Сказание 11. О выборе дороги и многих битвах (1/1)

Память?— бездонная кладовая. Свалено?— своё и чужое, и иногда в полусне копаешься, ворошишь, разобраться пытаешься: моё? Чужое?Кричащее небо?— огонь кровавыми каплями медленно стремится сверху вниз, на землю, подальше от летящих скал…Содрогается земля в судорогах упоения?— под тяжестью Гигантов.Жена с лицом, на котором?— брезгливое отчуждение: ?Не хочу от тебя детей?.Маленькая, хрупкая богиня распахивает объятия, сгорая: ?Ухожу в людские очаги, брат!?Этого не было,?— надрываясь, кричу я. Влезаю в память, судорожно ворошу сваленное, выхватываю торопливо: нет, не было, не то, не мое… Обвиняюще швыряю в лицо тому, в отражениях: вот, смотри, у тебя все было неправильно.Ага,?— кивает тот и щурится устало, и у него с пальцев капает окрашенный рассветным ихор. У меня?— неправильно. А у тебя?— вернее некуда.И швыряет в ответ. Обрывками, ошмётками моей памяти. Откуда мертво пялится отрубленная голова Посейдона. Где лежат безжизненные крылья Таната?— раскинулись, рассыпались железными перьями… И тянут ко мне пальцы ледяные воды Стикса, обещая: хочешь исчезнуть?!Он ничего не спрашивает?— тот, который смотрится в воду и который не-я. Только смотрит вместе со мной. Но я все равно слышу невысказанный вопрос: а ты уверен, что вот это?— правильно?!—?Я надеюсь на это,?— отвечаю я, стиснув зубы?— и напарываюсь на невеселую усмешку того, с Тартарской пустотой в глазах.—?Я ничего не знаю о надежде,?— тихо звучит из глубин отражения. —?Только то, что я убил её однажды.—?Ну так значит, у тебя всё еще и неправильно кончилось,?— уверенно отвечаю я. И в ответ на легкое поднятие бровей поясняю:?— Потому что ты убил не ту.И ухмылка того, в чёрных водах, оборачивается вдруг режущей ухмылкой отцовского Серпа.Говорят?— Золотой век кончился, и аэды нынче в печали. Ходят, побираются, какие-то воинские подвиги воспевают. Со скульпторами тоже как-то неладно в последнее время, будто бы: видать, не слишком хорошо идут изваяния Зевса Олимпийского.Про ткачей и говорить нечего: и хочется найти новый сюжет?— а откуда?! Конечно?— пиры и измены Зевса?— дело благодатное, да только…Утешься, неведомая ткачиха. Я бы тебе подкинул новый сюжетик: кощунственный донельзя.Называется?— ?Владыка в кругу семьи. Слушает, что семья наворотила за двенадцать лет его отсутствия. Седеет на глазах?.Сидит Владыка за столом, в доме его дочки Афины и его сына Ареса. На щёку оперся, смотрит хмуро. Физиономия, прямо скажем, такая, будто зубы болят. Рядом?— встревоженная жена, кубок нектаром наполнила, всё старается придвинуть к мужу. Напротив?— дочка, повествует вовсю. Разошлась, щёки румянцем пылают, прядь по лбу так и танцует. Арес чешет затылок острием копья: вот такие дела, как понимаешь. Чуть поодаль Танат Убийца?— хмуро изучает то, что осталось от его клинка. Гестия оперлась на плечо бога смерти: спрашивает безмолвно, как он…Тебе мало, ткачиха? Ну так можешь еще выткать Геру. Вот она входит?— сестра и бывшая жена, златоволосая и воинственная.И с порога, невозмутимо:—?Ну что, Кронид… не хочешь назад в Стикс нырнуть от такой жизни?!Дернул углом рта. Показал жестом: подумываю о таком. Понимаю?— почему Арес, перед тем, как Афина начала рассказ, поинтересовался: а не принести ли вина?—?А то на трезвую голову такие новости…Наверное, стоило тогда согласиться.Вылез, называется, из Стикса три года назад! Так мало того, что вернули раньше времени?— потом еще и новостей вывалили… За столетие не переварить!Флегры. Пандора. Подземный мир, признавший царицу. Конец Золотого Века (ничего себе, Зевс разошелся?— за двенадцать лет век почти под корень…). И снова?— Флегры. Гиганты. Тартар. Плесень…Мы для них плесень.Слушать получалось плоховато: лучше получалось всматриваться. Важное забивалось неважными, мелкими деталями: смотри-ка, Арес как в плечах раздался… и дом у них тут, с Афиной, на краю света, неплохой. Танат украдкой стискивает пальцы Гестии?— хорошо, всё хорошо… кто их соединил, правда, что ли, Персефона? У Геры от волос пахнет морем, а пальцы натружены тетивой?— видать, непросто дается жизнь в изгнании…Страшные слова о Гигантах, о последней войне, о Луке Неба в руках остроскулого Гиганта?— как из дальних далей.Может, я так и не привык пока?— заново. Волна бессмертия и юности прихлынула-отступила… Смотрю вот на доказательство своего возвращения?— переломанный клинок смерти. Половинка на столе, половинка в пальцах у владельца. Факел из рук Убийца научился испарять за первые полчаса?— поморщился только: ?на пояс повесить нельзя?.А теперь вот смотрел, чему-то удивляясь, все трогал холодное, не поющее железо. Стискивал в пальцах, не боясь порезаться.Словно сущность, попранная, сломанная?— еще горела, по живому.Понимаю?— хотелось сказать мне. Когда только недавно отошел от грани…Может, только Убийца и заметил?— как я стараюсь не смотреть на багряные пятна на полу, когда мы покидали дом огородника Ойтиса.Наверное, смертность?— как его клинок. Следы не заживают.Поэтому Гигантам?— так говорит Афина Мудрая?— Гигантам нужно принести смерть. Иначе они принесут ее нам. Так говорит Афина Мудрая, и ее слова падают не шелухой?— вескими, драгоценными жемчужинами. Черными. Белыми.Саженцы Геи должны умереть. Мы должны стать их судьбой?— иначе они станут нашей.Хочешь, моя мудрая дочь, я расскажу тебе, что смертные знают о Судьбе? Что она неотвратима и беспощадна. Отвратительное чувство?— будто скот, который загонщики сгоняют между узких стен.Мы?— их Судьбой… Они?— нашей… Судьбой.Ананкой?— скрипит на зубах.Брат на брата, поколение на поколение. Титаны, теперь вот боги. Гея рожает назло, два поколения сшибаются, и в этом?— гармония. Ананка.Одни саженцы ложатся в перегной - становятся кормом для других.Деметру, что ли, позвать?— специалистку по саженцам. А то у нас тут внезапный огородный совет. Собрались боги, огорчаются: ну и цветочки вырастила Мать-Гея! Как бы это нам их сжать, чтобы, стало быть, пальцы себе до смерти не уколоть?Разве что какой-нибудь огородник придумает, как эти саженцы выполоть?— но кто поручится тогда, что Гея не родит опять?! Что на смену Гигантов не наплодит еще каких-нибудь саженцев?— ибо и это прописано там, в свитке этой, которая ось мира вращает?Что мне сказать тебе. Мудрая? Что у меня есть готовый план?— откуда бы взять смертного стрелка, как отправиться на Флегрейские поля, принести Гигантам смерть… Как победить того, у кого Лук Урана в руках.Кого не взять на Флеграх, потому что никого из них не взять на Флеграх, у материнской груди…Нет у меня никакого плана, Мудрая. И ты не смотри на отца, мой воинственный сын. Отцу бы твоему сейчас?— шлем на голову, Персефону под руку… и куда-нибудь на край света. А то моя царица?— каждым жестом, каждым взглядом так и кричит: ?Не ходи! Не смей! А вдруг там…?Молчу. Сам понимаю. Пожалуй, сунься я туда?— там не вдруг…Там?— обязательно.Даже обидно, что та, которая за плечами, мёртво молчит: привык уже, да и раньше она со мной нечасто разговаривала… А только вот-вот?— и прислушаюсь. Нет? Нет… Не вздыхает, не смеется. Ушла, как не было.Очень может быть?— беседовать с другим, остроскулым и черноглазым, который?— почти что чей-то смысл…—?С Мойрами,?— сказал я вслух. —?Мне нужно поговорить… с Мойрами.Афина, кажется, как раз излагала, что нам нужно поговорить с кем-то другим. То ли с Нереем, то ли с Океаном, которые помогают нам тайно накапливать войска для войны. Осеклась, остальные тоже воззрились недоуменно. Танат вот только еле заметно кивнул.Может, Убийца тоже слышал это. Пронзительный треск рвущегося свитка. Истошные крики в отдалении: ?Что ты сделал, что сделал?!? Неосознанно слетевшее с губ?— ?Переписал…?Я не был в сером доме на Олимпе. Сторонился?— сначала как того места, откуда вылезло ядовитое пророчество обо мне самом. Потом не желал смотреть на тех, кто предрек уже мне?— то же самое, безжалостное: ?Тебя свергнет сын…?Видно, время пришло.—?Ты… пойдёшь сейчас?За взглядами?— другое. Удивленное, недоверчивое. Где быть царю, после того, как вернулся из смертности? В царстве?— это уж наверняка. Сесть на трон, подтвердить власть. А то кто там знает, что Мом в подземном мире наделает!К слову, подземный мир и сам шлёт гонцов. Вон, часть подданных уже и в дверь лезет.—?Хайре, хайре… Кронид, с возвращением! —?и цепляется за стены крыльями, и воняет маковым раствором. Обниматься лезет, тараторит радостно:?— Геката меня отправила. Так и сказала: Владыка, понимаешь, вернулся, так что давай, ты сам должен знать, где они там… А мне откуда знать?— почему вы тут, а не там?! Ух, какая там у нас буча!!! Братишка-Мом объявился сперва, весь в соплях, попытался было на трон сесть и за двузубец схватиться. Так его как начало мотать! По всему залу трепало?— мир, значит, своевольничал… Ну, он еще помотался по миру, а потом вот куда-то сгинул. Вроде бы, на Олимп, как ошпаренный, кинулся. Ну, а Геката тут и говорит: всё, Владыка точно вернулся. И меня послала спросить: Кронид, ты когда вообще в своё царство собираешься?! Да там подданные уже собираться начали, и двузубец, да и вообще… А как ты вообще из смертности-то вернулся? А…Тут Гипнос присмотрелся к Танату, который задумчиво крутил в пальцах осколок своего клинка. Икнул.Случилось невероятное?— но близнец смерти заткнулся самостоятельно.—?На Олимп, говоришь? —?прищурился Арес. —?Значит, дядюшка-Зевс узнает о возвращении отца первым. Радости будет?— до небес.Хмыкнул?— совсем по-матерински. Гера откликнулась точно таким же хмыком.—?Ну, так ведь и мы щит готовили не зря. На случай братского счастья. Ифит вот сейчас у морских?— от них не вырваться…Помрачнела. Послушно впустила во взгляд?— как прежде: смотри, старый союзник! Морские готовы воевать на нашей стороне. Только они требуют?— гарантий. Пока что они скрывают армии, которые собрали Арес и Афина. Прячут их от взглядов Зевса и Аполлона. Накрывают Коркиру морскими чарами.А готовы?— сделать втрое, впятеро, всемеро больше… если мы только даруем им царя. Царя, любящего и понимающего море.Если кифара будет?— против кифары, а лук против лука. Как только Ифит Клименид выступит против Аполлона Зевсида, как только его музыка избавит морской мир от назойливого присутствия недоцарька… море готово покориться новому Владыке. А если вдруг Ифит еще раз сходит со своей музыкой на Олимп?— чтобы и Зевс канул в воды забвения… о, тогда море будет всецело на нашей стороне!Морские?— известные хитрецы. Обтекут со всех сторон, водой сквозь пальцы просочатся.Неизвестно как, но они вызнали про то, в обмен на что Ифит отдал Олимп. Про клятву Зевса. Ту самую клятву черными водами?— ты знаешь об этом лучше меня.Поняли, что Зевс не сунется воевать с нами сам. И увидели в этом шанс выйти из-под власти тирана.Только вот и Ифит, и я понимаем, брат… если вдруг мы поддадимся на уговоры, если пойдем против Аполлона?— Зевс будет мстить за сына не своими руками. Найдет способы.А хитрец-Нерей всё торгуется и торгуется, удушает внука в объятиях?— и между делом всё старается подсунуть ему морских красавиц: то дочерей Океана, то нимф… Потому что старика очень устраивал бы царь, который не втягивал бы море в войны. Которого ничто бы не связывало с поверхностью. Которого бы не связывала с поверхностью я. Так что радуйся, Кронид, твой сын там в битве. Я, конечно, знала, что он упрямый, но он двенадцать лет стоит против интриг своего же деда, который дай ему волю?— оставил бы внука узником в своем дворце. Он переубеждает?— музыкой и словами?— он склоняет на свою сторону, он по крупице вытягивает из морских хоть какое-то подобие обещание и союзов?— и одной рукой отстраняет морское владычество, которое слишком уж настырно пихают ему в руки. И мне скоро туда?— поддерживать его в битве…Чтобы у вас был щит при встрече с Зевсом. Войска, собранные нами?— безумными заговорщиками?— за годы. Слышишь, твоя дочь опять говорит о них? О тех, что прибывают на Коркиру? Что нужно бы посмотреть, раздать приказания… решить.Да, решить.Словно на перепутье дорог вышел. Разбегаются тропы?— какую бы выбрать? Стоят путевые указатели, вот-вот сами на нужный путь потащат. А то что это ты молчишь, неуступчивый невидимка?Вот, например, широкая, правильная, черная дорога?— вниз. Указатель?— белокрылый близнец смерти. Всем своим видом напоминает: эй, у тебя тут не только щит, но и м… мир, в общем. Наш. Не хочешь ли наконец-то сесть уже на трон??— Лети. Скажи Гекате?— я скоро буду.Взвился Гипнос, крыльями захлопал: был бог сна?— нет бога сна…Вот?— тропа средней величины. Жди?— сама водой под ноги прольётся. Утянет в море ласковым отливом. И указатель?— сестра-жена с красными от недосыпа глазами. Смотрит молча: помоги сыну, ты же не знаешь?— как он вырывался на это состязание, чего ему каждый раз стоило покинуть чертоги деда. Мы молчали: у всех было то, что важнее. Но теперь?— одно твое слово… и с тобой Нерей спорить не посмеет.Кивнул чуть заметно: да, Гера. Я обязательно встречусь с морскими. Как в старые времена?— найду нужные слова. Обману, если понадобится. Мне, в конце концов, нужен щит от Зевса?— если вдруг мы собираемся вместе выступать против Флегр.Только вот не сейчас. Сейчас?— другая тропа, иная дорога…Узкая, извилистая, почти незаметная. Вьётся, уходит вверх. На Олимп, к серому дому, в котором никогда не бывал. Вот её указатель?— не родной, названный брат. Напряженно глядящий в пустоту?— будто силящийся рассмотреть что-то…—?Убийца. Что Мойры?Едва слышно вздохнула Персефона (?Ну, конечно?— он пойдет сейчас, а ты чего ждала??). Танат неопределенно повёл плечами.Выглядел бог смерти, пожалуй, встревоженным.—?Они молчат, невидимка. С тех пор, как ты…Факел объявился в ладони из ниоткуда.—?Так, может, это ты их не слышишь? —?осведомился Арес.Убийца качнул головой: все может быть…Солгал.Вещие Мойры не просто так прекратили резать нити. Замолчали?— не просто так. Ты в это сам не веришь, я же вижу твои глаза, брат мой.Ты думаешь, что случилось что-то иное. Что-то страшное, что заставило онеметь ножницы Атропос. Что-то, для чего не понадобился твой клинок или твой факел: просто множество нитей вдруг истончились и распались в пыль…Кто может мне ответить?— что это было?Только разве что Мойры.Да еще?— провидение во плоти.—?Ты пойдешь со мной.Давно не виделись, Провидящий. Кажется?— в последний раз ты пытался против меня заговоры составлять. Оберегал Ифита от безумного родителя.Теперь вот ни радоваться не пожелал, ни взглядом не удостоил. Ввалился в покой: взлохмаченный, на лице фанатичным прозрением глаза тлеют… Новую ли дорогу хочешь предложить мне, сын Япета? Новым ли указателем стать?—?Идём же!Персефона недоуменно шевельнулась возле меня?— и я понял, что Провидящий смотрел на нее. И говорил с ней.—?Что ты видел? —?спросил тихо. Как тогда, в последний раз.—?Ананку,?— отозвался Прометей ещё тише. На миг обжёг голубым будущим из глаз: стрела легко свивается на тетиве знакомого лука, наводится в лицо… косматые фигуры встают?— выше неба. И щерится знакомая усмешка?— щербатая, радостная: ?Давно не видались, сынок!?Усмешка времени, сжатая в чьих-то безумных пальцах.Коротенькое слово, плеснувшее из глаз Провидящего.Коркира.Иная дорога, непредвиденная, непредсказуемая. Вон, два указателя стоят?— сын и дочь, как раз ведь рассказывали, что там собираются войска…Стоят, смотрят, как я обрисовываю губами: ?Коркира…?Как пропадаю, шагая в заветное?— ?Рано или поздно?.Выбрав дорогу. Потому что ?рано??— уже прошло.А "поздно" настаёт прямо сейчас.* * *Показалось: вижу что-то привычное. Знакомое по снам или по видениям?— в этих видениях мелькали молнии, и Зевс радостно выкрикивал: ?Это хороший знак!?, и захлебывался за плечами крик: ?Чем будешь бить, маленький Кронид?!?А потом мы стояли все втроём?— я и братья?— над остатками нашей армии, и ветер неторопливо разносил серую пыль.Или там было что-то другое, в этих видениях? Бессмертные над убитым будущим? Над телами на острове Коркира?Неважно.Мы стояли на том, что было когда-то Коркирой. Где когда-то было время. И наши армии.Я?— и те, кто сделал шаг вместе со мной. Афина и Арес. Танат и Гестия. Гера.Коры не было?— наверное, задержал Провидящий.Может, понимал, что весна здесь не к месту.Потому что никакому семени не подняться с этой почвы.Пыль?— мягкая, серая, жирными облачками взлетающая из-под ног.В пыли разлеглись остовы кораблей?— распластались повыгнившими скелетами диковинных рыб. Лежат остатки союзнических войск?— полуистлевший меч… позеленевший котел.Щит?— когда-то медный. Теперь?— проросший мерзкой зелёной плесенью.Цветущая Коркира?— проплешина посреди тревожного моря.Вода не шумит, не пытается лизать берег. Воде страшно попробовать серую пыль?— яд обезумевшего времени.И глухо молчат чайки?— опасаются подавать голос там, где затихло время.Замерло.Отковалось в ядовитую гадину?— лежит, щерится осколками клыков.В обугленной, подрагивающей ладони того, кто…—?Здравствуй,?— сказал он хрипло и будто через силу. —?Здравствуй… брат.Махайра рвалась из его ладони, приподнимала руку?— обожженную до локтя и будто бы высохшую. Не махайра, нет. Серп Крона?— воплощённая месть матери-Геи, выплавленная ею из самого себя.Чистое небытие.Чистая ненависть.Такая же, как сейчас?— в улыбке брата. Выгоревшей, страшной?— и в глазах у него больше не серое, грозовое небо. Там?— пепел, без конца и края, такой же, каким засыпано всё вокруг.Пыль времени с отблесками адамантия.Белые взблески в волосах?— не молнии. Яростные, холодные блики?— будто играет на самом острии клинка лунный свет.И за плечами?— косматой горой стоит мощь Олимпа. Небесный орёл распахнул крылья-тучи, вскинул голову, открыл клюв в клёкоте. Показалось было?— в гордом.Нет, в болезненном.Орёл крыльями вцепился в плечи хозяина: держись! Не смей! Тащил назад?— всей мощью Олимпа уравновешивал то, что у Владыки лежало в ладони.Взбесившееся время.—?Я… удержал,?— сказал Зевс. Ухмыльнулся?— кривой улыбкой, похожей на щербатый оскал Серпа. Выжал?— из искусанных губ:?— Ты не смог бы. Ты бы… не смог. А я…—?Что ты сделал?! —?прошептала Гестия. Бессильно сделала несколько шагов вперёд. —?Что ты сделал, брат?!Уведи её,?— швырнул я Танату взглядом, чуть повернув голову. Уходите все,?— это уже Афине, тоже без слов. Уведи мать,?— это Аресу, потому что Гера потянулась за луком.Потому что дело?— не в том, что он уже сделал. Дело в том, что он ещё сделает.Пусть он уверен?— что удержал. Опьянён мнимой победой, одержим тем, что вот! Владыка! Настоящий! Мощь Олимпа?— за плечами, Серп Крона?— в руках!Я вижу, как подрагивают на лезвии клинка дочерна обожжённые пальцы. Как обугливается край багряного владыческого гиматия. В смехе брата, в глазах брата, во всём?— всё меньше самого Зевса, и всё больше той гадины, которая лежит в его ладони.И под ногами всё яснее и радостнее начинает звучать: ?Рано или поздно…?Рано или поздно?— тебя выжгут, брат. И ты не удержишь.—?Что я сделал? —?переспросил Зевс, улыбаясь кривой, не своей улыбкой. —?Я… убил её… Его. Он думал?— заберёт мой трезубец. Думал?— это его Судьба… Судьба. Думал… задаст мне вопрос. А мать дала мне ответ. На всё ответ.Ответ.Лежит в пыли золотой лук?— серебряная стрела одиноко подмигивает. Кифара?— полуистлевшая, с порванными, торчащими во все стороны струнами. Струны, наверное, печалятся. Вспоминают любимца муз и неудавшегося морского царя, и вечного аэда за его плечами.От Аполлона не осталось пыли?— вот следствие отцовского гнева. Попытки пойти против Владыки.Попытки стать Клеймом Кронида и его Судьбой.Радуйся, Зевс. Кажется, только что ты убил бессмертного.—?Я убил Судьбу, брат,?— шепнул Зевс, то ли улыбаясь, то ли скалясь. Ненависть смотрела из его глаз всё яснее?— выжигала страшнее махайры, которая нетерпеливо рвалась вперёд из истлевших уже до кости пальцев. —?Мать сказала, что он может… кого угодно. Что угодно. Что я… что я удержу. И я смог.—?Ненадолго,?— сказал я. Сделал шаг?— по полю, из которого не подняться всходам, по мягкой, серой, жирной пыли с запахом времени. Орёл в небесах напряг крылья, всколыхнул небо истошным клёкотом: держу! —?Ты знаешь, что это ненадолго, брат. Ты чувствуешь, что это ненадолго. Опусти его. Опусти его совсем. И возьми свой трезубец. Будь Владыкой Олимпа.Говорить было трудно: пыль забивала горло, воздух пропитался ненавистью и смертью, и плакала за спиной Гестия, и слишком близко стояла?— грань.Смертная грань. Смертный страх, которого уже коснулся однажды?— сегодня.Извивающаяся тварь в ладони брата шипела в лицо, и виделось: перерезанное горло, и старческие руки, бессильно зажимающие прореху, и черно-алая жидкость ползёт по пальцам, и открывается проход, и я хочу…Нет?— не сейчас, не время, не место…—?Опустить?! Чтобы ты ударил меня в спину?!Пронёсся вихрь?— густой, плотный: это орёл за спиной Владыки Олимпа взмахнул крылом. Вихрь подхватил трезубец, поигрался с ним?— небрежно, будто с перинкой. Мягко опустил к ногам истинного Владыки?— мол, пусть полежит, сейчас возьму… мне же ещё с ним править.Возьму?— и буду Владыкой Олимпа, как и сказано, брат. После того, как вы…—?Хорошо, что вы все здесь,?— выплюнул Зевс. —?Всех… разом. И всё кончится правильно.—?Головешкой на трон сядешь? —?это уже вскрик Афины. —?Будешь править пустыней? Это?— правильно, дядя?! Ты не остановишь его во второй раз.Глянул искоса: дочь стискивает копье в пальцах, Арес за дротик держится… ну конечно, с чего бы им отцовских советов слушать, тут Мудрость и Война на пару.Спасибо ещё?— действительно не пытаются братцу ничем врезать. Потому что врежешь ему, как же?— а он пальцы разожмёт.Потому что он же единственное, что сдерживает сейчас эту гадину, ядовитую тварь.Он?— и вся мощь Олимпа. Нанеси удар, покачни равновесие?— такое начнётся, что уже не до Флегр будет. Не до Гигантов. И не до мести матушки-Геи.Вообще ни до чего будет.Да и чем вообще можно бить?! Чем можно удержать небытие, унять месть, рвущуюся с поводка, остановить древние адамантовые клыки, которым только дай рвануть мир?Невидимость не спасает от небытия. Даже если я призову шлем… стоит исчезнуть?— и Зевс нанесёт удар. Хорошо, если после этого хотя бы шлем останется.О копьях, стрелах и прочих мелочах и вспоминать бесполезно.Танат вон это понимает даже слишком хорошо: одной рукой удерживает Гестию, другой стискивает ни к Хаосу не нужный тут факел, потому что?— что еще делать-то?! С этим не сразишься. От этого ещё и не сбежишь.Потому Убийца занят самым нужным делом: думает. Пока я пытаюсь докричаться до брата, пока ступаю по острой кромке новой смертности, пока во рту у меня становится сухо и солоно, отвратительно солоно… пока я пытаюсь играть в старого-себя и договариваться, и торговаться…Потому что думать я не могу. Перед лицом раскачивается, зловредно ухмыляясь, древнее адамантовое лезвие и на глазах у меня жрёт по крупице моего брата, и мне кажется?— я слышу его отчаянный крик?— того Зевса, который когда-то хохотал, разливая нам с Посейдоном амброзию, и с азартом рассказывал о том, как охотился на драконов (и на нимф). Который на глазах у меня обращается в адамантий и пыль, в божественные ножны для проклятого, ядовитого времени, в олицетворение мести матушки-Реи (?Пейте ту же чашу!?), и я кричу, не открывая рта, только глазами: ?Стой же! Борись же! Пусть ты будешь Владыкой, забирай себе золото любых тронов, только не смей превращаться в подголосок отцовского оружия. Я не хочу повторения! Слышишь, я не хочу?— чтобы и с моим младшим братом было то же, что со средним, я не хочу, а потому?— держи, слышишь?! Слышишь?! Держи, я сейчас придумаю?— как удержать еще надежнее, я удержу, мы удержим, брат…?Но в ответ на меня смотрит холодная, бездумная, насмешливая ненависть: поздно, брат, поздно, я сам… я могу, я вот…—?Что ж ты стоишь?! —?это яростный крик Геры. —?Ну, давай, попробуй?— ударь! Хлебоед! Какой из тебя Владыка?— мечик удержать не можешь!Мелькнула даже стрела?— испарилась, растворилась, не долетев до воплощённого Величия. Отлетела, испуганная?— прянула куда-то в черные клубящиеся тучи над головой, затерялась в оперении орла в небесах.Быстрее стрелы мелькнула мысль?— Гера что, совсем…А вслед за этим?— короткое прозрение: да нет, не совсем. Просто старая союзница помнит то, о чём ты чуть было не забыл. О том, что у нас есть ещё одно оружие?— помимо утонувшего в волнах моря трезубца.Только вот воспользоваться мы им не успеем.Я?— так уж точно.Потому что рука Зевса крепнет на рукояти?— лишенные кожи и плоти, опалённые дочерна кости. Крепнут, и сжимают ее, стискивают?— будто она?— часть руки.И падает на искривлённые, искусанные губы брата легчайшая улыбка?— полная юности, радости… безумия.—?Ударить… тебя? Не надейся, сестра. Тебе я сделаю подарок. Царский подарок. Жизнь твоего сына?— в том случае, если согласишься быть моей… добровольно. Я не заставляю тебя, не посягаю на очаг. Просто даю выбор. Тебе. И твоему сыну. Цени это, избранница моя: не все тут получат такой выбор.Почему он еще держит его,?— мелькает мысль, не мысль?— отчаянный её ошмёток. Как брат еще держит эту тварь, или вернее?— что держит самого Зевса? Ненависть?! Мощь Олимпа?! То, что его лицо?— всё больше с каждой секундой становится лицом из памяти, тем лицом, в которое я когда-то сказал у подножия Олимпа: ?Ты хотел меня видеть…?Может?— всё вместе.А может?— это ты, Аид-невидимка. Связующее звено между ним и Серпом Крона. Они ведь оба жаждут мести тебе?— твой брат и оружие, которое твой отец не успел когда-то вынуть из ножен.И значит, чтобы разорвать эту связь?— нужно просто…Нет,?— кричало что-то внутри, пока я упирался взглядом в ядовитую гадину. Пока вставал напротив брата и делал приглашающий жест?— ну же, давай! Нет-нет-нет, стой, не смей, не надо больше, я не хочу, я не желаю больше, ты же так недавно решил, что ты удержишься, не смей, не нужно…Прости меня, Ойтис-огородник, чей смертный крик я слышу там, в груди. Чья седина теперь проглядывает в моих волосах. Чья кровь делает солёными губы.Очень может быть?— мне на роду написано так вот: малой ценой.Прости, Персефона?— хорошо, что тебя нет здесь теперь. Ты бы, наверное, не выдержала?— если бы во второй раз.Может, лучше было бы, если бы не было второй раз. Если бы вы не вернули меня несколько часов назад, разломав меч Таната: тогда я ушел бы как смертный, а не как бог, который теряет бессмертие по капле, которому под ноги подкатывается отвратительно острая грань смертности?— и трудно дышать, и знаешь, что сейчас у тебя будут отбирать последнее…—?На колени,?— сказал Зевс, и адамантовая гадина в его руке качнулась вправо-влево, показалось даже?— язычком затрепетала. —?А то я ударю по твоей дочери.Мёртвое молчание?— вязкое, как те самые, незабываемые ледяные воды, которые еще долго будут приходить в снах. Хорошо, что их больше не будет. Хорошо, что будет быстрее.Серый прах пристаёт к коленям, во рту?— кровь напополам с полынью: горечь и соль, и грань слишком близка, извивается, касается, щекочет…И в глазах у Зевса?— мучительный вопрос: ну, как тебе, невидимка? Как тебе?— чувствовать себя побеждённым?Не знаю, брат. Моей нити нет там, в сером доме у Мойр. Перерезана несколько часов назад, так что они, наверное, ее даже не видят. Я не знаю?— каково это: быть побежденным.Зато я недавно узнал, как можно?— умирать. А вот тебе?— как? Как тебе быть марионеткой мести нашей дорогой матушки? Каково?— когда ты лишь рука для нанесения удара?Я бы, наверное, сказал тебе перед прощанием что-нибудь, да шелуха слов основательно с меня ссыпалась?— вот, могу только смотреть. Увидимся по ту сторону?— не знаю, где, наверное, в Великом Ничто?— что-то мне подсказывает, что ты здесь тоже не задержишься, Владыка Олимпа.Остальные как-то растворились, смазались. Остались будто отсечёнными там, за гранью?— и мы с тобой здесь наедине, брат. Посреди берега, покрытого не песком?— пылью, которой опасается касаться немое море.И вокруг нас свернулась невидимая змея?— кусает собственный хвост. Ловушка Крона, которую ты невольно создал, бездумно вычертив этот вечный круг клинком. Брат на брата, сын на отца?— кипит в крови клеймо, от которого не избавишься.Наверное, ты прав, и всё неправильно началось. Может, если бы я не вмешался тогда, с Тифоном?— не взял бы трон у тебя из-под носа… может, всё лучше закончилось бы.И потому мои губы шевелятся, произнося последнее?— ?Прости меня?.И вижу только по движению твоих губ?— знакомое имя… Ананка.Но не слышу.Всё забивает последний миг смертной тишины.И в тишину не может проникнуть ничто?— ни крик, ни плач, ни зов…Только, может быть, разве что музыка.Пролилась неожиданно. Сразу отовсюду: дождём?— из-под небес, приливной волной?— из моря, родником?— из-под земли. Брызнула в похолодевшее лицо, дунула свежей ободняющей мелодией: радуйся! Радуйся, радуйся…Радуйся, папа.Музыка взметнула серую пыль, вздёрнула меня на ноги и заставила сделать вздох. И гадина, свернувшаяся вокруг?— невидимая, отсекающая от остальных ловушка времени?— разомкнула кольца, пропустила отрывистый, задохнувшийся крик Геры: ?Не надо!?. Потом крик скомкался, отрезался, потонул в звонком разливе кифары, и в сером мареве стала видна фигура музыканта.Будто соткавшаяся из музыки?— или из воды.Не знаю, хотел ли ты меня теперь видеть, папа,?— сказала музыка чуть виновато. Но я не мог не прийти. Думаю, ты это понимаешь лучше меня.Я не сказал музыке в ответ ничего. Только взглянул?— в бесконечное, бескрайнее море глаз (решимости?— до краёв), где не плескалось ни капли страха.И понял, что уговаривать бесполезно?— ибо нельзя уговорить музыку и море. Легче переломить меч смерти во второй раз. Легче переписать Судьбу.А Зевс смеялся. Непринуждённым, почти прежним смехом. Глядя на гибкого юношу напротив себя: мокрые кудри рассыпались по смуглым плечам, полощется гиматий цвета морской волны, в руках трепещет струнами кифара… Глядя на то, как изгибается кифара в руках юного музыканта?— и делается луком.Смеялся и качал головой укоризненно?— мол, брат-брат, вот почему с тобой всегда всё так неправильно получается?! Я, понимаешь ли, свою Судьбу убил?— я же тебе сказал! Вот оно лежит в пыли, Клеймо Кронида. Которое Аполлон. Вот остатки его кифары, вот?— мое сбывшееся, обращенное в прах пророчество!Так какого Тартара, спрашивается, сюда еще и этот мальчишка приперся, не по правилам играет?! Сказал бы ты ему…Ага, покивал я, медленно отходя подальше, подальше. Ты вот ему сам?— попробуй, скажи. Я как-то уже этой его музыки наслушался. И вообще, не знаю, как там у тебя дела с детьми, братец, только вот, кажется, мои?— как на подбор упрямые. Даже и не знаю, в кого.И с правилами и пророчествами у них тоже?— какие-то нелады.Надо отдать Зевсу должное?— он попытался.—?Кифаред… —?погрозил ему серпом. —?Это не твоя судьба, Кифаред!Музыкант (лучник?!) в ответ прищурился. И усмехнулся углом губ?— знакомой такой усмешкой, у одного пастушка видал, на Крите ещё…—?Да,?— сказал тихо. —?Это моё решение.И разжал пальцы.Взвизгнуло испуганно и яростно древнее адамантовое лезвие: почему разжал?! Зачем пальцы?! Ты?— лучник! Ты же должен сейчас?— стрелу из колчана, потом на тетиву…Чтобы мы успели ударить. Чтобы я успел…Блеснула серебряным бликом молния?— подарок пастушка нереиде в благодарность за ночи. Стрела, для которой не нужны луки и колчаны. Позови?— явится.Та самая, которую я оставил сыну.Игрушечная стрелка?— куда там произведению Циклопов против воплощённой мести матери-Геи! Лезвие заскрежетало-заусмехалось: сейчас… в пыль… как только столкновение…Стрелка упала в пыль?— не вынесла даже быть поблизости от небытия, заключённого в древний адамантий.Потом щербатая усмешка замерла. Довольный скрежет захлебнулся.И непобедимый Серп Времени полетел в пыль следом за молнией?— вместе со сжимающей его дочерна истлевшей кистью.Ифит целился не в махайру?— в руку.Змея кусает собственный хвост?— вцепилась, не разорвать. Секунда кажется дольше жизни: успеваешь увидеть всё, услышать всё, всё почувствовать. Зевс?— рот открыт в безмолвном, но истошном вопле боли и ярости. Ифит?— полон решимости закончить, заслонить, защитить, и кифара опять сама собою выгибается в руках, и сейчас обрушится вслед музыка… и за стеклистым, изломанным маревом?— будто жилы хрусталя?— мечутся фигуры: одна, с золотистыми волосами, ломает руки?— наверное, Гера…Фигур сейчас не будет. И змеи?— преграды, ловушки, которую невольно поставил Зевс?— сейчас не будет, и острова Коркира, и много чего ещё…Потому что в пыль летит ядовитая гадина, которую не удержали. Разъярённая. Настроенная только?— жрать.Обращать в прах, пыль, бездну.Сейчас коснётся земли?— резанёт наотмашь, чтобы?— вся и всё…И некому схватить ее за хвост.Мгновение?— чаша, до отказа налитая событиями. Вижу?— как движется адамантовое щербатое лезвие вниз, как распахивает крылья гневный орёл в поднебесье, слышу?— раскат грома, и хихиканье в Тартаре старой сволочи, давно не подававшей голос: ?Его могу удержать только я, как тебе такое?!?Мне такое?— никак. Я тут вообще другим делом занят. Например?— вытягиваю из воздуха легкий, серебристый шлем, пришедший на зов. Махом нахлобучиваю его на голову.Ты хотел, чтобы я исчез, братец? Вот, пропадаю.Хотел, чтобы я с Серпом Крона познакомился?Вот и сведем знакомство.Сводим.Отчаянно и страшно. Пальцы невидимки?— намертво вцепляются в истертую рукоять?— ту самую, на которой только что истлели остатки пальцев Зевса. Она обжигает холодом, эта рукоять, и время вздыбливается и бесится: ты не можешь меня удержать, жалкий…Но я держу?— вцепляюсь и держу, и рывком тащу взбешенное время на место, в предназначенные ему ножны, и цежу ему в отсутствующую рожу: ?Я победил твоего прежнего господина, ясно тебе?!?Время?— водоворот, затягивает и тащит. Мелькает всё наперекосяк, вперемешку: взвивается медный вихрь волос Коры, и надрывается младенец в колыбельке?— тебя свергнет сын?— и смотрит мертвыми глазами отрубленная голова Посейдона. И фигура на остром уступе протягивает дрожащие руки, развеваются поседевшие волосы, и крик летит в гневное небо.Веки прикрыты, вот только они же невидимы?— и время щемится под них, мелькает бесконечной вереницей образов?— и взвивается бич, полосуя спину Геры, и рассыпаются под пальцами серебристые волосы Левки, и из выгоревшей до пепла земли Флегр до небес поднимаются новые всходы?— Гиганты, идут?— Олимп будто яблочки околачивать…Прошлое свилось змеей?— вокруг него обвивается будущее. Раскрывают пасти, кусают друг друга, вот-вот задушат кольцами затесавшееся между ними настоящее.Настоящее: распахнувший гневные крылья орёл в поднебесье. Косматая мощь. И трезубец в руке Владыки Олимпа?— второй руке, бестрепетной и недрожащей.И воздух трепещет от хищного клёкота птицы, в котором?— чистая ненависть.Настоящее: тонкие пальцы на серебряных струнах, и бездонное море плещет из глаз, и музыка изливается на измученный берег, захлёстывает своего музыканта до колен, до щиколоток, поднимается выше самых высоких гор?— и распахивает собственные крылья, и становится прочнее щита, летит?— острее стрел.И воздух дрожит от соприкосновения с любовью, которая затапливает берег вместо немого, безучастного, боязливого моря. Которая делается морем сама. Которая не умеет промахиваться, не умеет уклоняться, не умеет бежать.Любовь и ненависть столкнулись в небесах.Змея кусает собственный хвост. Мощь Олимпа?— против песни. Старая мелодия ?Я море… ты?— скалы…? на новый лад: ?Ты?— море… я скалы… Ибо разве не разбивается ненависть о любовь? Разве не скалами мы становимся, когда нам есть, что защищать? Мне есть, что защищать, о Владыка Олимпа. Я выстою. Я… я удержу…?Я удержу,?— повторяю я невидимыми губами?— выпеваю вслед за сыном знакомую мелодию. И веду свой собственный бой?— со взбесившимся временем, которое рвется и рвется из моих рук?— обращать в прах.И поток секунд обращается?— ледяным холодом Стикса, но я только сжимаю ладонь крепче, вцепляюсь и прорастаю в древнюю рукоять всем своим… смыслом? Миром…Прошлое встаёт из закромов памяти?— неумолимое. Титаны, и кривая усмешка отца, и какой-то бунт во дворце, где я убивал в спину. Поддашься, дрогнешь пальцами?— прошлое рухнет на землю, подомнёт тушей, и земля станет вечным прошлым?— Хаосом без конца и края, когда не было ничего и никого…Будущее движется навстречу?— вот-вот головой небо заденет. Мстительное, грозное будущее с Флегр. Злобится, кричит: ?Эй, плесень!!!? И стоит отпустить, упустить?— и будущее наступит тут же: выжжет землю, откроет врата Тартара, отравит ядом мести, и будет?— только мягкий серый прах, как здесь…В почти задавленном настоящем.Где Афина и Арес пытаются пробиться через стеклистое марево?— сгущенное время?— туда, где идёт бой… Где Убийца опустил руки?— одну просто так, а вторую на плечо Гестии. ?Нельзя вмешиваться?. Правильно, правильно, Убийца, лучше не лезьте и скажите это стоящей на коленях Гере?— нельзя вмешиваться, потому что это хуже, чем попасть между жерновами…Потому что жерновов обычно?— два. А здесь?— три. Три боя.Будущее схватилось с прошлым?— желает перетереть в порошок настоящее.Я схватился с Серпом Крона. Или может?— за Серп Крона. Желаю… ничего не желаю. Просто держу, пока эта тварь пытается спалить меня изнутри.Ненависть стоит против любви. У ненависти пока получается лучше?— потому что крылья орла велики и могучи, потому что их потоки рассеивают, развеивают мелодии, и яростный клекот глушит серебристые звуки кифары… потому что ненависти слишком много?— выплёскивается во взгляде, в крике и травит, пачкает светлые волны музыки, которые поднимаются вокруг.И пальцы кифареда?— слабеют, вот-вот собьются, и гибкий музыкант едва стоит против ураганного ветра с неба. Очень трудно спорить с тем, кто по-настоящему считает себя Владыкой Олимпа?— и кто вцепился в своё владычество, как один подземный царь вот сейчас?— в Серп Крона.Всё же море в ярости может иногда разбивать и топить скалы.И потому юный кифаред выливает в воздух уже не музыку?— просто самого себя, выплёскивает до края собственную сущность, и в переливчатый звон струн начинают просачиваться траурные ноты.Я удержу,?— слышится мне там. —?Удержу, сколько надо. Слышишь, папа? Ты скажи ей, чтобы она меня простила. А я… а я удержу.Я дам тебе время, папа.Просто немного своего времени. Оно теперь тебе очень нужно.Мне очень нужно время, сын Левки. Потому что то, которое у меня в руках?— не желает подчиняться, и миги растягиваются в бесконечность ослепительной боли, и оно вопит: ?Пусти, ничтожество, пусти!?, и старается хватануть клыками, ошалелое. И я чувствую, что скоро не будет невидимости, потому что трещины змеями расползаются по светлому металлу шлема. Потому что воплощению мести Матери-Геи очень хочется взять свою судьбу… нет, у чудовищ ее быть не может…Значит, выполнить предназначение.Уничтожать. Доказывать, что есть только?— небытие, только адамантовые клыки, а остальное?— прах. И под моими пальцами рыдает и смеется безумное Небо, лишенное плодородия: ?Что ты сделала, моя жена, что ты сделала, неужели не понимаешь, что эта тварь может убить даже…?Ты не понимала,?— шепчу солёными от смертности губами в вихрь секунд. Той, которая ждет меня там, на Крите?— яблоки морщинистыми руками по земле раскладывает. Ты не понимала?— что за предназначение ты дала той твари, которую породила. А отец вот понял. Наверное, потому со мной заговорила та, из-за плеч, голоса которой я больше не услышу.И мать поняла тоже. Просто вложила Серп не в ту руку.Как это?— не в ту руку, возмущается Серп под ладонью (и мне кажется?— где-то я слышу жалобное взвизгивание чёрного пса, который тоже старается удержать время). В ту самую руку! В руку ненависти. В руку, которая нанесёт нужный удар?— по тебе, потому что ты?— ее любимчик, и все наконец станет правильно, наконец разомкнётся проклятый круг…Змея, кусает собственный хвост?— наверное, это больно…Когда я смеюсь?— змея, кажется, от изумления, начинает разжимать челюсти. И ядовитая гадина в пальцах?— перестаёт извиваться и жалить роем раскалённых мгновений.Ты не можешь хотеть того же, Кронид,?— шипит слабо. —?Ты же любимчик, щит, который она сковала, чтобы защититься… от него…Защититься от меня.Я не щит,?— звучит в моем ответном смехе. Я лучник. Я учился не защищать: не промахиваться.И как может быть ее щитом тот, у кого её теперь нет?!Прошлое подкатывается под обожжённую ладонь?— гладкое, холодное, твёрдое. То недавнее прошлое, в котором?— истошный крик Мойр, и чей-то трещащий свиток…И будущее в страхе бежит от такого прошлого, теряя по пути сандалии. Бежит?— в неизвестность.Я не любимчик,?— шепчу я. У меня для этого слишком неправильно всё началось. И теперь вот я…Я?— это скалы? —?спрашивает мелодия из настоящего. Оттуда, где любовь бьётся с ненавистью, переплетается с ней, как прошлое и будущее, и кажется, что они?— одно…Я?— это море?Я?— это… ты?!Одно.Прошлое отступает?— наверное, отлив начался. Уходит, тревожно оглядываясь, будущее: ну его, пожалуй, невидимку!Рукоять не жжет больше ладонь: так, теплится виновато…Наверное, это слишком страшное настоящее, чтобы его уничтожать.Слишком… страшные… строки.Я лежу на мягкой, серой пыли, опустошенный и выпитый до дна, сполна использовавший время, которое мне дали. Ладонь?— стиснута, не разжимается на страшном оружии, непобедимом Серпе Крона?— обычной махайре со странным предназначением.Не могу разжать пальцы. Ибо мы?— одно.Вокруг гаснут последние всплески мелодии: я держал, сколько мог.Прости меня, папа.Я надеюсь, я дал тебе время.Ты дал мне время, сын,?— силюсь я ответить сквозь боль и невидимость, и всё пытаюсь рассмотреть тонкую фигуру музыканта, над которой вот-вот сомкнутся ураганные крылья орла?— Мощь Олимпа. Ты дал мне время. Ты молодец. Ты удержал.Только вот я не могу прийти к тебе на помощь, ибо это?— не мое предназначение.Ибо оружие, которое у меня в руке?— предназначено только для одного.А кроме него мне бить нечем.Тихий, прощальный звон?— это одна за другой рвутся серебряные струны. Шепчут на прощание: прости, прости, прости…А Зевс Однорукий, Зевс Победитель, Зевс Владыка Неба?— стоит на воздухе, на власти. На силе. И смеётся прежним смехом. Заливистым и ликующим.Перед последним ударом по едва различимой за ураганными вихрями фигуре.—?Ну что, морской?! Теперь понял, что значит?— гнев Владыки?! Чем будешь бить, морской?!Трезубец рассекает воздух радостной вспышкой?— озаряет лицо брата, полное упоения битвы. Озаряет лицо противника: бледное, строгое лицо кифареда с плотно стиснутыми губами?— чёрные кудри летят по ветру, темнеют бирюзовые глаза?— будто море в грозу…А за плечами у юноши дыбом выгибается морская волна. Шипит, как разъярённая кошка, кидается вперёд, принимая на себя удар неба, и расплёскивается пеной.Волны приходят, и заключают фигуру юноши в бережные, любовные объятия, облекают в царские бирюзовые одежды и поднимают на себе, чтобы он мог стоять лицом к лицу с Величием. Море помнит?— как Величие однажды бросило его и сбежало. Как трусливо отдало трон.Море ничего не забывает. Особенно?— любви. И звенит, и светится серебром, и несёт на себе тополиные листья, упавшие в бегущий к морю ручей. Море щедро отдаёт потонувшие в нём песни, и воды?— ковкое серебро?— готовы переплавиться во что угодно: в щит… в новую кифару… в лук.Во что угодно?— для морского. Для своего морского. С которым оно?— одно.Для нового морского Владыки, идущего в трудный путь?— против неба.?Вор!??— кричит, надрываясь, Зевс, и орёл в небесах выставляет когти и исступлённо рвёт поднимающиеся к небу волны. Тучи и волны переплетаются, перевиваются, как незадолго до того?— прошлое и будущее.И из водного вихря рождается, выплетается дикий жеребец?— олицетворение моря, такое же, как орёл?— для неба и пёс?— для подземного мира. Взлетает пенная грива, вздымаются копыта?— напротив крыльев, летит по ветру хвост?— бурунами…Небо?— за яростно сияющей фигурой Владыки с трезубцем в руке. Море?— за спиной юного кифареда, у которого больше нет оружия.И чёрный пёс где-то тут же, поблизости, сидит, порыкивает весело над своим хозяином. Башкой качает в сторону сцепившихся в смертной схватке моря и неба: дураки, да?! Совсем дураки, да?! Бездарно дерутся?!—?Бездарно… дерутся,?— соглашается хозяин, чуть шевеля губами.Чёрный пёс и его хозяин уже знают?— кто проиграл эту схватку. Кто проиграл эту схватку еще до того, как она началась.—?Бездарно дерёшься,?— шепчут губы Убийцы там, за пределом битвы неба и воды.—?Почему бездарно,?— бездумно спрашивают губы измученной Геры, сердце которой сейчас?— в этой битве.—?Потому что результат известен заранее.Потому что стеклистое марево, ловушка Крона, через которую ничто не могло пробиться?— теперь исчезло. Потому что Серп Крона теперь лежит спокойно и безмятежно?— в руке нового хозяина.Пытается делать вид, что он тут ни при чем.Потому что ничто не мешает мне теперь шептать чёрному псу?— можно…И мой шёпот слышит то, что должно.Та, что должна.?Чем будешь бить, морской?!??— кричит Зевс, заливаясь безумным хохотом, и удар трезубца подсекает ноги вставшему на дыбы коню. Небо вцепляется в море?— когтями, бьёт его крыльями вихрей, терзает клювом двузубца. Схватилось?— с предвечным врагом, которого сейчас развеет, разобьёт, раздавит…?Что у тебя за оружие, морской?!??— слышится в истошном хохоте неба, которое валится на остров. Хохот колеблет землю. Заставляет упасть на нее волны?— жалобно прижаться к ногам своего хрупкого Владыки.Нет.К незыблемо стоящей посреди моря скале.Мрак мокрых волос кипит в воздухе. Глаза больше не бирюзовы?— черны по-штормовому, и Зевс начинает кричать, когда вглядывается в эту черноту. За ней?— ненавистное сходство (?Брат! Вор!?), за ней?— сбывшееся пророчество и оживший смысл.За ней?— ответ.Слетающий с чуть приоткрывшихся, юношеских губ. Названием самого страшного оружия. Взятого в час надобности.—?Клятва.И волны моря, кипящие на островке,?— оборачиваются чёрными, ледяными, пришедшими из моего мира водами.Клятвой, о которой Зевс благополучно забыл в сражении?— ибо разве могут существовать клятвы для Владыки, который совладал с Серпом Крона?!Я закрываю глаза, чтобы не видеть?— как это было со стороны. Чтобы не касаться опять ледяного, прорастающего в душу холода. Слышу только крик Зевса: ?Я не причинил тебе вреда!??— жалкую попытку оправдаться.Ифит молчит, но ответ выплывает откуда-то… из мира, из памяти… из меня.?Я и мир?— одно. Причинишь вред мне?— причинишь ему… Причинишь вред ему…?Так вот?— наоборот это тоже работает.Кажется, я даже опять кричу. Не в силах оторваться от Серпа Крона?— я готов сейчас им заслониться от стылого, вязкого правосудия, которое пришло за братом. Только бы не слышать, не помнить, не чувствовать: ?Ты знал, что влечет за собой нарушение клятвы?. Только бы… не опять…Я кричу, и мой вопль смешивается с отчаянным, пронзительным клёкотом орла, и с шумом морских волн, и с отдалённым голосом второго брата: ?Вор! Лжец! Обман…?Я кричу и знаю, что Владыка Неба сражается с тем, что нельзя победить. Бездарно дерется. И еще миг?— и я встану на его сторону, потому что я знаю?— как это, потому что это слишком… слишком…Но когда я осмеливаюсь вздохнуть и открываю глаза, и напрягаю пальцы на рукояти клинка?— поздно.В грудь вливается воздух, не стылые воды.Под ногами?— жидкое месиво: пыль напополам с морскими волнами.Орла в небесах больше нет?— так, тучи собрались, толкутся недоуменно?— овцы без пастуха…Мне помогает подняться сильная рука сына. Ареса.Со второй стороны поддерживает Афина?— осторожно, стараясь не касаться древнего, истёртого лезвия. Спрашивает:—?Как ты его остановил, Литос?—?Догово… договорился,?— выдавливаю я в ответ. И кашляю, пытаясь осмотреться?— что пропустил?Гестия тихо плачет?— опустилась в пыль. Оплакивает участь брата, которого так и не получилось согреть. Рядом стоит хмурый Убийца, и во взгляде у него?— отсюда видно?— предвидение.?Допрыгались, Кронид,?— говорит взгляд. —?У вас теперь нет половины армий. Твой брат?— в Стиксе. Как ты думаешь, скоро ли Гиганты восстанут с Флегр??Не задавай дурные вопросы?— дергаю я плечом. Ты теперь?— единственный оставшийся у меня брат… на ближайшие лет восемнадцать. Вот и не задавай. Сам, что ли, не слышишь?!Радостное: ?Скоооооро!??— и подрагивает в предвкушении земля.Скоро. Скоро. Наверное, уже почти сейчас. Пока мы слабы.Пока на Олимпе нет правителя. Пока правитель подземного мира не отошел от битвы. Пока новый Владыка Моря…Где он, к слову?Сидит, устало ссутулив плечи, на границе берега и моря. Нет, не смотрится в воду?— просто, кажется, не в силах подняться. Трогает свою покалеченную кифару. Жадно вбирает глазами бегущую к нему Геру.Улыбается?— нерадостно, просто чтобы ей показать: нет, все хорошо, я просто устал, я долго держал, ты прости…И не замечает, как ставшие бирюзовыми волны ласково лижут ему ступни?— покорными языками.И осторожно, трепетно кладут рядом с узкой ладонью музыканта блеснувший адамантом трезубец.