Глава девятая: Дом, милый дом (1/1)

29.03.17, среда, утро Я знаю, что ничего не знаю. Сократ, сказавший эти слова, дураком не был, а был, кстати говоря, довольно умным мужиком и хорошо мог плести словесные кружева. А ещё, будучи профессиональным военным, мог кому хочешь набить ебало – хорошее дополнение к способности смешать с говном аргументы любого собеседника. Так вот, Голос отчего-то решил, что он Сократ – переспорить его пока не получилось. Каждая моя мысль вызывает у него взрыв хохота и немедленное опровержение. Например: ?Я единственный выживший во всей роте!? – ?…откуда тебе знать, олигофрен, у тебя ж нет связи ещё с того взрыва на станции…?. Или: ?У меня не было другого выбора, кроме как вытащить девчонку из-под огня!? – ?…да эта дура конченная вообще не твоя забота, дегенерат, ты мог бросить её по дороге уже десять раз и довериться вместо этого мне!…?. В основном, наши неприятные беседы ведутся на одну тему: как не огрести от военной прокуратуры по статье УК РФ №338 ?Дезертирство?. Да, я занимаюсь тем, что усиленно придумываю отмазки, и этой нехитрой работой мне надо было заниматься все эти три дня в дороге. Потому что с этих доморощенных СМЕРШевцев из Хабаровска станется не просто дать мне 10 лет тюрьмы, а сразу подвести под расстрел. А жить-то хочется. Или нет, хрен его знает. Голос вот говорит, что жить хочется и ему, и мне, и иногда его слова подменяют мои мысли. Не везде и всегда, но я уже пару раз ловил самого себя на стойком желании остановить машину, достать нож, обернуться и доделать работу вашего ночного гостя…Ну вот опять, я тебя поймал. Я ведь понимаю, что с каждым часом я всё меньше и меньше контролирую свои мысли. А потом я перестану контролировать свои действия. На самом-то деле, мне очень страшно, и я не слабые волевые усилия прикладываю, чтобы держать себя в руках и не выть от ужаса. Казама обалдеет от такой побудки, я бы заценил её милое удивлённое личико…Вот, хоть одно светлое пятно в этом непроглядном мрачном говне. Сюжет всей этой истории идёт как-то странно. Сперва – резкое погружение в смерть, боль и кровь, бесконечно долгий день, который и начался-то странно, а закончился вообще Бог знает чем. И сразу после началась какая-то переменчивая хрень, три ёбанных дня, потерянных в попытках не убить друг друга от неосторожного слова или жеста. Тоже мне анабазис, маршрут-то – 500 километров, 8 часов в пути, а мы всё тащимся из последних сил. Уже четвёртый день. Что же Бог этого мира приготовит мне и Казаме теперь, что дальше? Как ты думаешь, Голос?…я вообще не понимаю, что ты, несёшь, Ивлев. Следи за дорогой…О, конструктив пошёл? До этого я от тебя только издёвки и мат слышал, ничего существенного ты предложить не можешь. Ни слова о том, что мне делать и говорить в консульстве, ни одной идеи как мне не попасть в оборот контрразведчиков. Ты даже заткнуться не можешь, вот за что бы я сказал ?спасибо?!Но за дорогой следить надо, это да. Я уже третий раз на этих двух сотнях километров теряю маршрут и поворачиваю не туда. Перевёл взгляд на запястье: 05:46. Кому я там врал про три часа в дороге? Седьмой час уже плутаю по серпантину, у меня осталась треть бака. Честно говоря, я просто катил куда глаза глядят, и о навигаторе на телефоне, который я для удобства примотал изолентой к приборной панели, вспомнил только спустя два часа блужданий. Он показал, что я весьма отклонился от маршрута, едва не выехав к северному побережью Японии. И теперь мы катили по пустой дороге обратно, я компенсировал потерянное время скоростью. Кроме тех ментов, которые погнались за нами вчера, полиции на трассе я больше не видел. Хотя, может быть ночью они тут не катаются? Логично, из-за этой темени я не могу рассмотреть местность вокруг. Свет давали только фары ?Мазды? и довольно редкие фонари по дороге, ночь была безлунной. Навигатор на телефоне показывает, что я еду по шоссе местного значения, а вокруг него расположены деревни, поля и террасы. Достал из разгрузки приёмоиндикатор, он подтвердил правоту телефонного собрата. Сам компьютерный блок удалось частично починить, но связи со спутником как не было, так и не будет. Экран индикатора ещё работает на последних каплях заряда. Прямо как я. Веки хрустят, пока я моргаю. Уши опухли и я едва слышу свои же зевки. А зеваю я почти до вывиха челюсти, постоянно, всю дорогу. Вновь поглядел на навигатор: названия посёлков и городков, написанные иероглифами, ничего мне не говорят. Я чуть увеличил масштаб, ага, есть и на латинице: ?Inagawa?. До гигантской паутины улиц, в которой угадывается сама Осака, осталось совсем недалеко.Телефон громко пиликнул, экран показал мне перечёркнутую молнией батарейку и погас. Завидовать выключившемуся устройству глупо, но именно зависть почти задавила всё моё раздражение. И вместо того, чтобы разбить телефон ударом кулака, я только отлепил изоленту и положил девайс в карман. Небо светлеет с каждой сотней метров, но солнце пока не поднялось над холмами. Я чуть-чуть приоткрыл окно, в салон подул свежий воздух, который немедля вызвал желание закурить. А ещё сзади прозвучало недовольное сонное бурчание. Поглядел в зеркало: Коротышка с недовольным лицом подтянула плащ-палатку выше и заворочалась в кресле. Выглядит она неважно: половина шеи в не смытых кровяных потёках, как будто вампир уже вцепился ей зубами в сонную артерию, но потом вдруг передумал. Но Казама не соврала, это на самом деле оказалась просто глубокая царапина, я отчётливо это видел, пока клеил ей пластырь. Впереди перекрёсток, выбираю путь напрямик – направо и налево дорога сворачивает только для того, чтобы вновь соединиться через пару-тройку километров, я точно помню это по карте.Опять посмотрел на Казаму в зеркало. В остальном – тоже ничего хорошего: лицо бледное, прежний румянец на щеках приобрел нездоровый оттенок. Наверняка простудилась, если не хуже. Бедняга, я тут же поднял окно. Скорее всего мне показалось, но она улыбнулась, а затем перевернулась на другой бок. Несчастный, глупый ребёнок, зачем же ты вышла из поезда?Посмотрел в зеркало на себя и сразу же опустил глаза на дорогу. Совершенно нечеловеческая рожа, такой только детей пугать – воспалённые белки глаз, отрастающая щетина, впавшие щёки и почерневшая кожа. Про взгляд я даже не говорю, в голове стучится мысль: ?Я физически не могу посмотреть себе в глаза?. К чёрту. На фиг, на хрен, на хуй это всё! Соберись, Ивлев, осталось всего ничего, можешь даже не думать, что говорить в консульстве, надо просто довезти Казаму до дома. Последний рывок, давай, сука, ДАВАЙ! …вперёд! Вперёд, дегенерат, прямиком в лапы добрых дядей из военной прокуратуры, где из тебя выбьют всё дерьмо и тихо закопают в лесу твои ошмётки…Я ещё прибавил скорость, но от пожившего своё минивэна вряд ли можно ждать солидного дизельного рыка. Солнце поднялось над холмами и подсветило мне дорожный указатель. Под японской надписью я прочитал: ?Osaka Pref. 19 Km?. Бросил взгляд на запястье, 06:20. Пора. ***Снов не было. И хорошо – без снов голова не болит по утрам. А вот и неправда, кстати, голова у меня всё же немного болит. А ещё першит в горле плюс замёрзли пальцы. Я опять попыталась завернуться в это довольно жёсткое и совсем не тёплое одеяло. –…пайся, Казама, – в голову проник посторонний голос, мужской и довольно слабый. – Просыпайся!Я даже не сразу поняла, что эти слова была на английском, настолько привыкнув говорить на этом языке и быстро переводить туда-обратно. Это успех, потому что моя больная голова не считает чем-то непонятным уже довольно громкий окрик:– Казама, просыпайся! Мы почти добрались до Осаки, мне нужна твоя помощь! Волшебное слово ?помощь? сработало, я открыла глаза. В поле зрения ничего особенного, только спинка соседнего кресла и лямки рюкзака Миши. В салоне машины уже светло, я приподнялась и увидела в окне лёгкую дымку над полем. Почти сразу поле сменилось рядом жилых домов, мы едем на довольно высокой скорости. – Чуть медленнее, в городе нельзя так быстро ездить, – я потёрла замёрзшие ладони, потом подняла спинку своего кресла и потянулась. – Доброе утро, – Миша мягко сбросил скорость и дальше мы поехали, не нарушая правил. Я сижу позади него, всё ещё по пояс укрытая непромокаемым плащом. И мне всё равно холодно.– Доброе утро! – однако мой вполне дружелюбный тон испорчен болью в горле и лёгким ознобом. – Как твоё здоровье, есть жар? – Миша либо угадал, либо что-то заметил. – Да, наверное, простуда. – Держись, осталось совсем немного. А вот его голос совсем не дружелюбный. Хотя нет, скорее пустой, лишённый каких либо эмоций. Но я ни в чём не обвиняю Мишу, наоборот. Сочувствие – это слово точно описывает мои ощущения, но я подсознательно понимаю, что это сочувствие может только сильно разозлить Мишу. Лучше просто помочь ему, тем более, что он сам попросил. – Чем я могу тебе помочь? – я сложила плащ, убрала его в сторону и подсела ближе, чуть склонившись к его плечу. – У меня закончился заряд на телефоне, и тот отрезок карты, который я запомнил, подходит к концу. К тому же, как я уже сказал, мы почти добрались до префектуры Осака. От её границы далеко до самого города? – Нет, фактически город и есть префектура, просто сама Осака очень большая.– Понятно, – в его голосе прозвучал намёк на смешок. – У нас тоже есть такие города-регионы. – Какие? – спросила я, попутно доставая из рюкзачка телефон.– Севастополь, Санкт-Петербург, ну, и столица, Москва.– О, про Москву я слышала, – телефон чуть-чуть тормозит, но карта всё же включилась быстро. – Говорят, что это гигантский город. – Да, там живёт где-то миллионов пятнадцать. Хотя, на самом деле, все двадцать миллионов, но только днём, – голос Миши звучит всё также безразлично, хотя меня цифра поразила.– Ну, в Осаке население меньше, 9 миллионов, хотя сам город очень большой в размерах. Сколько, ты сказал, осталось до границы префектуры? – 10-15 километров, точнее сказать не могу. Всё, дальше маршрут я не помню, – сказал Миша, когда мы проехали большую дорожную развязку. – Давай я сяду рядом, мне так будет лучше видно, – но Миша поднял руку с рулевого колеса и преградил мне проход между креслом водителя и пассажира. – Не во время движения, нет. И ещё кое-что, Казама – взгляни в зеркало. Я посмотрела и сразу согласилась с его доводами. Даже с неозвученными: я бы точно обиделась на ?Казама, тебя как будто вампир решил выпить, но в процессе передумал?, так что да, тут он молодец. – Судя по моему навигатору, через километр будет заправка, там наверняка магазин есть. У меня вода закончилась, даже умыться нечем. – У меня тоже во фляжке пусто, – под словом ?фляжка? Миша, очевидно, имеет ввиду свою металлическую бутылку. Он согласно кивнул и сместился влево, ближе к обочине. – Тогда купи что-нибудь поесть, а я заправлю машину. Пять литров лишними не будут. Как планировали, так и вышло: пока наученный мной Миша разбирался с автоматом оплаты, я зашла в минимаркет по соседству и быстро выбрала нам завтрак: пару энергетических батончиков и несколько банок газировки. Заспанный кассир как-то резко очнулся от полудрёмы, когда я подошла к нему расплатиться, и предложил вызвать врача. – Спасибо, нет необходимости, – ответила я, взяв с соседнего с ним прилавка бутылку с водой. Кассир оказался довольно настойчив, но я куда более убедительно показала ему кулак. И немедленно ощутила дурное влияние Миши в своём жесте, хотя метод оказался весьма эффективным – кассир сразу прекратил набирать у себя на мобильнике несложный номер. Он даже оказался настолько любезен, что чрезмерно вежливо поклонился мне и проводил до выхода. На лице Миши я заметила только намёк на удивление, но сразу объяснила свой выбор: – До моего дома уже недалеко, там нас накормят до отвала. А газировка не даст тебе уснуть за рулём.– Посмотрим, – малопонятно ответил Миша, открыл первую банку и сделал большой глоток, пока я смывала с шеи кровь, стоя у бокового зеркала. Завтракали в машине, подъехав к выезду с заправки. Солнце поднимается всё выше, утренняя дымка рассеялась и осела на траве росой. Машины по трассе мимо нас проезжают всё чаще, пригород (или же просто деревня у шоссе) постепенно просыпается. Потеплело, и я открыла окно, чтобы тёплые солнечные лучи прогрели стылый салон изнутри. Миша тоже приоткрыл форточку, но только для того, чтобы покурить. Против ожидания, ест он медленно. Вяло жуёт батончик и куда больше пьёт газировку. Миша ловко держит в одной руке банку и сигарету, зажимая тлеющий окурок указательным и средним пальцем, а стремительно пустеющую банку – остальными. К запаху я почти привыкла, да и ветра нет: дым идёт в другую сторону. – Жажда мучает? – спросила я, подавая ему третью банку.Мне тоже хочется пить, но воду я по спортивной привычке стараюсь экономить.– Мы ничего не пили… – он посмотрел себе на запястье. – 18 часов. Тебе тоже стоит больше пить… Миша принял банку и не глядя открыл её прямо перед лицом. Газ пошёл ему в нос и Миша закашлялся. Я засмеялась, не удержавшись, а он посмотрел на меня с укором:– Что смешного, Казама?– Ничего, извини, – я передала ему бумажную салфетку, достав её из рюкзака. – А, нет, есть смешное, я только что заметила – почему ты носишь часы как наши девушки? – Как, табло вниз? – он вытер нос и губы, и вновь поглядел на часы. – Так много кто в армии носит, когда держишь винтовку, – он изобразил руками хват, – можно следить за временем. И времени мы, кстати, уже потратили немало, пора ехать. Миша быстро дожевал батончик, залпом опустошил банку и потушил сигарету. Его движения стали дёрганными, почти механическими, похоже, что газировка ему не особенно прибавила бодрости. Солдат чем-то напоминает сухофрукт, особенно его лицо. Мне искренне жалко Мишу, потому что кроме усталости я ощущаю и другие его эмоции – страх и отчаяние, но также что-то совсем противоположное. Решимость, наверное?Я, непонятно каким образом, сама переживаю его же эмоции – может, моё восприятие и эмпатия так обострились? Нет, скорее, это Миша сейчас как раскрытая книга – и читать её легко. Но неприятно – украдкой взглянув на его лицо ещё пару раз, я поняла, что тоже падаю в этот чёрный омут. Я попыталась немного отгородиться, разобраться со своими мыслями. Домой хочется вернуться в хорошем настроении. У меня есть все шансы – мысли о доме сразу повысили тонус. Я даже не сразу заметила, что счастливо улыбаюсь, пока мы всё дальше и дальше продвигаемся вглубь Осаки. Я не очень часто езжу по родному городу на машине, всё больше на метро, электричках или велосипеде, но этот ритм проснувшегося мегаполиса ни с чем не перепутать. Чувствуешь себя муравьём, который проделывает себе дорогу по спинам других муравьёв, но по твоей спине уже тоже кто-то прёт, не разбирая дороги. Мне нравятся большие города, я в таком всю жизнь прожила. Все ужасы загазованности и бесконечного шума на улицах – правда, и я первая готова ругать власти города за совершенно невозможный грохот поездов. Но это же мой дом, мои любимые улицы и здания, парки, кафе, магазины или даже школа! Это ведь так привычно, так обычно – ?домашнее поле? возвращает меня обратно, в повседневные заботы. Я вдруг с ужасом вспомнила, что целых пять дней не тренировалась! И даже не делала хоть какую-нибудь разминку. А вот Миша совсем не разделяет моего энтузиазма. Он даже не курит, и всё время нервно оглядывается по сторонам. Я не стала врать – себе в первую очередь – всю Осаку, вплоть до каждой улицы, я не знаю. Но когда мы въехали в Наниву*, я уже могла направлять Мишу без навигатора. А когда я увидела почти родную мне Цутэнкаку и знакомый рекламный баннер ?World of SPA?, я попросила Мишу свернуть вниз, на проспект. Мы въехали в район Тэннодзи и здесь я демонстративно убрала телефон в рюкзак. Миша оценил этот жест едва заметной улыбкой. Три перекрёстка спустя мы повернули на мою улицу. Машина остановилась напротив утопающего в зелени двухэтажного дома с черепичной крышей и большими окнами, наполовину закрытыми деревянными ставнями. Над дверью всё ещё горит не выключенный ночной фонарик – старая семейная традиция, ориентир для маленькой Аски, которая могла и любила в детстве потеряться, гуляя по неширокой улице. Из глаз невольно потекли слезы, но мне совсем не грустно. Я наконец-то дома. #Нанива – один из районов в центре Осаки.*** Не знаю, а что я ожидал увидеть? То, что Казама чуть не разревелась на пороге своего дома – вполне нормально, и сам дом вполне соответствует моим представлениям об жилище Коротышки и её отца. Состояние у него, конечно, не ахти – дерево потемнело, металл частью покрылся ржавчиной. Зато кадки с растениями выглядят ухоженными, их много, самых разных, они даже закрывают некоторые окна и отдельные фрагменты стен.Раз ничего необычного нет, идём дальше. Сознание читает окружающий мир фрагментами, концентрируясь на конкретных моментах. Мне почему-то очень важным кажется свет фонаря над входной дверью – жёлтый, едва видный в дневном свете. Полминуты я размышлял о причине, по которой его не выключили, но потом до меня всё-таки достучалась Коротышка:– Миша, пойдём, – она взяла меня пальцами за рукав куртки и потянула за собой. Зачем? А, помню, она же говорила об еде. Еда – то, что нужно, это в самый раз. Внезапно получаю удар в лоб, слышу смех Коротышки. На её лице слёз больше нет. Она показывает пальцем на дверной косяк, довольно низкий. На лакированном дереве россыпь концентрических трещинок, переходящих одна в другую и формирующих удивительный узор. Никакой гармонии, конечно, чистый хаос, но как интересно…Чья-то рука мелькает перед глазами. Обычная такая ладошка, женская, но кожа потёртая, чётко вижу крупные мозоли, как будто от тренировок со штангой. Перевожу взгляд дальше – опа, это же Казама мне машет. На её лице беспокойное удивление. – Да, идём, – я отвисаю, пытаюсь изобразить полный бодрости кивок и прохожу внутрь. Интерьер довольно скромный, если учесть, что мы зашли только в прихожую. Проход внутрь дальше, справа. Небольшая ступенька у входа, я почему-то во всех подробностях представляю себе, как спотыкаюсь об неё и падаю лбом в пол, пробивая старые и высохшие от времени доски.– Миша, твои сапоги, которые ты можешь положить здесь, – Коротышка ткнула пальцем вправо, где стоял невысокий шкаф с открытой дверкой, в котором рядками стояла обувь, в том числе и её кроссовки. На шкафчике ещё одна кадка с растениями.Где-то пять секунд мне понадобилось, чтобы заново перевести то, что сказала Коротышка. Мозг просто отказывается, как обычно, ?договаривать? за неё слова. Судя по всему, она предлагает мне разуться и пройти дальше, внутрь дома. Хорошо, берцы снимать – дело небыстрое, придётся подождать. Процесс занял у меня где-то минуту. Пальцы непослушно перебирали шнурки, они никак не выходили из колец и путались. Но даже под нетерпеливым сопением Казармы ускориться не получилось. Сидя на небольшом пуфике у шкафчика, я больше старался удержать свою голову на плечах, настолько тяжёлой она мне казалась. Наконец, я справился с берцами и осторожно, высоко поднимая ноги, прошёл в коридор. На стенах развешены картины в небольших прямоугольных рамках, но вместо пейзажей или портретов – какая-то мазня чёрной краской по белой бумаге. А, да это же иероглифы! Интересно, чем их написали, кистью малярной? Казама опять машет ладонью у меня перед носом. Что-то я не слышу радостных возгласов и других признаков счастливого семейного воссоединения. – Миша, очнись! – лицо Коротышки стало сердитым. – Да, хорошо, – я сделал вид, что внимательно её слушаю. Хотя, на самом деле, мне гораздо интереснее думать о том, какие красивые у Казамы губы. Небольшие, чуть красноватые, похожие на губы недовольного маленького ребёнка. – Это мой отец, Казама Каташи, – Коротышка присела на колени справа, лицом ко мне, и показала рукой вбок. Я отлепил взгляд от её губ, проследил направление и обнаружил в другом конце коридора человека. Мужчина, средних лет… а вот описать его внешность более чётко я не смогу даже на форсированном допросе. Даже с применением спецсредств, вроде раскалённых щипчиков для ногтей. Обычный такой японский мужик, сухопарый, не старый, классическая причёска, что ещё? Особого сходства с дочерью, кроме цвета волос, не вижу. Мужчина сидит в такой же позе, что и Казама, на коленях.– Очень рад вас видеть, – а вот по лицу так и не скажешь, у него совсем постная рожа. – Прошу вас быть гостем у нас. С этими словами он поклонился мне в пол. Шевеление сбоку, и я вижу Коротышку, которая кланяется точно также. Удивляться времени нет, потому что голова занята другим вопросом – что теперь делать мне? И ещё вопрос – что мне сказать в ответ? …поклонись в ответ, не тупи…Хорошая мысль. Чья она? Моя, точно моя. Я перевожу взгляд обратно на мужика и чуть наклоняю туловище вперёд. Нет, так будет не очень вежливо, наверное. Казамы вон как поклонились, чуть доски не целуют. Наклонил торс ещё ниже, и вдруг понял, что сейчас я не удержу голову. Я так и знал! Дощатый пол приближается ко мне на большой скорости. Опять удар в лоб и непроглядная темень в глазах. …хах, попался, сука! Зря ты послушал мой совет, ой зря…А хрен там плавал. Я слишком устал, чтобы с тобой базарить. Сладких снов, красавчик, в следующий раз…***В отличие от Миши, я выспалась. Ну, почти. Самочувствие – более-менее хорошее. Помимо лёгкой простуды (и до сих пор немного побаливающего укуса на руке), ничто не мешает мне воспринимать окружающий мир. Но вот что мне делать с Мишей, который уткнулся лбом в пол и застыл задницей вверх, изображая почти идеальный равнобедренный треугольник? Идеи в голову особо не торопятся. Папе потребовалось секунды две, чтобы сообразить – он вскочил на ноги и подбежал к нам. Миша как раз потерял равновесие и повалился на бок, едва не упав на меня. Не вставая, я подползла к его голове и попыталась нащупать пульс. Есть пульс, Миша просто вырубился. Вряд ли от падения, наверное, у него просто закончились все силы, которые оставались после этого марафона событий. – И часто он так… эм?… – папа, похоже не находит подходящих слов и вообще немного шокирован. Традиционное японское гостеприимство, с его ритуалами и стандартными алгоритмами поведения, было просто разорвано в клочья этой невольной выходкой. Абсолютно уверена, что невольной, потому что даже непредсказуемый псих вроде Миши не сможет так натурально грохнуться в истощённый обморок. – Если мне не изменяет память – всего два раза. Что с ним будем делать, пап? Папа думал недолго:– Надо положить его куда-нибудь в другое место. Давай отнесём его в зал, сегодня занятий не будет, я уже всем позвонил. Мы осторожно подняли Мишу и понесли к тренировочному залу. Несложная задача, всего три метра до него, да и я тащу этого бегемота не одна. Папа взялся за подмышки, я за ноги, и таким образом мы донесли эту тяжелую тушу до двери. Я отодвинула её, и папа протащил Мишу внутрь, положив его на середине. Сбегала в свою комнату за подушкой и подложила её Мише под голову. Он дышит ровно, спокойно, никаких признаков того, что ему снятся кошмары. Мы вышли из зала и задвинули дверь. Помолчали, каждый думая о своём. Я попыталась было найти ответ на вопрос ?А почему я дала Мише свою подушку, а не папину??, но безуспешно – ничего конкретного. Не знаю, о чём думает папа, но он вот уже десять секунд смотрит на меня с нежной улыбкой. – Рад видеть тебя живой, дочурка, – папа дотронулся ладонью до моей щеки. Его лицо чуть помрачнело. – Но ты точно не невредима. Что случилось?– Много чего, пап, – я придвинулась к нему, обхватила руками за шею и крепко обняла. Но только обняла. Рыдать у него на плече я никогда себе не позволю, хватит и тех слёз снаружи. Дома надо вести себя подобающе. Но папа неожиданно крепко прижал меня к груди и мягко погладил по голове. – Можешь не рассказывать, если хочешь, – прошептал он. – Не надо тревожить рану, если она ещё не зажила. Мы просидели так минут пять, пока я не пришла в себя. Теперь я точно дома. Папа продолжал прижимать меня к груди и гладить по голове, а я расслабленно полулежала в его руках. – Я всё же расскажу, пап, – я всё же нехотя отодвинулась, – Слишком много всего случилось, чтобы рассказывать сразу, но я в порядке, правда. – Главное, что ты жива, – кивнул он. – Ты, наверное, ещё не завтракала? – Нет, мы только утром на заправке перекусили и поехали дальше. – Тогда, сначала посмотрим на твои раны, а потом сразу кушать, – мы встали и пошли на кухню, которая одновременно служит нам гостиной и столовой. – Да ладно, пап, тоже мне ?раны?…Я присела рядом с котацу и осмотрелась, пока папа рылся в аптечке. Большой телевизор на комоде, несколько подушек рядом, недавно отремонтированная кухня с широким разделочным столом и плитой, над которой стоит вытяжка; ещё пара кухонных шкафчиков, микроволновка, тостер и чайник. И холодильник в углу, рядом с раковиной. Ничего не изменилось, да и не должно было: пять дней всего прошло. Папа подошёл ко мне со свежими бинтами, ватой, пластырем, заживляющим спреем и блистером с таблетками от простуды.– Я же говорю, это всего лишь царапины и несколько синяков, я даже из школы иногда более побитая прихожу! – но я всё же сняла куртку и позволила папе обработать эти самые царапины и синяки. Ушибам и уже зажившим мелким порезам папа не удивился, а вот всё ещё не сошедшие следы укуса на предплечье он настойчиво попросил объяснить. – Это я сама, случайно перепутала в темноте руку с булочкой, – очень неубедительно сказала я. – А порез на щеке – это ты брилась неаккуратно, да? – папа осторожно отлепил с моей щеки пластырь и скептически посмотрел на меня. Пришлось всё же рассказать ему про эту безобразную сцену в пиццерии, бегство от полиции и ночную схватку с нечеловечески живучим и быстрым воином. На этот раз папа слушал меня безо всякого скепсиса, хотя, когда я рассказывала о том, как именно получила этот укус, он настороженно покосился себе за спину, где через две стены расположен тренировочный зал. В историю с ночной схваткой он просто не поверил, хоть и сделал вид, что внимательно слушает. Мне самой это кажется массовой галлюцинацией, но ведь порез-то самый настоящий!– Кстати, это Миша перебинтовал мне руку, так что всё в порядке! Да и я довольно глупо поступила. – Очевидно, одной рукой так крепко перевязаться не получится, тем более левой. А ты действительно поступила очень глупо, – папа не больно стукнул меня двумя пальцами по лбу. – Водителю ни в коем случае нельзя мешать. – Даже если он бежит от полиции?!– Даже если он везёт тебя домой. Несмотря ни на что, – папа с хитринкой в глазах посмотрел на меня. – Что, мне надо было покорно смотреть, как он размахивает оружием или угрожает кому-либо? – немного обиженно спросила я. – Тебе надо было сделать скидку на его профессию. Это же военные, у них своё понимание жизни. Разве не ты говорила, что тебе с ним интересно? – папа улыбнулся. – И что же ты на самом деле имела ввиду, Аска? – То, что он тоже поступал правильно, а иногда – очень правильно, – через силу признала я. – Но это удивительнее всего: только Миша за один день может как бесплатно починить машину совершенно постороннему человеку, так и чуть не пристрелить меня! Или избить бездомного… хотя нет, тот ведь сам набросился с ножом на Мишу.Папа слушал не перебивая, и сказал только когда он закончил латать мои ранки: – То, что он угрожал тебя убить – ужасно, но… – он замолчал, намекая на то, что я должна продолжить:– Но я сама давала к этому повод. Хуже того, я сама хотела его убить. Вот так. Признавать за собой неправоту неприятно, очень неприятно. Это как проиграть схватку – противно, обидно. Но, чуть погодя, я чувствую облегчение внутри. Папа поставил передо мной чашку с рисом и карри, и протянул палочки:– Скажи, а почему ты зовёшь его ?Миша?? Не знаю насколько, но он очевидно старше тебя.– Ну, он сам сказал так его называть, – подумав, ответила я. – А как мне его называть? Я предложила Мише называть его более вежливо, но он отказался. Ты фамилию его можешь произнести?– Да, – папа поставил перед собой такое же блюдо и сел напротив. – Ивлев-сан. – Подожди, как ты это сказал?! – я даже отложила палочки. – Повтори, пожалуйста! – Ивлев-сан. Или хотя бы Михайру-сан, – папа улыбнулся. – Пришлось потренироваться, честно говоря, но в русском языке очень часто встречается этот звук – как видишь, с именем я ещё не справляюсь. – Пусть мне будет вкусно! – мы принялись завтракать, но тему я не упустила: – А где ты его выучил, русский язык, в смысле? – В Университете Осаки, пока учился на экономическом факультете. Тогда, после развала Советского Союза, были надежды, что торговля между нашими странами вырастет. Но вот, что-то не сложилось – и я унаследовал от дяди додзё. Время, потраченное на разучивание русских ударений и фонем, пропало в пустую, – папа грустно вздохнул. – Я же не раз рассказывал тебе эту историю, забыла?– Нет, просто ты не рассказывал так подробно. Но, согласись, пап, мне очень повезло, что ты смог уговорить Мишу довезти меня домой, так что не зря ты учил русский, – он улыбнулся и кивнул. – Но разве за такое время ты не должен был подзабыть язык? Папа немного нахмурился, отвёл взгляд и замолчал. Что случилось? Тут же его лицо просветлело и он ответил:– Я нашёл свои старые конспекты в комоде, сама помнишь, чего там только нельзя найти, – он говорит вполне натурально, уверенно, но мне подсознательно казалось, что папа недоговаривает. Ну и пусть. Каждый имеет право на свои секреты. Тем более, что я даже не хочу представлять твои переживания, папа, когда ты узнал о бойне в Иидзуке. Я же не глупая и не слепая, и прекрасно вижу твои поседевшие виски. Пять дней назад, когда ты в гневе отшвырнул столик, за которым мы сейчас сидим, никакой седины не было. Пока мы завтракали и разговаривали, прошло полчаса. Папа дал мне градусник, мрачно посмотрел на результат, выдал таблетку от простуды и предложил пойти поспать:– Ты явно очень устала, – он поднял руку, предупреждая мои возражения. – О тренировках до послезавтра можешь даже не думать, тебе надо восстановиться. Пока я не увижу на градуснике 36 и 6 – никакой лишней физической нагрузки, кроме недолгих прогулок!– Пап, у меня простуда, а не сломанная рука! Да и кто будет смотреть за Мишей? Он ведь может проснуться в любой момент, и чёрт его знает, что он будет делать!– Ты имеешь ввиду его психическое состояние? – папа воспринял мои слова серьёзно. Я рассказала ему всё, что слышала от Миши и видела своими глазами: про внезапные приступы потери сознания, про темы, которые нельзя поднимать в разговоре, даже про голоса в голове, которые призывают его начать убивать всех вокруг. Папа к месту отметил также то, что Миша истощён физически:– Сколько он не спал? – Три или два дня точно. И вряд ли Миша проснётся в хорошем настроении, поэтому лучше я посторожу его. – Если он спал так давно, наверняка он проснётся не скоро, а посторожить его и я могу. Как я уже сказал, сегодня занятий не будет – ни у основной группы, ни у тебя!– Ладно-ладно, я поняла! – чёрт, папа умеет быть настойчивым. Я встала и подошла к раковине. Мда. Под смущённым взглядом папы, я отложила в сторону свою чашку и принялась мыть пятидневную стопку грязной посуды. Блин, умеет же и мыть, и стирать, и даже за растениями ухаживать – но любит только последнее! Папа всё порывается бонсай заняться, да вот деньги на это тоже нужны. Кстати, о деньгах! Я домыла последнюю чашку, вытерла руки, сбегала за рюкзачком и вручила папе оставшиеся с путешествия деньги. От 100 тысяч остались 82, почти 3/4, и это хороший результат. Прибыльное получилось путешествие, раз я не только возместила все расходы на школьную поездку, но и привезла с собой не такую уж и маленькую сумму. Папа ожидаемо обрадовался, а мне в голову пришла неоднозначная мысль: ещё пара-тройка таких путешествий, и я смогу оплатить весь последний год в школе. Я всё же уступила папе и пошла к себе в комнату отдохнуть. По пути заглянула в зал, проведать Мишу. Он спал, причём точно в такой же позе, что и в отеле, положив руку на лоб, закрывая ею глаза. Сама я спать не хочу, зато хочу принять душ, смыть с себя пыль. Как только я привела себя в порядок, высушила волосы и переоделась в домашнее, я услышала дверной звонок. Кто-то из новых учеников не пользуется мобильником? Я вышла из комнаты, чтобы увидеть, как папа со всех ног несётся в прихожую. Нет, это явно не ученики. Я прошла вслед за папой и осторожно выглянула из-за угла.В дом зашли двое – европейцы, довольно высокие, хотя один, с небольшой бородкой, немного ниже и гораздо старше другого. Оба – в чёрных костюмах, но без галстуков. У того, что повыше, очень светлые волосы, зачёсанные на бок. Он чуть улыбается, с интересом глядя по сторонам: очевидно, что он здесь впервые. Блондин заметил меня и улыбнулся ещё шире. Красавчик, однако…О чём это я? Старик наоборот хмурится, или же его лицо просто не выражает лишних эмоций? Он кивнул папе и что-то сказал. По-русски, без сомнений.