сигареты упал на страницы книги, которую читал Поль. —?В золотой темнице! Коллекционер. В золотой темнице!—?Шикарно. —?Поль стряхнул пепел. —?Где-то я уже слышал похожее название… Только непонятно, кто был в темнице… коллекционер или жар-птица? И про кого ты вообще написала эту книгу: про Ива Сен-Лорана или Пьера Берже?—?Демон с острова Олерон… Пятьдесят лет рабства,?— Одетт не обращала на мужа никого внимания. —?Фантастика!—?Оди, я же просил тебя не курить в кровати! —?потерял терпение муж и выхватил у жены сигарету, потушив её в стакане с водой, стоящем на тумбочке.Женщина в прострации уставилась на него, явно с трудом переключаясь с собственных мыслей.—?Тебе нравится название?—?Да. Вот только ты забыла, что люди очень не любят истории про разоблачение в любви. Ты перегибаешь палку. Причем настолько, что рискуешь её сломать.—?Любви? —?Одетт скептически подняла вверх тонкую бровь. —?Человека, которого любят, Поль, не превращают в товар. Хотя я ведь не отрицаю, что в далеком 58-м году, когда они познакомились, чувства были действительно искренними. Я упоминаю об этом в книге. Но любовь Пьера Берже всегда имела тщеславную подоплёку. Этот человек хронически ?влюблялся? только в талантливых и красивых людей. Думаю, за этим кроется нехилая гиперкомпенсация собственных комплексов.Поль не мигая смотрел на жену, потом захлопнул книгу и выключил свет.—?Давай спать.—?Давай.Комната погрузилась во тьму. Несколько раз часы пробили полночь.Марокко, Марракеш, Вилла Мажорель, резиденция Ив Сен-Лорана и Пьера БержеСтук дверь отвлёк Пьера Берже от работы. Он удивлённо поднял голову, как будто возвращаясь в реальность, из которой выпал за последние два часа. Дверь кабинета отворилась и в комнату заглянул Луи, его управляющий.—?Месье, уже восемь часов. Вы просили напомнить об ужине.—?Да-да, спасибо. Я сейчас спущусь. —?Пьер кивнул и снова склонился над книгой.—?Хорошо. Да! Господин Мэдисон в гостиной. Ждёт Вас.Пьер с удивлением посмотрел на него.—?А почему он не заходит? Пусть войдёт ко мне.—?…но как же ужин?—?Я не голоден. —?Пьер встал из-за стола. —?Позови его сюда! —?в голосе этого уже очень пожилого мужчины появились властные нотки человека, который привык отдавать распоряжения и не любил, когда с ним спорили.Просторное пространство кабинета больше напоминало библиотеку?— книжные полки занимали собой большую часть пространства. Пьер Берже вышел из-за стола и, медленно ступая, дошёл до кожаного кресла, в которое с видимым трудом опустился, держась за подлокотники. За дверью раздались шаги и в кабинет вошёл уже немолодой высокий мужчина с волосами, тронутыми сединой.—?Пьер! Мне сказали, что ты болен,?— Мэдисон сделал несколько шагов по направлению к нему, как будто ожидая, что тот по привычке вскочит с места и бросится к нему с объятьями.—?Ерунда. Была сезонная простуда…—?Почему мне не сказал? Это может быть серьёзно.—?Намекаешь, что в моем возрасте даже насморк может привести к смерти? —?Пьер усмехнулся. —?Нет… мне ещё рановато собираться на тот свет.Было видно, что беспокойство мужчины ему приятно и он относится к нему с известной долей снисхождения. Мэдисон присел в кресло напротив, потом передумал и встал возле стола.—?Я беспокоился. Подумал, вдруг, всё из-за этой ужасной книги той журналистки. Отвратительная история,?— он поморщился.—?Знаешь,?— Пьер задумчиво коснулся подбородка и устремил взгляд куда-то в сторону окна. —?Сегодня мимоходом вынужден был сделать неприятное открытие?— спуск по лестнице, на которую я в прошлом взбегал бегом, теперь возможен лишь с помощью перил, да и занимать стал кучу времени. Мне и так пришлось переступить через себя, согласившись взять в руки трость, выходя на улицу, теперь ещё и это новое напоминание… Проклятая старость! —?он засмеялся. —?Прости, ты что-то сказал? Я к тому же стал глуховат, когда речь идет о всяких глупостях.—?Одетта Шефтель, Пьер. И её книга. Ведь ты же в курсе. Общался с этой дамой?—?Нет?— и не собираюсь. Хотя она, кажется, пыталась набиться ко мне в собеседники.Мэдисон с удивлением посмотрел на него.—?Что, тебя это совсем не волнует? Книга ещё не вышла, но вокруг неё уже столько слухов! Лично я просто взбешён такой наглостью!Пьер слегка улыбнулся.—?Мда, она, должно быть, и про тебя там написала. Но чего ты хочешь? Чтобы я вступал в полемику с этой дурой? Я даже знать не хочу, что она там написала, меня это не волнует! Теперь любой может писать что угодно. К тому же, ты знаешь, мой дорогой, я никогда себя не выгораживал… А в моём возрасте просто неприлично оправдываться.Мэдисон молчал некоторое время, а потом неожиданно произнёс:—?Я слышал, она живёт на улице…—?Я знаю, где она живёт! —?Пьер резко перебил его и попытался встать.Ухватившись рукой за подлокотник кресла, он с видимым трудом поднялся на ноги. Трость осталась стоять возле письменного стола, и он бросил в ее сторону отчаянный и одновременно ненавидящий взгляд. Мэдисон шагнул навстречу и протянул руку.—?Давай помогу!—?Уйди! Перестань… —?тот недовольно отмахнулся от него и наконец встал на ноги. —?Я ещё не инвалид! И не надейтесь.—?Я этого и не подумал.Мужчина подошёл к столу, взял и протянул ему трость. Пьер достаточно грубо выхватил её из его рук, но явно испытал облегчение. Мэдисону не нужны были пояснения. Он и так понимал, как это болезненно для Пьера?— принимать физическую помощь из его рук. Нет, он никогда не признает над собой господство старости, никогда. А кто из нас готов его признавать?Опираясь всем весом на трость, Пьер Берже подошёл к одному из книжных стеллажей и взял стоящую на полке фотографию в рамке. На ней был изображён крупным планом мужчина в очках, улыбающийся робкой, немного неестественной улыбкой, прикрыв рот рукой.—?Знаешь, я думаю, Ива позабавила бы вся эта история. Ему нравились слухи. Нравилось создавать с моей помощью легенду о себе. Это забавно, но я по-прежнему обращаюсь к нему мысленно с вопросом: ?Как ты думаешь?? И, самое удивительное, я получаю ответ.—?Ты знаешь, как он дорожил тобой. Он бы не одобрил этого… —?Мэдисон опустил взгляд.—?…но и не стал бы меня выгораживать.—?Ты всегда был излишне требователен к себе.Пьер поставил фото на место и обернулся. Он улыбался. Грустно, немного устало.—?Снисходительным можно быть только к молодости. В старости это превращается в жалость. А едва только тебя начинают жалеть?— всё, закрывай за собой крышку гроба.—?Ты в своем репертуаре… —?Мэдисон вздохнул. Он подошёл к Пьеру и положил руку ему на плечо. —?Я просто хотел сказать, что ты всегда можешь рассчитывать на мою поддержку. Ты?— не один.—?Спасибо. Через две недели годовщина. Ты придешь, я надеюсь?—?Конечно.—?Уже поздно. Я устал. Лягу сегодня пораньше. В понедельник я лечу в Италию, решать вопрос с продажей дома. —?Берже вернулся за стол и сел, предусмотрительно поставив трость поближе и давая понять, что разговор пора заканчивать.—?Ты всё-таки решил его продать? Я думал, для тебя важны те воспоминания…—?Мои воспоминания всегда со мной. Но эти пустующие дома нагоняют тоску и меланхолию. Они мне не нужны. Я просто хочу покоя. —?Он поднял взгляд на Мэдисона. —?Спокойной ночи.—?Спокойной ночи,?— тот направился к двери, но на полпути обернулся. —?Я только прошу тебя, не забывай есть. И спать.Пьер ничего не ответил и больше не поднимал головы, старательно делая вид, что уже чем-то занялся. Когда за Мэдисоном захлопнулась дверь, он откинулся на стуле, закрыл глаза и некоторое время сидел так.—?Вот, наконец-то, один. Знаешь, Ив, только тебя мне тебя чудовищно недостает. Не знаю, что с этим делать. Даже Мэдисон… хотя я люблю его, начал утомлять меня своей заботой. Но я не могу всё время говорить с ним о тебе. А с кем мне говорить? Я похоронил почти всех наших друзей. С этой девчонкой? Даже если бы мог, я бы не стал её переубеждать. Я монстр не только в её глазах. Когда твои глаза ещё способны были видеть, ты порой, смотрел на меня точно так же. Я теперь часто вспоминаю годы нашего знакомства. Я был где-то там, развеян и разбросан по ерунде парижским ветром. Ты смог собрать меня из мелочей, как собирал свои шедевры из отрезов ткани. Когда целое становиться большим, чем сумма его частей. Сейчас так мало людей понимают в искусстве, они любят прогресс и инновации. Еще меньше понимают в любви. Любовь теперь тоже продукт потребления. —?Некоторое время он помолчал. —?У нас был успех. Но ты был бы разочарован результатом. Ты получил всё, кроме того, ради чего к нему стремился. Почему я всё время чувствую такую усталость? Мне хочется уснуть и проспать сто лет… Может быть, следующий век не так разочарует?В дверь снова постучали и вновь в кабинет заглянул Луи. На этот раз в его руках был поднос.—?Ваш ужин, месье. Я подумал, что вам не нужно спускаться вниз, и принёс всё сюда.—?Спасибо, Луи… —?он словно не заметил содержимого подноса, но подумал с нежностью о своём слуге, которому в этом году исполнится семьдесят, а он всё ещё носит ему еду на подносе, как больному ребёнку. Как Иву когда-то…Разложив приборы на небольшом чайном столике неподалёку, Луи направился к выходу. Неожиданно остановившись, совсем как Мэдисон недавно, он обратился к хозяину.—?А с кем это вы разговаривали, месье?—?Ни с кем. Сам с собой. Как обычно.Старик кивнул, что-то тихо пробормотал про себя, покачал головой и вышел из комнаты.Париж, 1958 годДо того январского дня 1958 года я не интересовался модой. Моё присутствие на показе твоей первой самостоятельной коллекции во главе дома Диора было случайностью, и по иронии судьбы именно Бернару, с которым мы были вместе на тот момент, обязан я нашему знакомству.Из памяти стёрлось много дней, но тот единственный момент нашей встречи я до сих пор помню в мельчайших подробностях, будто это было вчера. Я не считаю этот день счастливейшим в своей жизни, но опредёленно одним из самых значительных, про которые говорят, что они определяют судьбу.В ожидании официальной части и начала дефиле я прогуливался по коридорам этажа, как это со мной бывает, в совершенной бессистемности. Бернар был так увлечен многочисленными знаками внимания, которые он вынужден был оказывать общим знакомым, что даже не заметил моего отсутствия. Кто бы мог подумать, что моя дурная привычка заглядывать во все помещения, где двери были открытыми, окажется столь полезной… Каким-то образом я зашёл на служебную сторону и понял, что одновременно могу быть выставлен с негодованием и в то же время увидеть что-то интересное. Мне всегда нравилось наблюдать процесс, так сказать, ?изнутри?. И всё-таки я заблудился. Мимо, отчаянно торопясь и не обращая на меня никакого внимания, проносились люди, мужчины и женщины, а я понял, что могу опоздать в главный зал на показ.—?Простите, можно к вам обратиться?Повернувшись, я увидел стоящего возле приоткрытой двери одной из комнат высокого, хрупкого на вид молодого человека в очках, одетого в белый, похожий на больничный, халат. У него был крайне взволнованный вид.—?Да… пожалуйста… —?я подошёл ближе, решив заодно воспользоваться случаем и спросить дорогу обратно (ведь он несомненно был одним из работников Диора).—?Можно попросить вас… помочь мне… затянуть корсет?Очевидно, на моём лице отразилось всё удивление по поводу этой фразы, потому что юноша, заметно смутившись, поправил себя, нервно засмеявшись:—?Я имею в виду, помочь мне затянуть корсет на модели. Все подевались куда-то! Как всегда, когда кто-то нужен, я никого не могу найти! А с этим мне не справится в одиночку! —?он поднял вверх левую руку, и я увидел, что она перебинтована.Не знаю, что было во мне такого, что позволило обратиться с подобной просьбой. Мне кажется, я должен был отказаться тогда, сославшись на то, что опаздываю (что было бы чистой правдой). Но вместо этого, словно действуя по какому-то внутреннему приказу, зашёл следом за ним в комнату, оказавшуюся гардеробной. В центре, перед зеркалом, спиной к нам, стояла красивая молодая женщина в свадебном платье. Вдоль наполовину открытой спины спускались шелковые корсетные ленты.—?Держите одну и тяните… —?скомандовал он. —?А я буду тянуть за вторую.Это было странно и весело одновременно. Я понял, что молодой человек один из мастеров по пошиву одежды и, глянув на часы, решил, что в любом случае могу увидеть здесь намного больше, чем сидя на стуле перед подиумом.—?Боже! Время! Мы не успеваем! Тяните!Девушка издала недовольный стон.—?Хватит! Я уже дышать не могу… перестань!—?Терпи, Виктория,?— строго сказал он. —?Это только один раз… но да… пожалуй… —?он отошёл в сторону и посмотрел со стороны. —?Господин…—?Пьер,?— машинально представился я.—?Пьер… слишком сильно затянул. Будут видны складки на коже… Нет… это решительно никуда не годится! Силуэт совсем не естественный… ты похожа на сардельку.У меня вырвался смешок. Сравнение не выдерживало никакой критики.—?Мне никогда не давало покоя, знаете… Пьер… что женщине, чтобы выглядеть красиво, приходится прибегать к посторонней помощи, просто чтобы одеться! —?он посмотрел на меня и в его взгляде я прочитал самое искреннее негодование. —?Разве это не ужасная несправедливость?—?Не знаю, я не думал об этом. К счастью, я не ношу корсет.Он странно посмотрел на меня, и я не понял, понял ли он, что это была шутка.—?Да. Это не подойдет. Виктория, раздевайся, ты не можешь выйти в этом! Нужно выбрать другое…—?Что? Опять?! Но мы не успеваем! До начала пять минут!Он как будто погрузился в себя и не обращал внимания на недовольные возгласы модели, которая, как мне показалось, вела себя довольно фривольно. Поведение молодого человека, однако, показалось мне ещё более странным. И я не удержался от комментария.—?Разве вам не нужно спросить разрешения, прежде чем заменить наряд?Он непонимающе уставился на меня.—?Разрешения? Мне?—?Да. Знаете… я слышал, за такие вещи могут уволить… —?я слегка понизил голос и поймал в отражении зеркала лицо Виктории, которая сначала раскрыла рот от изумления, а потом заулыбалась.В этот же момент дверь открылась и в комнату влетело сразу несколько женщин, одетых в точно такие же белые халаты. Я вновь посмотрел на часы и пришёл в ужас.—?Если я вам больше не нужен, то мне нужно идти… я сильно опаздываю…—?Да-да… идите, идите! Спасибо… спасибо большое! —?пробормотал он, как будто вновь перестав меня замечать.Уже на выходе я слышал его недовольное: ?Да помогите же кто-нибудь! Я не могу это снять! Как это снимается?!?Обратная дорога внезапно обнаружилась без затруднений. Словно я вспомнил её теперь, когда оказал эту маленькую услугу.—?Где ты был? —?набросился на меня Бернар, едва мы нашли свои места в первом ряду.—?Помогал одеть одну леди в корсет.—?Что это значит?—?Я заблудился. Попал нечаянно в служебное помещение…На лице Бернара в тот момент отразилось что-то похожее на сострадание.—?Боже, с тобой вечно что-то происходит!—?Я тебя умоляю… я вообще не понимаю, что мы тут делаем! Мне пришлось перенести встречу с Франсуазой по поводу твоих иллюстраций к пьесе…—?Мы не могли пропустить такое событие… —?Бернар стал обмахиваться программкой. Выражение лица у него, впрочем, оставалось довольно унылым. —?Кстати, какого чёрта ты распустил слух о том, что мы были одними из последних, кто видел Кристиана Диора живым? Меня весь вечер донимают дурацкими расспросами! Особенно Буссак… поставил нас обоих в глупое положение!—?Но я ведь не совсем соврал, верно? Мы ведь обедали у него примерно за неделю, помнишь? До его отъезда в Тоскану…—?Это не повод в нынешней ситуации!—?А что до Буссака,?— продолжил я,?— то знаешь, как это бывает? Сегодня они сплетничают о тебе, а завтра покупают твои картины.—?Ты можешь думать о чём-нибудь, кроме того, чтобы что-то продать?Я огляделся и слегка наклонившись к его уху шепнул:—?Ну кто-то же из нас двоих должен это делать… думать…Бернар засмеялся и шлепнул меня программкой. Я прислушался к отдалённым обрывкам разговора за спиной, уловив наши имена.?Поразительно, но Берже этого даже не скрывает!??Но он тот ещё проныра… ах, бедный Бернар! Хотелось бы верить, что это с ним не навсегда!??Господин Диор, кстати, говорят был тоже… из…!?Я демонстративно обернулся. Две уже немолодые дамы в шёлковых платьях цвета муки вспыхнули. Бернар ткнул меня локтем.—?Опять подслушиваешь чужие разговоры!—?Не подслушиваю… а стараюсь быть в курсе!—?Тихо, начинается!Я повернулся лицом к подиуму. Разговоры обо мне оказались совершенной ничтожностью по сравнению с тем, что начало происходить на там через минуту. Даже я, не разбиравшийся в одежде и не считающий моду искусством, должен был признать, что это было прекрасно. Это была знаменитая коллекция ?Трапеций?, которой было суждено наделать столько шуму и задать новый тон в новом сезоне и, как выяснится впоследствии, в стиле века вообще.Последней на сцену вышла та самая девушка-модель в свадебном платье. Вернее, это было уже совсем другое платье, но под руку с ней шёл тот самый нелепый юноша с той лишь разницей, что теперь рабочий халат на нём сменил костюм. Их появление вызвало бурю оваций, а я, наклонившись, шёпотом обратился к Луизе-Мари Буске, сидевшей по правую руку от меня:—?Это тот самый мастер, которому я помогал в гардеробной. Как странно, на ней уже нет корсета, а она всё ещё нуждается в сопровождающем!Луиза-Мари посмотрела на меня, как на сумасшедшего, и произнесла с плохо скрытым негодованием:—?Вы с ума сошли, Пьер! Что вы такое говорите! Это господин Ив Сен-Лоран!Потом был ужин. Тот самый, с которого всё началось. Обычно мы вспоминали именно его, когда рассказывали о нашем знакомстве, точнее, об его официальной части. Но не упоминали деталей. В тот момент, когда ты вышел на подиум, чтобы сорвать бурю оваций и восхищения, я почувствовал себя дураком. К тому времени я уже искусно овладел мастерством заводить, что называется, ?правильные великосветские знакомства? и ты, сам о том не подозревая, заставил меня испытать досаду. После дефиле я подошёл к тебе, стараясь казаться непринужденным и нервно смеясь, пожал руку, выражая своё (кстати, совершенно искреннее) восхищение. Думаю, я произвёл тогда не лучшее впечатление. Отчасти этот ужин должен был быть моей попыткой реабилитироваться, и я с треском её провалил. А ведь не ради меня, а ради Бернара, с которым ты жаждал завести знакомство, была организована эта встреча в ресторане… С самого начала я нервничал и от того излишне налегал на вино, при том что ты, которому в будущем алкоголь разрушит жизнь, ты не пил ни капли. Сейчас мне это кажется забавным. Не знаю, что нашло на меня, когда на понятный вопрос Луизы-Мари, что я всё-таки думаю о твоей коллекции, я имел наглость ответить:?Определенно, мсье Сен-Лоран одевает женщин лучше, чем раздевает?.Это была шутка, шутка, основанная на том эпизоде в гардеробной, о котором знали мы двое, но она не удалась. Ты покраснел, а Бернар с такой силой наступил мне ногу, что это было заметно.—?А чем вы занимаетесь, Пьер? —?ты совладал с собой.Бернард не дал мне ответить.—?Пьер мой помощник. В бизнесе.Я уставился на Бернара и произнес с плохо скрываемым сарказмом.—?Да, художники особенные люди… им часто нужна помощь.—?И чем же вы помогаете? —?услышал я твой голос. —?Держите кисти?За столом снова повисла неловкая пауза, но это был отличный реванш. Я не мог сдержать улыбки. Наши взгляды встретились.—?Иногда могу подержать… Это приятно.—?Ну да… не сомневаюсь… Вы скрашиваете собой любое общество… —?ты понизил голос и склонился над своей тарелкой.Я попытался сменить тему, переведя её на войну в Алжире, чтобы через несколько минут узнать, что Оран был твоим родным городом. Я уже не мог сделать хуже и думаю, нашим общим знакомым было стыдно за моё поведение. Ни тогда, ни потом я не хотел обидеть тебя или как-то задеть. Ты выглядел удивительно юным, скромным и мягким, в своих крупных очках в тёмной оправе и застёгнутом на все пуговицы чёрном костюме, который даже как будто был тебе несколько великоват. От того мои неуместные реплики граничили с пошлостью. Но как оказалось, не будь я так дерзок в тот вечер на словах, то не получил бы повода загладить свою вину, предложив проводить тебя до дома.—?Надеюсь, вы не сердитесь на меня, Ив,?— тихо произнёс я, подойдя к тебе в гардеробе, пока Бернар забирал наши пальто.—?Сержусь? Совсем нет…—?Мне кажется, я вёл себя… бестактно за ужином. И сожалею, если мои слова вас огорчили.—?Дааа… —?ты протянул это с намеренной иронией, соглашаясь с моим вердиктом себе. —?Но не беспокойтесь об этом, Пьер. Я думаю, ваши слова могли больше задеть вашего спутника, чем меня.Ты говорил это, не глядя на меня и чуть улыбаясь, смотрел перед собой, немного вниз и я тогда подумал с изумлением: неужели это флирт?Возможно, мне это казалось, и вино позволяло выдавать желаемое за действительное. Я не то чтобы был пьян, но достаточно подшофе, чтобы рискнуть. Я вообще ничего не знал о тебе, и в тот час забыл всё о самом себе.—?Уже поздно. Я провожу Вас.—?Зачем? —?ты посмотрел на меня на этот раз вполне ясно, улыбнулся, давая понять, что это абсолютно риторический вопрос.—?Потому что… вы не выпили столько же вина, как я… —?я уронил своё пальто вместе с вешалкой.—?Мне угрожает большая опасность в вашем лице, Пьер, в таком случае,Наши друзья подошли как раз вовремя, но я уже знал, что хочу продолжить этот разговор.И мы продолжили. Я помню, что, оставшись с тобой наедине, вдруг почувствовал сильное смущение и начал отчего-то говорить о Бернаре. Ты сказал, что восхищён его работами, а я согласился, что тоже являюсь его большим поклонником. Помню, как ты насмешливо посмотрел на меня и сказал:—?О, я в этом даже не сомневаюсь.Конечно, ты знал, что мы живем вместе. Это не было секретом. Но знаешь, весь этот ужин напоминал мне французский водевиль, где каждый из персонажей, что называется ?имеет ввиду другого?.А потом меня осенило.—?Он может нарисовать вас, хотите? Думаю, ему будет приятно.—?Нарисовать… меня? —?ты растерялся. —?Вы так думаете?—?Уверен. Приезжайте к нам в Прованс. У Бернара как раз несколько свободных дней до начала фестиваля. Это милое шале…—?Шале? Я слышал, это целый замок…—?Люди всё преувеличивают! —?я махнул рукой. —?Так вы приедете? Мы будем рады…Мы остановились возле твоего дома, как раз под фонарём. Ты стоял, прислонившись спиной к каменной стене, и в тот момент я понял, что хочу тебя поцеловать. Но этого я, конечно, не сделал. Это было бы слишком для одного вечера.—?Спокойной ночи,?— ты развернулся, чтобы уйти, а я неожиданно сказал:—?Ив, если вам понадобится помощь… с корсетом или что-то в этом роде… можете обращаться.Ты обернулся, и по твоему лицу я понял, что опять сморозил чушь.—?Почему бы вам не заняться своим корсетом, Пьер? Он затянут слишком туго. —?И снова эта странная, ?лунная? полуулыбка. —?Впрочем, спасибо. Я приму к сведению.Ты принял. Но знал ли ты, что сделаешь это на пятьдесят лет вперед?Париж, наши дни.—?Бернар Бюффе, художник, широко признанный к двадцати годам за свои работы, несущие хмурое, меланхолическое настроение и отражающие атмосферу, царившую после Второй мировой войны. Родился в 1928 году в Париже… —?гнусавый и нудный голос экскурсовода наводил на Одетт тоску. Она подошла чуть ближе к группе школьников и нескольких взрослых, которые рассеянной кучкой столпились возле картины на стене галереи. Взгляд женщины скользил по серому полотну, на котором была изображены плоская, будто вдавленная в холст рыба с приоткрытым ртом.?Такую с пивом хорошо?,?— подумала про себя Одетт.Она слушала страшно скучный рассказ экскурсовода, которая рассказывала творческую биографию Бернара Бюффе, словно выученную со страниц школьного учебника. Топорно, сухо, несомненно, что слушатели забудут её через пять минут, отойдя к другой картине. Учёба в Школе изящных искусств, ранний успех, сотрудничество с ведущими деятелями культуры и искусства Франции, женитьба на Аннабель Швоб де Люр, болезнь Паркинсона…—?Аннабель была не только женой, но и главной натурщицей для Бюффе и он часто изображал её на своих картинах,?— вещала экскурсовод.Женщина не удержалась.—?А как насчёт Пьера Берже? —?громко произнесла журналистка, обратив на себя внимание толпы.—?Простите? —?экскурсовод удивлённо посмотрела на неё.—?Я спрашиваю, как насчёт влияния Пьера Берже на раннее творчество Бюффе? Многие источники придают ему большое значение… всё-таки они семь лет прожили вместе… ну, до того момента, как он встретил свою жену.Она с лёгким злорадством отметила, как растерянно расширились зрачки экскурсовода, и та нервно затеребила цепочку на груди. По группе слушателей пронесся возбуждённый шёпот. Отлично… ей удалось их по крайней мере заинтересовать…—?Прекрати, пойдём! —?подошедший Поль взял её за руку и отвёл в сторону. —?Ну и зачем ты это делаешь? Господи, достала всех своим Берже! И здесь не смогла промолчать! Ну кому какое дело до того, кто и с кем жил, а?—?Между прочим, на мой взгляд, Бернар был вполне состоявшимся художником к тому моменту, как встретился с Пьером! —?Одетт ещё раз кинула взгляд на картину. Рыба словно смотрела прямо на неё своими по-рыбьи тусклыми, мутными глазами. —?И я не думаю даже, что он был настоящим гомосексуалистом.—?Ну да, может быть тебе ещё развить теорию о том, что это Пьер Берже его совратил,?— муж вздохнул. —?Напиши ещё одну книгу!—?Нет, я так не думаю… но это лишний раз подтверждает то влияние, которое этот человек умел оказывать на людей. Он окружал себя творческими людьми, как произведениями искусства, при том что сам в жизни не создал ни одного…Поль ничего не ответил, и она не стала продолжать разговор.Вернувшись домой и воспользовавшись тем, что Поль рано лёг, Одетт села за стол, зажгла лампу и вновь погрузилась в мир воспоминаний. Рядом с ней на столе лежал целый архив материалов: книги биографов, вырезки из журналов, газет,?— всё, что удавалось достать.Она наугад взяла одну из книг и стала листать, словно ища подтверждение своим мыслям. Женщина чувствовала предательскую дрожь, когда глаз цеплялся за знаковое имя в строчках.?Когда говорят о Бернаре Бюффе?— громко, восторженно,?— шёпотом называют имя человека, который помог ему проделать путь от мансарды до замка: Пьер Берже. Но кто такой он сам???Пьер Берже появляется и исчезает из гостиных, подобно чарующему и неуловимому дуновению ветерка; он бывает у Франсуазы Саган и Мари Луизы Буске, на балу баронессы де Карболь, и в баре Пон-Руаяль, во флигеле издательства ?Галлимар“.?Он человек иного поколения. Он вырос в эпоху, когда искусство и философия были ?ангажированы‘. Всё было либо белым, либо чёрным. Война была войной, а свобода?— долгом. Жизнь избавила этот прагматичный ум от мечтаний о мастерах?— он встретил их в восемнадцать лет. В 1948 году Пьер приехал в Париж и познакомился с Жаном Кокто и Жаном Жиано, с которыми был особенно близок. В декабре 48-го он основал Paris Mondial, которая поддерживала таких писателей, как Камю, Кено и Бретон…?Его культурный аппетит безграничен. Один поэт, друг Жюля Лафорга познакомил его с джазом, а так же со всем Бетховеном, Вагнером, Брамсом и Шуманом‘.?Пьер Берже, чувствующий себя в мире изречений так же комфортно, как в светской гостиной, понимает, что в присутствии художников все его знания тают, как сделанные из воска латы. Он может защищаться лишь физической мощью и умением управлять, которые другие люди ставят на службу своему творчеству. Его принцип?— ?не узнавать себя ни в ком‘. Он делит с изгнанниками привилегию чувствовать себя повсюду, как у себя дома. Он очень рано, по его собственным словам, стал ?знаться с миром‘ и это образование развило в нём чувство слова и умение очень изящно произносить жестокие вещи‘.Одетт закрыла глаза и тихо произнесла себе под нос, как бы заканчивая обрывок фразы:?Он сделал себя сам и никогда не испытывает страха. Этим оружием он может сражаться со всем. Кроме одного человека…‘Прованс, 1958 годЯ смотрел на Бернара, пока тот разговаривал с Франсуазой Саган, и думал с тоской, что совсем скоро, не пробьет ещё и полуночи, как она напьется, начнёт говорить о политике и бить бокалы. За это я одновременно обожаю и ненавижу её.?Пьер, почему вы не танцуете?‘?— слышу я кокетливый смех.?Я ждал, пока вы обратите на меня внимание, Сюзанна…‘Бернар посмотрел в мою сторону, наши взгляды пересеклись, и я отвёл свой. Очередная короткая стычка вчерашним вечером испортила обоим сегодняшний праздник.—?Я не понимаю тебя…как ты можешь быть таким… так легко общаться с этими людьми, половину из которых ты терпеть не можешь! Улыбаться, заводить знакомства… —?заявил он мне, когда мы возвращались с ужина у баронессы де Карболь.—?Да, я делаю это, чтобы ты сам мог вот так стоять и с чистой совестью меня в этом упрекать! —?крикнул я. —?Снимаю с тебя эту неприятную обязанность!Хотел бы я, чтобы он отменил сегодня этот званый ужин. Но разве это возможно, когда приглашено столько народу? И надо же?— все обсуждают недавно прошедший показ у Диора…?Что вы думаете о молодом Сен-Лоране, Пьер?‘?Я думаю, что он очарователен… —?пауза. —?Но в нынешней ситуации с политикой Буссака боюсь, долго ему не продержаться на этом олимпе…‘?Ах, вы как всегда не можете не подбавить яду, Пьер! —?снова неестественный смех. —?Кстати, было бы приятно видеть милого Ива здесь… Бернар, почему вы его не пригласили?‘Бернард нашёл, что это действительно большое упущение. Ведь мы говорили об этом.?Он хочет заказать у тебя свой портрет‘,?— заявил ему я, памятуя о нашем разговоре с тобой на улице. И только.Ты покорил Париж своей деликатностью и утончённостью. Но я бы не хотел видеть тебя на сегодняшнем вечере у нас с Бернаром. Слишком много ?лишних людей‘.О, вот она?— бесценная свободная минута, когда я выполнил свой долг гостеприимного хозяина и смог подойти и присесть рядом с тем, кого я всегда был рад видеть.-Ты всё так же бегаешь, как мальчишка, Пьер… —?Жан улыбается мне, и в одной этой улыбке я вижу столько тепла, сколько не подарят десятки точно таких же. —?Присядь, поговори со мной. Ты всё время куда-то спешишь…Мы говорим о Бернаре. Я знаю, что Жан видит меня насквозь. Я ухожу от ответов на его деликатные вопросы. Как это получается, что мне хочется говорить о том, о чём я не могу сейчас говорить? Даже с ним…—?Я хотел удостовериться, что у тебя есть свои сбережения… на случай, если у вас с Бернаром что-то не заладится…Я пожимаю плечами.—?Что у нас может не заладиться?—?Ты не любишь его.Смотрю на Кокто и поражаюсь, как может этот человек говорить такие вещи и так, что тебе словно открывается какая-то новая истина каждый раз. Я бы никогда не решился сказать это вслух, даже самому себе. Ведь я не согласен сам с собой… что не люблю Бернара. Но я устал. И запутался…—?Конечно люблю. Но мы почти семь лет уже вместе. Конечно, всё меняется… и чувства уже не те… —?небрежно бросаю я.—?Ты говорил, что мог бы провести с любимым человеком всю жизнь. Что такое семь лет?—?Всё зависит от того, сколько мне предстоит жить… —?пытаюсь перевести всё в шутку, но внутри меня словно окатывает ледяной водой. Семь лет! А впереди вся жизнь… Вся жизнь с Бернаром!Поворачиваю голову и смотрю на Бюффе. Мой дорогой художник… Что так меня влекло когда-то? Эта меланхоличная томность? Скучающая нерешительность? Меня от неё теперь клонит в сон и нарастает раздражение.—?Помнишь, однажды ты спросил меня, как понять наверняка, что любишь… —?прозвучал рядом тихий голос. —?И я сказал тебе, что когда ты встретишь свою настоящую любовь, то у тебя не возникнет такого вопроса.Я повернулся и посмотрел в усталое, худое лицо. Он выглядел плохо?— совсем больным, и мне стало тревожно. Я взял Жана за руку, чтобы ощутить тепло ладони живого человека, а не бесплотного призрака, который просидел весь вечер возле стены.—?Не беспокойся обо мне, я не пропаду, ты знаешь. Ты хорошо себя чувствуешь?Кокто грустно улыбнулся.—?Я уже давно не чувствую себя вообще.Ты приехал. К счастью, Бернар с радостью готов был принять тебя в нашем с ним доме (замке, как некоторые его называли) в Провансе и сходу согласился рисовать тебя. Вот только мне совсем не понравился готовый портрет. Мне вообще вдруг перестали нравиться его картины. Мне! А ведь я продавал их, я знал наизусть почти каждый штришок, каждую линию. Они создавались на моих глазах. Я не мог понять, в чём дело, но из них будто ушёл свет… Или смысл… Или твой свет затмил их теперь… я не знаю. Сначала я бы рад твоему визиту, у нас подобралась отличная компания, но потом твоё присутствие рядом начало меня тяготить. Не потому что мне было неприятно видеть тебя, нет. Просто я чувствовал, какие ограничения накладывает на меня моё положение. Я думал о тебе постоянно. Но намного тревожней было моё желание, чтобы и ты думал обо мне…Стояла ранняя весна, и погода уже достаточно потеплела для прогулок. После обеда, перед кофе, мы выходили, чтобы, как выражался Бернар, ?побродить в соснах‘. Я полюбил эти прогулки уже за то, что мог идти с тобой рядом и разговаривать. В тот день было особенно тепло, а Бернар неожиданно заявил, что хочет немного поработать и отправил нас гулять вдвоём. Это был первый раз с момента твоего приезда, когда мы остались наедине. Я снова начал теряться в разговоре, у меня возникало чувство, будто ты видишь меня насквозь.—?Знаете, я рад пообщаться с вами с глазу на глаз… —?неожиданно сказал ты, не поднимая головы, пока мы шли вниз по тропинке со склона, удаляясь всё дальше в сосновый бор.—?Вот как?—?Да… мне интересно ближе узнать человека, про которого говорят, что он оказал такое большое влияние на творчество Бернара Бюффе.Я не удержался от улыбки.—?Ну, если мое влияние заключается в том, что я иногда едва ли не силком заставлял его вставать к мольберту и работать… то, пожалуй, я соглашусь, что моё влияние было огромно.Мы замолчали на какое-то время и просто шли вперёд, вдыхая терпкий запах хвои и прислушиваясь к пению птиц. Небо было безоблачно-синим и ясным, и на меня снизошло вдруг спокойствие. Так хорошо было просто идти, никуда не торопясь, и наслаждаться этой естественной природной тишиной и спокойствием. Мне кажется, мы неосознанно удалялись всё дальше от дома, и возникшее между нами теперь пространство откровенности утрачивало напряжение, которое прежде заставляло меня вести себя неестественно нервно.—?Сколько вам лет, Пьер? —?поинтересовался ты, с любопытством глядя на меня.—?Много. Двадцать семь. Но я выгляжу старше своих лет…Ты забежал чуть вперёд, остановился у дерева и обхватил рукой бурый ствол, прислонившись к нему. Ветер растрепал аккуратно уложенные волосы, и тебе это очень шло.—?Не думаю, что вы выглядите старше. Скорее, хотите таким казаться.—?Вот как? —?я встал рядом, приобняв дерево с другой стороны, и с некоторым вызовом посмотрел на тебя. —?Вам виднее. Ведь не каждому дано стать директором дома моды в двадцать один год.—?Это большая ответственность… —?ты поправил очки и отвернулся, как будто смутившись. —?В каком-то смысле, мне не оставили выбора. Я мог бы отказаться, но…—?Но кто же откажется от такого предложения, верно?—?Верно.Мы снова замолчали. Меня внезапно охватило необъяснимое чувство восторга. Момента, который всегда приходит неожиданно и застаёт нас врасплох, заставляя увидеть привычные вещи словно под другим углом зрения. Я подумал, как прекрасен этот лес, и небо, и пение птиц, и вся моя жизнь вдруг начала казаться мне невероятно прекрасной. В такие минуты тебе словно ненадолго приоткрывают завесу смысла жизни, и ты обнаруживаешь, насколько мудрее и больше весь этот мир в сравнении с прошлыми твоими хмурыми мыслями и терзаниями.—?Но ведь и вы уже сделали неплохую карьеру, Пьер. Вам есть чем гордиться. Мы здесь второй день, а мне кажется, что вас заочно знают все мои друзья, соседи… весь Париж… О Вас говорят на каждом углу… —?ты смотрел лукаво и как будто даже с лёгким вызовом.—?Надеюсь, всё же о Вас будут говорить больше. Но вы сами вывели формулу моего успеха. Я слишком много говорю.—?Расскажите о себе!Я пожал плечами и сунул руки в карманы.—?У меня довольно скучная банальная биография. Я родился в Пуатье, приехал в Париж в восемнадцать лет и учился на юриста, потом бросил это, потому что хотел заниматься журналистикой. Писал статьи для разных журналов, брал интервью… Тогда же познакомился с Бернаром, помог ему снять студию… Знали бы вы, в какой помойке он жил… Он художник, творец до мозга костей. Его не интересует все бытовое, начиная от обстановки и заканчивая разговорами. Не знаю, как он не умер с голоду! Когда он рисует, то забывает даже о еде.—?Мне это знакомо.—?Мы начинали с нуля. Но вы правы, моя общительность сделала полдела. Знаете, я считаю, что пядьдесят процентов успеха?— это оказаться в нужном месте с нужное время… А для этого, сами понимаете, нельзя сидеть на месте. Мне повезло. Моя работа позволила мне познакомиться со многими интересными людьми. Я это использовал. Не для себя. Для него.—?Но как же… а сами вы… Вам ничего не нужно? К чему стремитесь вы? —?ты подошел ближе. Я так растерялся, что просто молчал. И смутил тебя. Ты вновь отступил в сторону.—?Здесь чудесное место… очень красиво! Хорошо жить на природе. Идеальное место для художника. И для того, кто ищет покоя.—?А знаете… Ив… —?взволнованно начал я. —?Спросите кого угодно из моих знакомых… что ищет Пьер Берже? И вам наверняка скажут: признания, успеха… может быть, даже денег. Или славы. Какого-то величия… И все они будут неправы.Я сам не знал, зачем сказал это, слова сложились в фразу почти непроизвольно. Они шли откуда-то глубоко изнутри и были настоящим откровением.—?Да? И что вы на самом деле ищете?Мы глянули друг на друга. В твоих безмятежных, спрятанных за стёклами очков глазах мне почудилось какая-то печальная обречённость. И снова это чувство, будто бы ты уже знаешь ответы не только на мой?— нет! —?на все вопросы.—?Я… я даже не знаю, что сказать…—?Я спросил, потому что подумал… просто, знаете… а вдруг, мы с вами ищем одно и то же? —?ты сказал это очень тихо. —?В таком случае об этом лучше знать заранее…Я нервно сглотнул, заметив, как близко ты стоишь ко мне, и как сам я близок к тому, чтобы совершить какое-то безумие. Например, сказать, что ищу тебя. Что вот, нашёл и теперь в отчаянии и не знаю, что с этим делать.Подул ветер, и ты зябко поёжился, запахивая полы пальто и отворачиваясь от меня. Еще немного и я бы тебя поцеловал. Я уже проделал это несколько раз в своих фантазиях и мне было стыдно, но я не мог перестать фантазировать об этом.—?Пора возвращаться. Иначе мы заблудимся… Нас наверняка уже все заждались… -качнувшись в сторону на вытянутой руке, ты отпустил дерево и внезапно сорвавшись, бегом бросился вверх по склону.Обед прошёл отвратительно. Всех почему-то очень беспокоила моя молчаливость и каждый, включая Бернара, считал своим долгом отпустить шутку по этому поводу. Ты попросил меня передать тебе соль, а я опрокинул, задев локтем, твой бокал с вином. Ты вскочил и на белоснежной рубашке проступило алое пятно. Все засуетились.Я видел, каким взглядом посмотрел на меня Бернар, но я знал, что он ничего не скажет. И это злило меня ещё сильнее?— ведь он видел, не мог не видеть, что происходит. Но никогда не говорил напрямую…—?Ты написал вступление? —?только и спросил он вечером, когда зашёл ко мне в комнату.Речь шла о предисловии к книге о его творческой биографии, которая должна была выйти в этом году.—?Да,?— только и ответил я и отвернулся к окну.Он погасил свет, и я закрыл глаза. Чужие пальцы взяли из моих сигарету и потушили о подоконник, потушив последний огонёк.После я не мог уснуть уже несколько часов. Присутствие Бернара рядом, чувство, к которому я уже привык, стало чем-то лишним, от чего мне хотелось избавиться. Может быть, я испытывал стыд за свои мысли о тебе, лёжа рядом с человеком, с которым прожил уже семь лет. Не в силах терпеть это я встал, оделся и вышел из комнаты. Мне нужно было просто уйти куда-то, побыть наедине, но ничего не получалось. Проходя мимо комнаты, где ты спал, я остановился, и меня охватило пугающее желание постучать. Было два часа ночи. Я не мог этого сделать. Поэтому просто вышел на балкон и несколько минут стоял, вглядываясь в очертания деревьев и построек вдалеке. Ночь была очень тёмная, но мне нужна была эта темнота, я хотел её, хотел спрятаться в ней от самого себя. Шел небольшой дождь, и от того ещё сильнее пахло хвоей. Я обожал этот запах, он успокаивал меня. Мне казалось, я смогу простоять так очень долго, просто дыша, к тому же, там, на балконе, думать о тебе было легче и приятнее, чем лёжа в одной постели с Бернаром. Я уже знал, что происходит. Словно вспомнив название давно забытой песни обнаруживаешь, что тело выдаёт твои чувства: сердце колотится, как сумасшедшее, в груди становится тесно и одновременно широко. Запахи острее, цвета ярче, мысли путаются в голове. Одновременно чувствуешь себя безумно счастливым и несчастным. Я не верил в любовь с первого взгляда и прочие глупости. Но понимал, что уже влюбился в тебя. А когда и в какой момент это произошло, не имело значения. Жан был прав. Здесь не было сомнений.Я не заметил, как ты появился. Повернувшись, чтобы уйти, я увидел тебя стоящим в дверях, одетого в халат. Не знаю, сколько ты простоял там, но я всё равно был потрясён. Ты напоминал привидение, белым силуэтом выделявшееся в темноте дверного проема.—?Не спится?—?Я вышел покурить… —?соврал я, чтобы хоть что-то сказать.Подойдя ближе, ты попросил у меня сигарету. Я смотрел в твоё лицо, пытаясь понять, что не так и понял: ты был без очков. Ещё ни разу я не видел тебя без очков. Совсем другое лицо. Поразительно. Я даже не мог понять, нравится ли оно мне таким больше или нет, но определённо оно выглядело совсем юным.—?Здесь хорошо жить, наверное… —?ты задумчиво облокотился на перила. —?На природе. Но, увы, завтра я возвращаюсь в Париж.Я вздрогнул.—?Завтра? Почему?—?Потому что, мне кажется, мне стоит уехать… —?ты посмотрел прямо мне в глаза. Несмотря на то, что было очень темно, я видел твоё лицо невероятно отчетливо, словно при дневном свете. Потом я понял, что просто луна вышла из-за туч.—?Я пойду спать. Здесь становится прохладно…Ты кивнул, и мы вернулись в коридор. Дойдя до двери твоей комнаты, мы оба остановились и я, несомненно, в большем ужасе. Мне нужно было идти вперёд, на ходу пожелав тебе спокойной ночи, пронестись до своей двери, не останавливаться… Но я остановился. Я смотрел на тебя, на то, как ты открываешь дверь, распахиваешь её и заходишь. Никто из нас в тот момент не пожелал друг другу хороших снов. Я не увидел в этом прощания, а главное?— желания проститься. Если бы ты просто закрыл дверь так сразу и лишил меня возможности зайти следом… если бы я сразу прошёл мимо…Дверь хлопнула. Я закрыл её, зайдя в твою комнату. Я почти не понимал, где нахожусь. Мы оба молчали. А потом ты неожиданно сам поцеловал меня, сделав даже не шаг, отчаянный рывок навстречу, и мы оба провалились куда-то, исчезнув, растворившись в этой темноте и друг в друге. Всё было как во сне. В какой-то момент я, кажется, и правда поверил, что сплю и совершенно перестал смущаться. Ты отдался удивительно легко. Ты и потом всегда делал это легко. Но в тот, первый раз, когда мы ещё так мало знали друг друга, это поразило меня. Поразила такая открытость. Ты не боялся. Тебе было всё равно, что где-то там, за стенкой спит Бернар, что мы сами едва знаем друг друга. Ты просто шёл за своим желанием и чувством, и я шагнул следом за тобой.Помню, как посмотрел на тебя, когда всё закончилось и, услышал твой тихий стон. Это навсегда осталось моей привилегией?— видеть твоё лицо в такие моменты. Почти сразу я ощутил удивительное успокоение. Словно меня долго мучила боль и я наконец принял лекарство. Было так странно, что совсем недавно я лежал точно так же у себя в комнате, рядом с Бернаром, а теперь рядом был ты. Но в то же время было во всём этом что-то необъяснимо правильное. Я хотел дотронуться до тебя, чтобы проверить, не сон ли это, как вдруг, в коридоре, за дверью, вспыхнул свет. Мы оба застыли в ужасе. Я представил, как Бернар, проснувшись, видит, что меня нет, заходит сюда и видит нас вместе… Это напоминало какой-то плохой комедийный водевиль. Кажется, ты подумал о том же самом, потому что резко вскочил с кровати и принялся искать очки. Я не знаю, зачем они тебе понадобились в этот момент, возможно, ты чувствовал себя более уязвимым без них, но к слову, они никак не желали находиться в темноте, а свет зажигать мы не рискнули. Я слышал шаги за дверью, и когда ты, распахнув двери шкафа, жестом показал мне на него, то, почти не задумываясь, бросился туда. Помню, как мимоходом меня поразило, что у тебя самого было не так уж много одежды и, вытащив часть вешалок, я смог вполне нормально туда поместиться.—?Я чувствую себя глупо… —?я посмотрел на тебя, стоявшего ?в дверях шкафа‘. Ты улыбался.—?Если хочешь, я тоже могу туда залезть, и тогда мы оба будем чувствовать себя глупо…—?А что подумает Бернар, если зайдёт в комнату и увидит только кучу выброшенной на кровать одежды?Тут только до меня дошло, что в дверь никто не постучал. Выглянув, я обнаружил, что и свет в коридоре погас. Никто не шел искать нас, чтобы уличить. Мы начали смеяться и не могли успокоиться несколько минут. Понимая, что оставаться здесь дальше было рискованно, я оделся, выглянул в коридор и, убедившись, что Бернар не стоит там, чтобы взять нас с поличным, вышел. Мы даже толком не попрощались, да и каким могло быть прощание после такого? Теперь, когда наваждение спало, нам обоим было неловко. Я пожелал тебе спокойной ночи и вернулся к себе. Помню, как с ужасом ждал следующего утра и не мог заснуть. Меня волновал не сам факт измены, а его обстоятельства. Я никогда не хотел причинить боль Бернару, но понимал, что причиню её, могу причинить и, скорее всего, это сделаю.На следующий день ты уехал, как и обещал. Мы толком даже не простились и не условились о следующей встрече. Ты ничем не намекнул, что хотел бы видеть меня, и моё сердце было разбито этим неожиданным равнодушием. Будто бы ничего и не происходило ночью, будто бы ты не целовал меня и я вновь какой-то чужой, посторонний тебе человек. А что я, дурак, себе вообразил? То, что Бернар даже не пытался уговорить тебя задержаться, навело меня на подозрения. Я все думал о том, зачем он вставал этой ночью и почему не спросил меня наутро, где я был, когда он проснулся? Итак, ты уехал. А я остался в доме, где всё стало чужим, и человек, с которым я жил и которого, как казалось, любил когда-то, в том числе. Жалел ли я о том, что сделал? Нет. Но я жалел себя и Бернара. Я понимал, что уже зашёл за такую черту, где измена приобретает характер предательства.Париж, 2016 год—?Одетт, хочется задать вам откровенный вопрос… он интересует и наших телезрителей и меня лично…—?Конечно…—?Почему вы выбрали эту тему для своей книги? Я хочу сказать, что она действительно необычна, но в то же время спорна и однозначно вызовет ажиотаж в обществе. Ведь вы могли написать биографию известного кутюрье так же, как это делают другие… воздерживаясь от открытых оценок. Писать про творческий путь человека, творившего эпоху, одним словом, писать о художнике, его музах и произведениях искусства. Но, как можно понять из отрывков, ваша книга в большей степени посвящена не Ив Сен-Лорану, а Пьеру Берже.Одетт улыбнулась. Она ждала этого вопроса и была к нему готова. В телевизионной студии на неё были направлены десятки вопрошающих глаз. С того момента, как контракт на выход книги был заключён, из обыкновенной журналистки она превратилось в знаменитость, у которой самой берут интервью. Непривычно волнующее, но вместе с тем интересное чувство?— оказаться в центре внимания если не всей страны, то по крайней мере её просвещённой части. Чутьё её не подвело?— Филипп Жерар, прочитав книгу, нашёл идею ?блестящей, оригинальной и провокационной‘.?Вы правы, Франция свободная страна, а у вас точка зрения независимого и смелого эксперта. Но никто не расскажет о книге лучше самого автора. Не стесняйтесь, рекламируйте себя!‘После нескольких ?ударных‘ рекламных статей в газете её пригласили на парочку телевизионных шоу (пока сомнительного качества), но ещё несколько было запланировано сразу после презентации книги, выход которой был назначен через месяц. Одетт применила маркетинговый подход?— отрывки из её произведения быстро разошлись по интернету, привлекая к себе ещё больше внимания.—?Буду с Вами откровенна… —?она старалась смотреть в лицо ведущей, своей собеседницы и говорить как можно более проникновенно. —?Моя семья никогда не интересовалась искусством, но мне посчастливилось выйти замуж за художника. И в какой-то степени я знала тему, о которой пишу. В последние несколько лет, так уж совпало, мне доводилось брать интервью у разных людей, в том числе из мира моды, и мне кажется, я смогла составить очень точное преставление об этом удивительном, хотя и жестоком ремесле. Ив Сен-Лоран всегда был моим любимым кутюрье, помимо Шанель. Я долго вынашивала идею… во мне боролись противоречия… я понимала, что рискую! Но знаете, единственное, чего мне хотелось бы?— это справедливости!?Не слишком ли пафосно прозвучала последняя фраза? Ну да ладно. Они всё равно проглотят...?—?Одетт, удалось ли вам лично пообщаться с Пьером Берже? —?задала следующий вопрос ведущая.—?Нет. Он знал о моих просьбах пообщаться с ним, но от личной встречи отказался,?— женщина победоносно улыбнулась в камеру. —?Хочу сказать, что в мои намерения не входило очернить человека или кого-либо оскорбить. Я всего лишь старалась быть беспристрастной в своём журналистском расследовании. И если его результаты говорят не в пользу господина Берже… что ж, он может их оспорить. И для меня было важно, чтобы книга вышла в свет при жизни этого человека… не очень-то красиво бросать вызов тому, кто уже не может ответить… как делают некоторые авторы, которые пишут биографии умерших знаменитостей.—?Заканчивая нашу беседу, скажите,?— полюбопытствовала ведущая. —?Какое главное открытие вы сделали для себя в процессе написания книги?Одетт вздохнула и провела рукой по распущенным волосам, убирая их назад. Так она всегда делала, когда нервничала.—?Пожалуй, главной для меня стала ирония судьбы самого Ива Сен-Лорана. Великий модельер, посвятивший жизнь служению женщинам, свободе их самовыражения, давший им силу через одежду, боровшийся с плохим вкусом и посредственностью, человек, всегда выступавший за свободу, сам оказался заложником в своей личной жизни. Он продолжал борьбу в своих рисунках, но не мог отстоять свою независимость в отношениях! Парадокс, верно? Как истинный художник и гений он был вынужден пожертвовать собственным счастьем ради того, чтобы сделать счастливыми миллионы других.Когда примерно через четверть часа радостная Одетт вышла на улицу, где её ждал Поль, то не могла скрыть восторга и бросилась мужу на шею.—?Ты не представляешь! —?она крепко обняла его. —?Уже на сегодняшний день есть несколько сотен предзаказов, а ведь книга ещё не вышла! Поль… я чувствую, что в нашей жизни происходит нечто значительное!Мужчина мягко отстранил её и повёл к машине. Вид у него был уставший.—?Тебе не кажется странным…—?Что именно?—?Что Берже молчит. Пора бы ему уже среагировать… подать на тебя в суд…Одетт фыркнула.—?За что? Книга ещё не вышла. Он не имеет права. Мы живём в свободной стране и я вольна писать то что думаю. Если ему это не понравится, а ему, разумеется, не понравится, то… в чём дело? —?она обеспокоенно смотрела на мужа, который держал руки на руле. —?Чего ты боишься?—?Ты проделала большую работу, Оди… но у меня предчувствие, что из этой затеи не выйдет ничего хорошего. Кроме скандала. Может быть это молчание?— просто намеренное затишье перед бурей. Ты можешь вообразить себе мощь и влияние этого человека? Я беспокоюсь за тебя.—?Эй… —?она мягко накрыла его ладонь своей и убрала с руля, сжимая в руке. —?Ты преувеличиваешь. Вряд ли он сильно пострадает… Не думаю, что его всерьёз волнует, что о нём думают окружающие. Даже если он подаст на меня в суд… ну и что? Он тем самым только подтвердит написанное о себе в книге! А ты подумай… если всё и дальше будет идти так хорошо, я получу прекрасный гонорар. Смогу писать дальше… а ты?— рисовать… И ни от кого не зависеть.Поль улыбнулся и сжал в ответ её руку.—?Я тебя люблю.—?Я тоже тебя люблю. Всё будет хорошо.Париж 1958Весной 1958 года я серьёзно заболел. Такое положение дел было для меня нетипичным, ведь я всю жизнь отличался отменным здоровьем. Отчасти меня подвела именно эта легкомысленная уверенность в собственной неуязвимости. Несколько дней меня мучили боли в животе, но из-за организации выставки Бернара я не обращал на них внимание, занимаясь делами, пока не свалился в обморок. Пришёл в себя я в больнице с вырезанным аппендицитом. Постельный режим никак не входил в мои планы, поэтому из стационара я ушёл под расписку через три дня. Но то ли врач оказался не слишком ответственным профессионалом и плохо простерилизовал инструменты, то ли я в силу своего упрямства не соблюдал больничного режима, но шрам воспалился и начался сепсис. Может быть, какая-то часть меня упорно не желала признавать всю серьёзность ситуации, потому что силы мои отбирала совсем другая болезнь.Сначала мы писали друг другу часто и даже несколько раз созванивались, но у каждого была своя жизнь, дела и повседневные обязанности. Мы не могли видеться и причина, конечно, была во мне, а именно в моих отношениях с Бернаром. Моя болезнь напугала его. Он не привык видеть меня слабым и беспомощным, нуждающимся в уходе, и моё состояние ввергло его в депрессию."Пьер очень болен. Он увядает…"?— отвечал он с трагической миной на вопросы знакомых о моём отсутствии.Не сомневаюсь, в мыслях он уже похоронил меня, украсил цветами могилу и обдумывал сюжет картины, который посвятит моей кончине. Тебе я не сообщил, что случилось, потому что не хотел волновать. Да и имел ли я на это право, учитывая, что мы ещё так мало знали друг друга? Лежа в постели с высокой температурой, почти в бреду, я мыслями возвращался вновь в сосновую рощу, чувствовал запах смолы, видел твой профиль, улыбку и то, как ветер треплет тёмно-русые волосы. Иногда в этих фантазиях ты убегал от меня далеко в лес, будто чем-то напуганный, а я не мог найти тебя и бродил, крича твоё имя, чтобы в ужасе прийти в себя в собственной постели и увидеть скорбное лицо Бернара, который кладёт на лоб мне холодное полотенце. Так продолжалось две недели. Уже потом я осознал, что был на волосок от смерти, тогда меня это совсем не пугало. Жизнь без тебя уже не стоила того, чтобы за неё отчаянно бороться.В мае я кое-как оклемался и был в состоянии ехать с Бернаром в Канны. Мое физическое самочувствие по-прежнему оставляло желать лучшего, к тому же я похудел на десять килограммов и был похож на страдающих от духовного и физического голода героев на большинстве полотен Бернара. Коллективно было принято решение везти меня на юг, где солнце и праздный образ жизни обязаны были помочь выздоровлению. Но через два дня в Каннах мне вновь стало хуже, поднялась температура и я не смог подняться с постели, чтобы выйти из номера.—?Боюсь, тебе придется развлекаться в одиночестве… —?вяло сказал я Бернару. —?У меня нет сил никуда идти.—?Ты просто не хочешь выздоравливать. —?Он как-то странно посмотрел на меня и ушёл.Я погрузился в тревожный сон, а когда проснулся, то не сразу смог понять, что вернулся в реальность. Тусклый свет от настольной лампы падал из-за спины человека. На краю моей постели сидел ты.—?Пьер… почему ты мне ничего не сказал? —?в твоём голосе звучал укор. Но глаза за стеклами очков всё равно улыбались.—?Как ты узнал? —?потрясённо спросил я, вложив в этот вопрос ещё и недоумение по поводу твоего присутствия в моем номере.—?Бернар. Мы с Бернаром на… неважно. Он мне сказал. Сказал, что всё очень плохо. И я приехал. Я соскучился.—?Все хорошо… —?я почувствовал, как силы возвращаются ко мне словно по волшебству. Ты приехал. Приехал ко мне! Презрев всякое благоразумие! Это могло означать только одно: я небезразличен тебе.Ты наклонился и, приложив руку ко лбу, прошептал:—?У тебя уже нет температуры…На следующий день я был здоров.В июне мы вернулись в Париж. В обществе уже поползли первые слухи о том, что наши отношения с Бернаром дали трещину. Мы больше не появлялись вдвоём на людях, и я переехал в свою старую квартиру. Кроме того, к этому моменту в Сен-Тропе уже состоялось его знакомство с Аннабель, и я знал, что у них начался роман. Думаю, он всё понял давно и таким образом дал мне понять, что отпускает. Но окончательного разрыва между нами так и не произошло.Бернар уже был известным и любимым многими художником, твоё имя тоже было на слуху, и я не хотел впутывать тебя в вереницу тех сплетен, которые ходили о наших отношениях в кругах так называемых ?порядочных‘ людей. С тобой мы встречались сначала только по выходным и подолгу гуляли по городу. Как я любил те прогулки! Не помню, о чем мы говорили, но темы находились всегда. Бессознательно сворачивая с оживленных улиц в переулки, я обнаруживал твою руку в своей руке и мне становилось одновременно горько и радостно. Радостно от того, что ты шёл рядом со мной, а горько, потому что мы вынуждены были скрывать свои отношения. Мне отвратительны такие вещи, я не признаю двойной игры, и я всё ждал, когда же ты потребуешь от меня каких-то решительных действий? Но ты ничего не требовал. Ты не просил меня уйти к тебе от Бернара, но легче мне от этого не становилось.—?Тебе не скучно? —?ты оторвался от процесса рисования и задумчиво посмотрел на меня.Я ходил туда-сюда по твоему кабинету, время от времени подходя и заглядывая тебе через плечо. В последнее время я обнаглел настолько, что, не обращая внимания на косые взгляды, стал приходить к тебе прямо на работу. У меня появилась физическая потребность видеть тебя, а может, это был вызов с моей стороны. Окружающим, Бернару, самому себе…—?Нет,?— с улыбкой сказал я, присаживаясь на краешек твоего рабочего стола. —?Мне интересно.—?Просто мне показалось, что тебе нечего делать… —?ты переломил карандаш, который держал в руке. —?Просто я тут работаю…—?Ив, если ты пытаешься сказать мне, что я тебе мешаю… —?сообразил я, всё же несколько уязвлённый. —?Просто скажи и я уйду.—?Я не хочу, чтобы ты уходил… Но неужели тебе не скучно просто находиться здесь и смотреть на этот процесс… —?твой взгляд снова стал отстранённым. —?Я вдруг просто подумал, что ты вот точно так же стоишь и смотришь, как рисует Бернар…В твоих словах не было какого-то прямого упрёка. Повторюсь, ты никогда не просил, чтобы я оставил его. Но в тот момент я уже знал, что сделаю это сегодня. Я ехал, чтобы порвать с человеком, с которым прожил восемь лет. Что это были за годы? Я уже и не помнил. Но, кажется, они были счастливые… Бернар всегда говорил, что я спас его от нищеты, в шутку, конечно, но ведь он сам дал мне намного больше… Он открыл мне впервые двери в мир искусства под названием живопись, и разбудил в сердце нечто такое, о существовании чего я и не подозревал. И он был первым, кто сказал мне, что любит…Объясниться так и не получилось. Да и любые мои объяснения едва ли могли бы смягчить удар по его самолюбию. Я просто собрал оставшиеся вещи, сложил их в два чемодана и поставил у двери. Он стоял на пороге гостиной и смотрел на меня так, как мог смотреть только он один: с трагичным смирением человека, который всегда считал, что страдания есть неотъемлемая часть развития личности.—?Уходишь?—?Да. —?Я с трудом заставил себя поднять глаза.—?Я знал, что рано или поздно ты это сделаешь. Я это знал ещё в тот день, когда ты пошёл провожать его первый раз.Удивительно, но он не злился. Я знал, что это не потому, что ему все равно. Я хотел сказать, что сожалею о том, что произошло, попросить у него прощения, сказать, что хотел бы остаться ему другом, но не мог. Потому что не чувствовал себя виноватым. Не знаю, как это объяснить… Я уходил от него к тебе и будто бы с самого начала эти восемь лет, прожитые с Бернаром, были лишь ступенью навстречу тебе. Я не мог просить прощения за то, что люблю тебя. Потому что именно так это и должно было быть. И он это понял, и я. И ты, как оказалось, тоже.На следующий день я пришел к тебе, чтобы заявить с порога, что с Бернаром всё кончено.—?О… мне очень жаль… —?ты печально вздохнул.—?Неправда. Ни черта тебе не жаль! —?это вырвалось непроизвольно резко.—?Мне жаль Бернара… кто же теперь будет продавать его картины?Я думал, что это ирония, но как оказалось, ты говорил вполне серьёзно. Я стоял в растерянности, и вдруг меня охватило ужасное подозрение: а что если моя любовь совершенно односторонняя? Что если ты не просил меня бросить его, потому что тебе вовсе не было нужно, чтобы я был с тобой? Но я не мог опуститься до того, чтобы вот прямо так взять и спросить там, в твоём кабинете, любишь ли ты меня?И я стоял просто так, сам не зная, чего жду. А потом ты закончил рисовать, неожиданно встал и, подойдя ко мне, обнял. Без единого слова. Меня всегда поражала эта твоя удивительная способность?— в одном жесте, как в одном штрихе карандаша, изгибе линии, выражать порой такую гамму чувств, которую не каждый в силах был бы произнести на словах. Ты, который никогда не отличался особенным красноречием и очень редко говорил о любви, ты умел показать её одним только взглядом, улыбкой и делал это настолько точно, что у меня ни разу не возникало сомнений.Через неделю мы жили вместе. Сняли квартиру на площади Дофин. Я был ошарашен тем, как быстро всё продвигалось. В романах часто пишут об этом чувстве?— словно знаешь любимого человека всю жизнь. Так вот, мне казалось, и я не мог не восхищаться этим, что мы знакомы с тобой уже очень давно. Наши вкусы совпадали во всём. Не описать словами, как это прекрасно, когда не нужно подбирать нужные слова в попытке объяснить что-то, донести свою мысль и чувство, что их ?ловят‘ ещё у тебя в голове. Ещё всё ново и интересно, и хочется узнавать друг друга, а узнавая смеяться: я так и думал, что ты такой!Это восхитительное и вместе с тем естественное чувство полного слияния с любимым человеком?— оно может быть таким только в первые годы. Мы жили весело и просто. По выходным гуляли, ездили за город, встречались с друзьями, ходили в оперу, театр, по магазинам. В будние дни ты работал и вечера мы обычно проводили дома?— ты рисовал, я готовил ужины, потому что мне нравилось заботиться о тебе, а утром приносил завтрак в постель, чем неизменно вызывал у тебя смущение, но и иронию.—?Пьер, ты рискуешь меня разбаловать… ещё немного?— и я начну воспринимать это как должное… —?улыбался ты.В общем-то ты так и делал с самого начала. Я был не против. Мне хотелось баловать тебя, ведь к тебе это так шло. Ты радовался моим нежностям как ребенок?— так искренне и трогательно, что меня просто разрывали эмоции, и я наверно и вел себя немного экзальтированно и смешно. Всё у нас было не так, как раньше у меня было с Бернаром. Та связь была скорее дружеской и партнёрской, мы были компаньонами, но в сущности каждый оставался сам за себя. Бывало, что мы конфликтовали на бытовой почве, где каждый хотел отвоевать себе большую территорию. С тобой всё было не так. Мы не скрывали чувств. Тебе нужно было внимание и восхищение, забота и поддержка, и я готов был давать тебе это с лихвой. В свою очередь ты полностью доверял мне решение всех прочих вопросов, тебя не интересовали детали, ты не влезал со своими советами и поучениями и почти всегда соглашался на все мои предложения.—?Как, ты думаешь, мне стоит поступить? —?интересовался ты по какому-либо рабочему вопросу, и мне было приятно, что моё мнение так много значит для тебя.Это было нормально. Я был старше и опытнее в вопросах ведения бизнеса, а ты оказался удивительно далёк от всего, что не было связано с творчеством. Когда тебе нужно было принять какое-либо административное решение, ты страдал буквально физически, раздражался и не мог работать.—?Иногда мне начинает казаться, что все вокруг против меня! Что меня назначили на эту должность, чтобы издеваться! —?порой на тебя находили приступы отчаянья, ты начинал кричать и ругаться.Без необходимости я старался не вмешиваться в твои дела, но ты всё чаще и чаще обращался ко мне за помощью. Я начал ездить вместе с тобой на работу, хотя моё присутствие там многим не нравилось. У нас с тобой сразу же сложился тандем, и никому не пришлось подстраиваться, так как роли распределились согласно желаниям.Если тебе что-то было нужно, ты говорил мне об этом и я решал вопрос. Я же старался не загружать тебя своими делами, так как понимал, что скорее всего ничего не добьюсь, кроме того, что расстрою тебя и заставлю за себя переживать. Ты был из тех людей, которые ждут пауз в разговоре, чтобы начать говорить о себе. Ты умел слушать, действительно умел, но предпочитал, чтобы разговор шёл о тебе. При этом ты вовсе не был заносчивым и наглым, о нет. В тебе была врожденная скромность, которая свойственна детям, они живут с ощущением, что являются центром вселенной, но не потому, что считают себя лучше других. Это естественно?— чтобы их потребности были первичны. И твои потребности мне нравилось удовлетворять. Может быть, ты был скуп на слова благодарности, но только не на ласки. Когда я давал тебе то, что тебе было нужно, ты начинал сиять, и я грелся в лучах этого светлого тепла, умирая от счастья.Да, мы были безумно счастливы, хотя и не всем это нравилось. Твоя молодость и неоспоримый талант вызывали зависть. Ты работал в должности креативного директора Диора всего год, но уже много сумел добиться. Но, несмотря на занимаемый пост, ты не был владельцем бренда, а значит, твоя свобода была ограничена.Кроме того, порой ты проявлял удивительное упрямство и стойкость. И это восхищало меня в тебе. В работе ты не знал компромиссов. Но не все понимали эту смелость.Помню тот день, когда ты зашел в комнату, положил на стол листок бумаги. Это была повестка из армии. Тебе было двадцать три года и ты до последнего не верил, что тебя могут призвать на военную службу. Но этот день настал. И у тебя не было выбора, кроме побега, разумеется. Одно я уяснил за свою жизнь совершенно чётко: можно не интересоваться политикой, но однажды наступает тот день, когда политика начинает интересоваться тобой. Мы все, твои близкие и друзья думали о твоем уходе на фронт с ужасом. Когда день ?икс‘ настал и ты всё-таки уехал, Виктория кинулась ко мне едва ли не с кулаками. Мы все были подавлены?— я, твои родители, наши друзья.—?Ну сделай же что-нибудь! Его же убьют там, как ты не понимаешь? Как ты можешь ничего не делать? —?кричала она.—?Что я могу сделать? —?в отчаянии оправдывался я в ответ. —?Остановить войну?Остановить войну. В каком-то смысле тот день определил мои дальнейшие стремления и взгляды на политику. В будущем, получив власть и возможность влиять на события в моей стране, я неоднократно возвращался в прошлое и вспоминал свое отчаянье. Тот Пьер, образца 1960 года, ничего не мог изменить. Он боялся только одного: потерять тебя. Я не представлял тогда, что существуют вещи пострашнее смерти.Марокко, вилла Мажорель, наши дниПьеру снился сон. В этом сне он снова… вновь был в тёмной комнате без окон и дверей. Ни малейшей лазейки, чтобы выбраться. Ив лежал на полу, в центре комнаты, и Пьер знал, что тот умирает. Крича, он бил кулаками в стену, умоляя о помощи, но никто не приходил. Так было всегда в этом сне. Он не мог заставить себя повернуться и посмотреть, что происходит за его спиной?— там умирал, корчась от боли, самый дорогой на свете человек.И он знал, что ему суждено так же погибнуть здесь, в этой комнате. Они оба заперты, но его проклятье?— наблюдать собственное бездействие.Пьер проснулся, с шумом хватая ртом воздух и шаря дрожащей рукой по стене в поисках шнурка для лампы. Ах да… это ведь электрическая панель на тумбочке… Почему он всегда забывает об этом?В коридоре раздались поспешные шаги и в дверь постучали.—?Что с вами, месье? —?услышал он голос Луи.Яркий свет разорвал темноту, отгоняя наваждение.—?Со мной все в порядке… заходи!Слуга появился на пороге, вид у него был испуганный.—?Вы кричали… звали меня…разве нет?—?Нет… —?Пьер удивлённо нахмурился. —?Я тебя не звал.—?Но вы кричали: Луи, Луи… я подумал, может, вам плохо?Берже откинулся на подушку и закрыл рукой глаза. Неужели он кричал во сне? Вполне вероятно…—?Принести вам чего-нибудь?—?Нет, не надо… иди… мне, видно, кошмар приснился… я уже сейчас снова засну… —?он махнул рукой, призывая слугу покинуть комнату. Заболела голова. Он действительно чувствовал себя плохо.—?Иди… ну!Дверь хлопнула. Дверь… какое облегчение, что есть дверь!Он закрыл глаза, но знал, что больше не уснёт. Ему опять приснился Валь де Грас?— военный госпиталь, где лежал Ив в 1960 году.Париж, сентябрь 1960 года—?Как он сегодня? —?я еле поспевал за идущим по коридору врачом.—?Физически?— достаточно неплохо, хотя могло бы быть лучше, если бы месье Сен-Лоран всё-таки начал принимать пищу. Вот только… психологическое состояние вызывает беспокойство по-прежнему. Вы первый, кого он согласился принять.Щёлкает чугунный замок, и он отпирает дверь палаты. Никак не могу осознать, что тебя запирают на замок, как преступника. Я вошёл и увидел тебя. Увидел лишь бесплотную тень от человека?— ты весил тогда почти тридцать пять килограмм. Я удивляюсь, как ты всё ещё был жив, Ив… Ты посмотрел на меня, но никак не отреагировал. Взгляд твой был пустым, лицо ничего не выражало. Я знал, что армия и война ломает людей намного более сильных телом и духом, и в какой-то момент мне показалось, что они сломали тебя.Ты лежал на кровати, уставившись в потолок?— бледный, как смерть. Я присел на краешек и взял тебя за руку?— даже она была холоднее обычного. Мне хотелось поднести эту руку к губам и поцеловать.—?Они пытались до меня добраться… —?услышал я хриплый, чужой голос. —?Хотели унизить… опустить… но я не дался. Я знал, что это случится. Я пообещал себе, что не позволю сделать это с собой… —?отчего-то ты улыбался. Это была улыбка абсолютно безумного человека. —?Но здесь место страшнее, чем фронт. Когда они поняли, что я не стану послушным, они решили усмирить меня так, как это делают с животными… с помощью тока. Что с тобой, Пьер? Ты плачешь?—?Нет,?— я соврал. —?Я не плачу.—?Зачем ты пришёл? Я не хочу, чтобы ты приходил. Я не хочу тебя видеть… —?ты отвернулся к стене. Она была выкрашена тёмно-зелёной облупившейся краской, и ты изучил этот цвет в мелочах. И всю жизнь, до конца, ненавидел этот оттенок и никогда не использовал его ни в одежде, ни в окружающих тебя предметах. Ты никогда не забудешь свою боль. Ты мог отворачиваться от неё и делать вид, что не замечаешь, но ты не забывал. Мне кажется, что даже если бы я тогда мог знать твоё блестящее будущее и рассказать тебе, какой красивой, полной блеска и успеха станет твоя жизнь через несколько лет, даже это не прогнало бы мрачную тень с твоего лица. Ты потом, позже, в минуты откровения, рассказывал о том, что было в Валь де Грас, но я думаю, говорил не обо всём. Ты удержал в себе нечто ужасное и спрятал глубоко внутри от самого себя. Как спрятал худшие воспоминания об издевательствах в школе Сен-Луи.Я держался, пока не покинул твоей палаты. Не мог допустить, чтобы ты видел мои слёзы. Они полились, едва я вышел за ворота госпиталя. Я плакал от страха, от ужаса, от непонимания и ярости. Больше всего от ярости. Ты стал жертвой политической интриги. Не только ты?— мы оба.?Проклятая война… проклятое, никчёмное правительство! Суть истинной власти?— в защите, а не в истреблении!‘30 сентября Дом Диора опубликовал коммюнике, сообщив, что ?призванный на воинскую службу Ив Сен-Лоран 1 сентября 1960 года перестал исполнять свои обязанности, в потому действие заключенного с ним контракта приостанавливается. Художественное руководство студией поручено Марку Боану‘.Я был в таком бешенстве, что намеревался прямо заявиться к Марселю Буссаку. Я собирался сказать всё, что думаю о нём. Но Карл меня удержал.—?Это полный идиотизм, ты только всё испортишь! На их стороне закон!—?Зато на нашей стороне правда…Я чувствовал нарастающую в глубине души ненависть. Нам могли помочь. Многие из моих влиятельных друзей близко общались с Бернаром и после нашего разрыва закрыли передо мной свои двери. Я боялся, что новость о смещении с должности тебя добьёт. И всё-таки я должен был рассказать тебе правду.Вообще я верю, что существуют только две вещи, толкающие человека на действительно великие дела?— это страдания и любовь. В нашем случае было и то, и другое.Ты стоял перед маленьким окошком, через которое в палату падал солнечный свет. Твоё лицо было направлено к его ярким лучам, ты держался пальцами за решётчатую раму.—?Мы откроем свой дом моды, Пьер. И управлять им будешь ты. —?Мне казалось, ты мог слиться с лучами солнца, растворившись в них и став частью их света. Покинув свою темницу…—?Но как же так… Ив?—?Так и будет.В тот момент, когда я принёс тебе ту новость, я ожидал услышать всё что угодно, но только не это. Если я сам и думал о чём-то подобном, то не представлял, что ты можешь согласиться на эту авантюру, сопряжённую с таким риском и с полным отсутствием каких-то гарантий.—?Ты уверен, что хочешь этого? —?меня тронуло и одновременно напугало твоё желание отдать мне в руки сразу всю власть.—?Я знаю, что ты справишься с этим. А я нет. Я хочу быть независим в своей работе, но без тебя мне будет трудно достичь этого…Я часто задавал себе вопрос: стал бы я тем, кем стал, без тебя? Иногда мне казалось, что да. Возможно, у меня изначально были необходимые ресурсы и способности, но вот вопрос: воспользовался ли бы я ими в полной мере? Ты поверил в меня. Ты доверил мне нашу судьбу. И я не мог тебя подвести.Раньше я верил, что любовь, подобна ящику Пандоры, который влюблённый открывает в другом человеке. Но оказалось, что этим ящиком становишься ты сам. Ты сам обнаруживаешь в себе доселе невиданные черты характера и способности. До встречи с тобой я считал себя достаточно успешным человеком, но уровень моих притязаний изменился с момента, как мы соединили свои жизни. Наш бизнес всегда имел для меня особую ценность именно потому, что он был нашим. Твоим и моим.История с домом Диора, суд, поиск денег, борьба за свои права нас многому научили. Из Валь де Грас ты вернулся, готовый продолжать работать, но вернулся другим человеком. Ты не стал жёстче на первый взгляд, но из твоих глаз ушла прежняя открытость и озорство. Ты чувствовал себя преданным, хотя и не говорил об этом. Собственное дело обошлось нам обоим дороже, чем мы оба рассчитывали. И дело было вовсе не в деньгах. Я понимал, что невозможно подняться на вершину и остаться с чистой совестью, но отныне всю грязную работу я был готов взять на себя. Забирая тебя из госпиталя, похудевшего до состояния скелета, еле держащегося на ногах, с потухшим взглядом, я дал себе обещание, что больше не позволю никому тебя забрать. Я стану жестоким, если надо. Я буду первым бить противника, если понадобиться тебя защитить. Когда мы выиграли суд и нашли деньги, когда попытка увенчалась успехом, ты предложил заключить договор. Это было обещание, которое мы дали друг другу, как брачную клятву: что бы ни происходило с нами в дальнейшем, если будет стоять вопрос выбора, каждый из нас всегда будет действовать в интересах другого. И если мы не сможем быть верны друг другу, то будем верны нашему общему делу. Тогда, давая это обещание, мы оба не представляли, к каким последствиям приведёт его исполнение. Да, мы оставались верны ему до конца.—?Зачем вам это надо, молодой человек? —?помню этот вопрос, который задал мне в коридоре здания суда Марсель Буссак, владелец дома Диор. Человек, которого я с этого момента считал своим персональным врагом. Мой ответ был лаконичен:—?Я просто хочу справедливости.Марокко, вилла Мажорель, наши дниТелефон обычно не звонил в такое время. Пьер Берже только закончил завтракать, вернее, сделал вид, что что-то съел. На деле он просто садился к столу, который Луи накрывал к положенному приему пищи для него одного. Вот оно наказание старости… ты так или иначе остаёшься в одиночестве. Хоронишь друзей, любимых. И садишься один за стол.Прав был Кокто, когда говорил, что мы ищем любви, как спасения от смерти, но всё равно каждый умирает в одиночестве. Ах, Жан… как много он говорил вещей, смысл которых дошёл до Пьера лишь когда он ощутил его на себе.Пьер думал о сне, который приснился ему нынешней ночью. Давненько его не мучили кошмары. По крайней мере не здесь, не в Марокко. Ноги за минувшие сутки, кажется, ослабели ещё больше. Он вообще поймал себя на том, что уже не чувствует себя отдохнувшим после сна, сколько бы он ни спал. В молодые годы, еще лет в сорок, он мог позволить себе спать часов шесть за сутки, и то не подряд и чувствовать энергию. Его солнце клонится к закату. Скоро наступит темнота…—?Месье, вас к телефону… —?сообщил ему, зайдя в гостиную, слуга.—?Кто? —?Пьеру ни с кем не хотелось разговаривать.—?Это господин Лагерфельд…Берже вздрогнул. Карл? Они не встречались и не разговаривали несколько лет. Интересно, что ему понадобилось? Ничего хорошего, это уж точно… Когда это Карл звонил ему, чтобы сказать что-то хорошее?Путь до кабинета занял вечность. Пьер чувствовал себя улиткой или черепахой. Идти даже с тростью было тяжело.—?Я хотел поговорить с тобой лично, потому что знаю твою манеру вести телефонные переговоры,?— сходу, даже не поздоровавшись начал Лагерфельд. —?К тому же ты всё равно всегда поступал по-своему. До тебя практически невозможно дозвониться, в Париже ты почти не появляешься, с трудом смог узнать твой номер в Марокко. У тебя вообще есть мобильный?—?Здравствуй, Карл. И давай ближе к делу. Без этой риторики. Что тебе надо? Я не поверю, что ты стал бы звонить мне, чтобы узнать самочувствие. —?Он хотел ещё добавить, что не раздаёт номер своего мобильного кому попало, но сдержался.В трубке раздался смешок.—?Спрашивать тебя о здоровье, Пьер? Я думал, ты никогда не опустишься до этой старческой нудности. Дело в книге, которую издаёт та журналистка. Ты знаешь, о ком я. А ты знаешь, что там написано обо мне? —?он говорил по своему обыкновению очень быстро, особенно когда нервничал.—?И что? Не я её писал. Ты считаешь, тебе там уделили недостаточно внимания?—?Ты считаешь это нормальным, что какая-то никому не известная девчонка сунула свой нос в наши дела… пишет о людях, которых она и в глаза не видела, делает из этого какие-то выводы…?—?Не волнуйся. Её писательское перо направлено в большей степени против меня. О тебе она пишет в основном в связи с де Башером.—?У него было имя, Пьер! —?резко сказал Лагерфельд. —?Я против того, чтобы Жака вплетали в эту историю. Как и меня.—?Ну, конечно. Ведь ты отрицаешь своё непосредственное участие… Как и дружбу с Ивом. Хотя это справедливо… другом ты ему действительно никогда не был.—?Мне безразлично, что ты думаешь. Просто заставь её замолчать! Она даёт интервью, её книгой уже заинтересовались два режиссера! Не знаю, где она собирала информацию, но меня удивляет твоё поведение. Тебе безразлично, в каком свете она выставляет и тебя, как человека? С основными тезисами я, конечно, согласен… но на твоём месте я бы давно вправил девчонке мозги. Вынюхивает, как крыса… Ненавижу эти светские сплетни! Совсем как Энди… Ты помнишь, как он таскался везде со своим фотоаппаратом? Чертов вуйаерист… вывалил на всех кучу собственного дерьма…—?У меня нет манеры всё отрицать, Карл. Если тебе не нравится, что она пишет про тебя или Жака, так разбирайся с ней сам… Ах да, я забыл… ты же всё время утверждаешь, что тебя… ?там не было‘…В трубке возникла пауза.—?Мы с тобой с самого начала не понравились друг другу, верно? Однако ты мой должник. И сам это знаешь. В том, что случилось с Ивом, есть и твоя вина. Сколько бы ты не пытался свалить всё на Жака…—?В чём ты меня обвиняешь? Вся эта история с самого начала была твоих рук дело. И я ничем тебе не обязан. Ты всегда завидовал Иву и не мог простить ему его успех…—?Только не говори мне о зависти, Пьер! Я достиг того, о чём мечтал, и без этих терзаний и творческих падений в бездну! По крайней мере, я сохранил свою свободу… ведь это твоя ревность и желание удержать Ива при себе превратили его в того, кем он был последние годы! Жалкое подобие человека… Ты подрезал крылья своей бабочке, чтобы она не улетела, и я соболезную вам обоим. На какую жизнь вы обрекли друг друга? Тебе нужны эти детские иллюзии и идеи о вечной любви! Прикидываешься филантропом, а всю жизнь в тебе говорит зависть и чувство неполноценности…—?Мне всё равно, что ты думаешь. Если ты звонишь мне из-за Жака, то ты не по адресу. Это твоя проблема. А теперь, если позволишь… у меня достаточно дел! —?последнюю фразу он рявкнул, швырнув трубку на телефон.Как и всегда, их разговор не оставил после себя приятного впечатления.Несколько минут Пьер стоял, упершись руками в стол и закрыв глаза. Злость и даже малейшее раздражение совершенно лишали его теперь сил. Он чувствовал такую слабость, что пришлось сесть. Как отвратительна… как омерзительна эта проклятая старость… Нет, сейчас все эти воспоминания ни к чему… Пьер почувствовал, как сердце глухо и часто стучит в груди и ему перестаёт хватать воздуха. Нужно вернуться в гостиную… Нет, у него нет на это сил. Дрожащей рукой он вытащил из нагрудного кармана рубашки платок и вытер им лицо.Призраки прошлого… пока живы те, кто его помнит, они будут преследовать и мучить. Как он устал… как устал.Париж, 1961 год—?Поверить не могу, что она меня надула! И как можно было быть таким идиотом? —?я был в отчаянии. —?Теперь нам нужно срочно искать другое помещение! И в последний момент! Господи, что я скажу Иву?—?Тебе ещё многому предстоит учиться… например, не верить словам и устной договоренности, а просить расписку,?— цинично заметил Карл. —?Пьер, ты иногда забываешь, что ты сейчас прежде всего торговец, а не публицист!Я молчу на это издевательское замечание, но чувствую себя полным дураком. Мадлен де Рош в последний момент отказала нам в аренде особняка. После череды почти мистической удачи?— это удар ниже пояса.14 ноября 61 года, в мой день рождения, судьба преподносит нам подарок?— контракт с нашим главным спонсором?— ?американцем из Атланты‘, как ты его прозвал?— Дж. МакРобинсон. После отказа Ротшильда мы нагнетали интригу, как могли, фактически блефовали. Я продал свою квартиру и несколько полотен Бернара, но мы всё равно рисковали.Я рвался в бой, стремясь восстановить утраченное равновесие. Оскорбления, которые наносили тебе, отныне становились моими личными оскорблениями."Ты не улучшишь ситуацию, если плюнешь в лицо Марселю Буссаку. Я ведь знаю, тебе очень хочется…"?— насмешливо заявлял Карл и попадал в точку.Мне нужно было сдерживаться и не напирать слишком сильно. Но я привык играть в открытую и ненавидел лицемеров. Мне теперь приходилось улыбаться людям, которые отвернулись от тебя в трудную минуту и которым в другой ситуации я бы и руки не подал.Ты сказал, что хочешь открыть свой Дом Моды, и в этом проявил свою независимость. Но кутюрье, как и любой другой деятель культуры и искусства, не может быть свободен, я понял это уже гораздо позже, тогда же мне казалось, что мы отстаиваем твою свободу.На тебе лежала главная ответственность и все это понимали. Ты готовил коллекцию, а мы занимались рекламой. Я, Виктория, Зизи Жанмер, Ликар?— ушедший от Марка Боана из Диор. Из восьмидесяти нанятых работниц половина перешла за тобой от Диора.Для тебя не работают. Тебе присягают.В квартире, где мы с тобой живём, на Вандомской площади, всегда люди. Вчера я продал самым крупным клиентам входные билеты стоимостью в тысячу долларов, и на нашей вечеринке при всех ты сказал, что если бы Пьера Берже не существовало, то его стоило бы выдумать.И вот после этих слов я получаю такой удар в спину!—?Ради бога, кто-нибудь, заприте этого человека в чемодан! —?недовольно восклицает Карл. —?Он носится, как угорелый и всё сшибает!Я действительно схожу с ума. Бегаю по квартире, подливая себе виски, и боюсь заглянуть к тебе в кабинет?— ты рисуешь. Мне нужно сказать, что у нас нет помещения, нет места для работы, нет нашего дома моды. Это катастрофа!В гостиной, томно устроившись на подушках, сидят Франсуаза и Виктория. Карл стоит, прислонившись к стене, и курит сигару. Вид у него скучающий и надменный как обычно.—?К чему вообще такие сложности? Можно устроить показ на крыше Диора… такого они точно не ожидают… или вообще на улице… да хоть в сортире! Это произведёт эффект. Если коллекция будет неудачной, никто даже не обратит на это внимания…—?Боже, Карл, откуда тебе приходят в голову такие безумные идеи? —?Виктория закатывает глаза.—?Не оттуда же, откуда Иву… —?он смотрит на меня и улыбается. —?Кстати, вы опять переехали? В чём дело?Вокруг нас действительно гора ещё неразобранных чемоданов. Здесь даже мебели почти нет, первым делом мы купили письменный стол и кровать.—?Вас выселяют за шум? —?Карл усмехается. —?Нарушение мещанского распорядка среди бела дня.?Я никак не реагирую на эту пошлую шутку. Карл занимается своим делом, а мы своим. Но он имеет наглость учить меня, как надо вести дела. Я и сам прекрасно знаю, в чём допускаю ошибки, но жизнь научила меня быстро учиться на них. Мне не нравятся многие твои друзья, но я молчу и терплю. Карл и Виктория. У каждого своя роль, но оба ведут себя так, как будто являются здесь хозяевами. Виктория позволяет себе говорить словосочетание ?мы с Пьером‘, когда речь заходит о тебе. Будто она неотъемлемая часть ещё и моей жизни. Она невероятно похожа на твою мать, и возможно в этом секрет её влияния на тебя. Что до Карла, то для него вся эта история лишь забавный повод отвлечься от скуки.Мы уже ввязались в эту игру, и я не могу позволить нам проиграть. Ты появляешься на пороге комнаты как раз в тот момент, когда я собираюсь с духом, чтобы туда войти. Ты серьёзен и задумчив.—?Нам нужно искать другое место, Ив… —?после всего пройденного эта фраза кажется абсурдом. Другое место? Другое время, может быть?—?Я знал, что ничего не получится… —?ты развернулся и скрылся в кабинете, закрыв за собой дверь. Я в отчаянии сжимаю свой бокал, чувствуя вину. Подвести тебя из-за такой мелочи!—?Хватит драматизировать, Ив! —?Карл склоняется над газетой. —?Вот, пожалуйста. Объявление об аренде… улица Спонтини, 30. Милый особнячок…—?Спонтини? —?ты влетаешь в гостиную. —?Это на окраине города? Рядом с Булонским лесом? Ты издеваешься? Никто не придёт!У тебя дрожат руки, и я не знаю, как тебя успокоить. Мы все суетимся вокруг, словно боимся, что ты вот-вот рассыплешься на части, как фигура из песка. Мой взгляд встречается с взглядом Карла. Готов поклясться, он рад в глубине души.Когда мы остаемся наедине, я нахожу тебя стоящим у окна в нашей спальне. Ты смотришь на закат и держишь в руках бокал с шампанским. Ты обречённо спокоен.—?Прости, Ив… я никак не мог ожидать, что она так поступит с нами…—?Ты не виноват. Без тебя бы вообще ничего не было. Я бы в жизни не продвинулся так, как сейчас… даже если у нас ничего не получится, то всё равно спасибо…—?Без тебя всё это просто не имело бы смысла. —?Я тронут твоими словами.Ты поворачиваешься ко мне, и я вижу в твоём взгляде нежность и печаль. Мне кажется, ты всегда видишь больше, чем доступно человеческому глазу, у тебя есть какой-то свой, внутренний радар. Ты мой маяк, и я люблю тебя так сильно, что разнесу этот город к чёрту, но мы всё сделаем в срок, как и планировали.Квартира Одетт и ПоляСтол стоял возле окна. Одетт нравилось работать летом, сидя перед открытой форточкой?— слушать шум городского транспорта, вдыхать запах свежей выпечки из кондитерской напротив, а зимой ловить губами маленькие снежинки, когда те залетали в окно. В двухкомнатной квартире на улице Спонтини самое большое помещение отдано под спальню. Кровать, её письменный стол и?— в противоположном углу?— теперь удручённо сложенный мольберт Поля. Она почти год не видела его рисующим.На столе в углу стояла настоящая реликвия?— пишущая машинка. Первые несколько лет своего литературного творчества Одетт упрямо игнорировала компьютер и печатала только на ней. Женщина повернула голову и посмотрела на мужа, который лежал на кровати, погрузившись в книгу. Раньше Поль всё время рисовал. Теперь он читает. В чтении нет ничего плохого, но ей начинало казаться, что муж просто бежит от реальности в мир выдуманных персонажей, событий прошлого и прочих иллюзий.—?Знаешь, какой сегодня день?—?Какой? —?Поль, не глядя на неё, перевернул страницу.—?Четвертое декабря. День, когда был официально открыт Дом моды Ив Сен-Лоран. Здесь… на нашей улице. Разве это не удивительное совпадение?—?Четвертое декабря повторяется каждый год. Думаю, в этот день в мире происходило много чего интересного.Закусив губу, Одетт вернулась к разложенным на столе книгам и бумагам. Она закончила с правками книги, но теперь, когда до выхода в публикацию оставалось две недели (презентация была назначена на Рождество, 24 декабря) она испытывала смутное беспокойство. В её архивах была масса материалов, интервью, и она могла наизусть повторить все ключевые даты, названия коллекций и имена друзей легендарной пары, если бы её даже разбудили среди ночи. Всё это она собрала и перелопатила в течение года. Года, который был не из лёгких.—?Знаешь… иногда мне кажется, я зря всё это затеяла… —?нарушила Одетт тишину спальни.Поль наконец отложил книгу, снял очки и посмотрел на жену. Он снова отрастил бороду, и это выводило её из себя. Когда они познакомились, он не был похож на тех карикатурных персонажей, которых олицетворяют собой некоторые доморощенные современные художники?— дурацкие шарфики, поношенные джинсы, мятые пиджаки, рубашки и неизменная небритость. Как будто бы своим внешним видом они ?рисуют‘ истинной художественную реальность… Нет, Поль был милым и собранным молодым человеком, одевавшимся в стиле ?кэжуал‘ и следившим как за гигиеной, так и за состоянием растительности на голове и лице. Он рисовал?— это было главное. А что теперь? Он совсем махнул рукой на себя и на свои пустые холсты. Он по-прежнему работал веб-дизайнером, но теперь Одетт считала такую работу унизительной. Раньше она была не более чем средством для существования, а теперь? Единственный род занятий?—?Что не так?—?Я не знаю. Пьер Берже говорил, что этот день был самым счастливым днём их жизни. Я хочу, чтобы для нас такой день был 24 декабря…—?Да. День, в который твоя книга разрушит легенду о чьём-то чужом счастье… —?сухо ответил муж.—?Не было никакой легенды! Было два талантливых человека, наделённых властью, один из которых ей стал слишком сильно злоупотреблять…В комнате стало прохладно, Одетт встала и закрыла окно. Ей бы хотелось, чтобы Поль разделял её энтузиазм, но его мысли так далеко… и это понятно. Ведь на своём таланте он уже поставил крест. Она посмотрела на мужа, снова погрузившегося в книгу. Такой серьёзный, такой печальный. А ведь и он достоин наград и признаний… почему нет? Читая, смотря фотографии и погружаясь в мир величайшей империи Ив Сен-Лоран, Одетт часто представляла себя и Поля в тех интерьерах?— сидящими на шелковых подушках виллы Оазис, устаивающими пикники на берегах Зальцбургских озер, принимающих в гостях Марию Каллас, Палому Пикассо, Ротшильдов и Энди Уорхола. Чью красивую сказку она хотела развенчать? Может быть, свою собственную?—?Давай потом поедем в Гренобль на праздники… покатаемся на лыжах… —?предложила она, решив сменить тему. —?Мы давно никуда не выбирались за пределы Парижа.—?Может быть… может быть… —?пробормотал он. —?Если тебе не придёт повестка в суд.—?А знаешь, раз уж ты об этом заговорил… вот что я скажу! —?не выдержала она.- Не подаст он на меня в суд! Потому что знает, что проиграет. Но может быть, он захочет со мной встретиться…—?Ты написала книгу, где обличаешь человека, с которым ни разу в жизни не встречалась. Что если, вы встретитесь, и он тебе понравится? —?иронично заметил Поль.—?Я не сомневаюсь, что Пьер Берже обладает обаянием и умеет нравиться собеседникам, когда это нужно. Но ты помнишь, что ответил мне его секретарь на просьбу об… аудиенции. Так они это назвали? —?Одетт вновь разволновалась и развернулась на стуле. —?Что у господина Берже нет времени на сплетни! Кстати, вполне возможно, что его молчание связано с отсутствием в Париже. Последние несколько лет он почти по полгода живет в Марокко!Она хотела добавить: ?в Доме, где разбиваются сердца‘, но не стала. Марокко. Эта ?восточная‘ часть их биографии всегда будоражила её больше всего."Там они были настоящими. Там, теряясь в красных песках пустыни, гуляя между фруктовых деревьев, блуждая по многолюдным закоулкам базаров, кроется истина. Самые светлые страницы биографии Ив Сен-Лорана."Она закрывала глаза и видела высокую стройную фигуру в белом хитоне. Ткань свободно полуприлегает к телу, освобождая силуэт. Копна густых светлых волос, завитками спускающаяся на шею, очки, прячущие легкий прищур. Вот он, молодой и счастливый, стоит, прислонившись к каменной стене дома, держа в руках персик. Одетт сама придумала этот ?несуществующий‘ чёрно-белый снимок и могла воссоздать его в мельчайших деталях. В её книге было мало упоминаний об их жизни с Пьером в Марокко, где они впервые купили дом в 1967 году. Это был счастливый период, и ей не хотелось его омрачать своими расследованиями.—?Мы должны однажды там побывать…Поль молчал, и Одетт не стала продолжать разговор. Ей бы хотелось, чтобы муж почувствовал и понял то же, что и она: за свою жизнь, взгляды и призвание надо бороться. Но борьба должна идти по-крупному. И если он решил сдаться так просто, то она возьмёт эту борьбу на себя.Декабрь, 1961 года, ПарижМы всё-таки арендовали "дом без крыши" на Спонтини. Это была бывшая мастерская художника Форена, прославившегося в XIX веке карикатурами на парижскую жизнь. В погребе ты обнаруживаешь его рисунок "Богема" и видишь в этом знак судьбы.Откровенно говоря, ты не в лучшей форме. Чем ближе день ?икс‘, тем сильнее тебя одолевают сомнения. Ты твердишь, что никто не придёт.Ах, какое это приключение! Мы набираем манекенщиц по объявлению?— и к нам является весь цвет французской проституции. Все забывают о гоноре и отдаются работе. Мы всё делаем своими руками?— таскаем мебель, чиним прогнившую проводку. Мне кажется, за те месяцы я освоил сразу несколько рабочих профессий, начиная от бухгалтера и заканчивая грузчиком.Пьер Булла из Life целых семь недель снимает подготовку коллекции. Тогда он сказал, что может сравнить тебя лишь с Орсоном Уэллсом. Та же глубинная искренность в правде и лжи. Виктория?— Чёрная Дева, твоя главная муза и пепел в моих глазах?— она заполняет всё пространство твоих рисунков. Ты говоришь, то ли в шутку, то ли всерьёз, что если бы надумал жениться на женщине, то взял бы в жены Викторию.Время стремительно, как и твой успех. 27 января 1962 года состоялся твой первый показ в качестве директора собственного дома моды. Нашего дома моды. Ив Сен-Лоран. Я знал, что буду помнить этот день всю жизнь, я даже был уверен, что этот день станет одним из главных в нашей жизни, какую бы не пришлось прожить. Я вижу восторг, удивление, счастье в твоих глазах. Твои эскизы, твои модели,?— всё это ожило, ты словно расколдовал красоту, сняв заклятье с мещанской удручённости. Так много прессы, так много шёпота вокруг, слёз, и смеха, и шампанского.Мы празднуем этот день с друзьями, а потом вновь остаёмся наедине и смотрим из окна твоего кабинета с балконом, как догорают утренние звезды. Мы оба устали, мы знаем, что это лишь первый шаг, что это начало истории.—?Я люблю тебя, Пьер.Я вздрагиваю, услышав эти слова. О, кажется, ты уже должен был говорить их мне. Мы признавались друг другу в любви, мы безмолвно клялись в ней! Но именно сейчас эти твои слова заставили меня ощутить всю глубину твоего чувства. Ты сказал их просто, ясно и легко, ты словно впервые признался в этом самому себя. Они больше не кажутся тебе преступлением.—?Я тоже люблю тебя, Ив.Я знаю, что через мгновение твои губы коснутся моих, чтобы запечатлеть это признание. Я уже принадлежу тебе. И мне не страшно и не странно. Мы были молоды и у нас была наша любовь. И это были лучшие подъёмные.