Пятая смерть. (1/1)
Торрис Лоринайтис. Ты был одноклассником Феликса, того поляка, что я неделю назад сбросил с крыши высотки. Но это не все. Ты, можно сказать, был его единственным настоящим другом. Хотя, на первый взгляд, что может быть общего между избалованным поляком, единственным ребенком в семье, с первых дней жизни окруженный обожанием родителей, познавшим жизнь лишь вырвавшись из семейного гнезда и тобой, шестым ребенком в многодетной литовской семье, даже существование которого стояло под вопросом. Да и в Америку тебя отправили, собрав последние деньги, только лишь, чтоб избавиться от обузы. Самое обидное, что ты знал это, потому и сидел целыми днями за уроками, зарабатывая стипендию, прекрасно понимая, что из дому ни гроша тебе не пришлют. С Лукашевичем ты сблизился потому, что тебе было его жаль. Ты всегда знал, что жизнь нелегка, а поляк только начинал познавать ее темную сторону. И, узнав о смерти товарища, ты был, пожалуй, единственным, кто мог поверить в его самоубийство. Ведь только ты знал, что чувствовал Феликс на самом деле.Ты сидишь на стуле и тяжело дышишь, чуть запрокинув голову. Грудь вздымается, наполняясь воздухом и опускается, выталкивая его наружу. Воздух. То самое, без чего человек, да и любое другое существо не проживет слишком долго. Кислород поступает в кровь, распространяется по организму, питает сознание. Я вижу, как трепещут твои ноздри, как расширяются ребра. Твое дыхание быстрое, судорожное. Говорят, перед смертью не надышишься, но ты очень сильно стараешься, Торрис. Сажусь на корточки напротив тебя и жадно всматриваюсь в твое лицо. Твои глаза слабо дергаются в глазницах, зрачки расширены от ужаса. Ты прекрасен, когда боишься. Страх – восхитительная черта, в корне преображающая человека как внешне, так и внутренне. Трус может стать храбрым, а храбрец трусом. Верный друг – предать, а незнакомец – закрыть собственным телом. Надо было убить вас вдвоем: тебя и поляка. Было бы столь интересно наблюдать за вашими действиями… Увы, шанс упущен. Ничего, я попробую это позже. На ком-нибудь другом. Например, возлюбленные, или братья? Их духовные связи куда крепче, чем странная дружба глупых мальчишек. Что-то я задумался, верно? Ты тут сидишь, ждешь своей участи, а я вздумал размышлять о будущем. Веду рукой в перчатке вверх по твоей груди, мягкими прикосновениями ласкаю шею. Такая тонкая и хрупкая, так и хочется ее сломать. Опускаю ладонь ниже, на бедра и, расстегнув пряжку, вытаскиваю из твоих брюк ремень. Продеваю конец сквозь металлическое кольцо и накидываю тебе на горло получившуюся кожаную петлю. Склоняюсь, дотрагиваюсь губами до твоего виска, очерчиваю скулу. Следом зажимаю тебе пальцами нос и целую, проникаю в твой рот языком, лаская небо, перекрывая дыхание. Чувствую, как ты пытаешься сделать хоть глоток кислорода сквозь мои губы. Не позволю. Тяну ремень, затягивая его на твоей шее, не разрывая поцелуй. Ты дрожишь, вырываешься, но ничего не можешь сделать. Твои руки связаны крепко. Глухо мычишь мне в рот, дурачок… Зачем тратить драгоценный воздух на бессмысленные крики. Затягивая петлю сильнее и отстраняюсь, вглядываясь в твое искаженное лицо. Твои наполненные слезами глаза широко распахнуты, губы шевелятся, произнося беззвучные мольбы о пощаде. Я бы даже хотел внять им, но… Я их не слышу, прости. Уголки губ самопроизвольно ползут вверх, когда, захрипев, ты обмякаешь, уронив подбородок на грудь. Твой взгляд устремлен в пространство, а изо рта струится кровь. Неужели я укусил тебя? Хотя просить прощения за такую оплошность все равно поздно. Тихо смеюсь своим мыслям. Я псих? Сумасшедший? Маньяк? Что ж, возможно… Уже, наверное несколько минут прошло, я все продолжаю сжимать конец кожаной ленты. Кожа на твоей шее немного содрана, запястья натерты веревками, но мне уже все равно. Я даже не стану отвязывать тебя от стула. Увертюра окончена. Хватит самоубийств и несчастных случаев. Мне надоело носить маску, прячась за обстоятельствами. Теперь начинается настоящая игра. Вот он я. Убийца. Ну же, поймайте меня!