Пролог. Глава 4. Ферран (1/1)

* * *Капитан Ферран вышел на площадь в дурном настроении. Он почти никогда не участвовал в конных разъездах по городу сам, но сегодня ему не сиделось на месте. Такой привлекательный в солнечные дни кабинет алькальда со старинной, прекрасно сохранившейся мебелью и легкими ажурными занавесками этим пасмурным утром показался ему душным и унылым. Безразличным взглядом он окинул площадь, усаживаясь на коня. Ах, если бы это были не испанские стены, а французские! Многое бы он отдал, чтобы избавиться наконец от опостылевшей службы в этой прекрасной, но неприветливой стране. Родной Париж уже давно казался ему чем-то далеким, недостижим, почти что раем. С тремя подчиненными неторопливым шагом объезжал капитан узкие улицы, следовавшие рельефу невысоких холмов, на которых раскинулся город. Немногие прохожие с хмурыми лицами отводили глаза или вообще отворачивались от французов. Они уже не встречали любого имперского солдата плевками и резкими обидными выкриками. Кровавые экзекуции мсье Железяки, как прозвали Феррана в народе, немало способствовали этому. Но мрачное напряжение и молчаливая угроза от населения чувствовались капитаном даже в самые спокойные дни. Поездка с дозором не успокоила Феррана, скорее, наоборот – усилила непонятную тревогу. Вернувшись к аюнтамьенто и спешившись, он не торопился войти внутрь. Здесь его и застал запыхавшийся курьер со срочной депешей от генерала. Медленно, словно нехотя, капитан сломал печать и вскрыл пакет. Приказ генерала оставить город и присоединиться к его частям вызвал в нем противоречивые чувства. С одной стороны, он отвечал желанию Феррана все бросить и снять с себя ответственность за постоянные неудачи. С другой… здесь оставался ненавистный и все еще не пойманный Агудо. Мысль о том, чтобы отказаться от противостояния с ним, не поставив жирную точку, казалась капитану невыносимой. С депешей в руке, покусывая в мрачной задумчивости длинный ус, взирал он невидящим взглядом на кружок из нескольких мальчишек, игравших в камешки у фонтана. Он уже хотел развернуться и уйти, но замер, не веря своим ушам. Чуть сипловатый высокий детский голос неуверенно выводил:Вперед, Испания, вперед!Нас Сид прославленный зовет…Песня Эль Агудо! В его присутствии… Да как они смеют, ослиные отродья! Онемев от такой наглости, с широко открытыми глазами взирал капитан на нескладного мальчишку, готового в любой момент сорваться с места, но продолжавшего петь:Восстанем, братья,Единой ратью!– Замолчи! Замолчи, сумасшедший! – какая-то женщина кинулась к мальчишкам, размахивая корзиной из которой посыпались лук и зелень. Словно шустрые воробьи, ребята вскочили на ноги и бросились врассыпную. Но песня не прекратилась.– Вперед, Испания, вперед! – раздалось откуда-то из закоулка. Но это был уже не детский голос. – Нас Сид прославленный зовет… – еще один, с другой стороны площади. Певцов не было видно. Песня была негромкой, но к двум голосам присоединился третий, потом четвертый. Казалось, сами стены и камни на мостовой бросают в лицо капитану:Восстанем, братья,Единой ратью!Вышедший мгновение назад из аюнтамьенто, адъютант капитана замер, ожидая неминуемого взрыва. Но Ферран молчал, побледнев чуть ли не до синевы. – За мной, – тихо скомандовал он адъютанту и каменным шагом скрылся в здании. * * *– Они арестовали весь город!Бернардо остолбенел с открытым ртом, не успев донести до него ложку. Принесший эту весть Мигеле, торопливо спешился, осадив лошадь прямо у костра. От его обычной невозмутимости не осталось и следа. Глаза горели, щеки заливал румянец, прямые брови дергались, дыхание сбилось. – Некоторым удалось сбежать, я чудом не угодил в облаву. Говорят, Железяка получил приказ покинуть город. – И зверствует напоследок, скотина, – Бернардо вскочил, отбросив миску и ложку. Похлебка, расплескавшись, зашипела на раскаленных камнях. – Это еще не все. Вокруг них быстро собирался весь лагерь, боясь пропустить хоть слово.– Солдаты обыскивают дома и забирают гитары, кастаньеты и все хоть отдаленно похожее на музыкальный инструмент. Они сваливают все в кучу на пустыре рядом с выездом из города. Связанных людей держат на складе неподалеку. Партизаны зашумели.– Пленных расстреляют на рассвете, – закончил уже обычным спокойным тоном Мигеле, внимательно глядя на командира. – Там почти одни женщины и дети.Лагерь взорвался проклятьями. Потом наступила тишина. Нечего было обсуждать. Никто не сомневался, что в этот раз им придется дать открытый бой французам. Но Бернардо о чем-то напряженно раздумывал, ни на кого не глядя.– Будем драться, Агудо? – спросил у него один из партизан.Бернардо поднял голову и загадочно ответил:– Мы разделим судьбу своего народа. И тут же начал излагать свой план. Скованные до этого гневом герильясы оживились, зашумели и приступили к обсуждению деталей. * * *Подготовка задуманного заняла все время до вечера. Люди приходили и уходили, чистили и заряжали оружие, кормили лошадей, заранее отсыпались. Пасмурный день сменился беспросветной ночью. За час до выхода герильясы собрались у огня. Слышался перебор гитары и треск пылающих сучьев, но люди по большей части молчали, думая о предстоящей тяжелой битве. Не всем удастся ее пережить. Но мысль о том, что мирные люди спасутся, а французы оставят город, согревала беспокойные партизанские души. В нервно-дремотном состоянии Бернардо пристроился под навесом, из-под приспущенных ресниц наблюдая за Фелипе и Пабло. За прошедшие дни они сильно сдружились. Равный возраст и похожие характеры быстро их сблизили. Пабло все еще провожал Фелипу влюбленным взглядами, но уже не немел и не смущался в ее присутствии. Девушка, видимо, не разделяла его пламенных чувств, но с большим интересом слушала его живые рассказы – о Мексике, академии, партизанском отряде. Проведя много лет за монастырскими стенами и не видя ничего, кроме скал и ликов святых, Фелипа мало что знала о жизни. Те рассказы, что она слышала от послушниц монастыря, тоже не изобиловали разнообразием, описывая лишь внутренности аристократических покоев и гербовых карет. С жадностью впитывала Фелипа все новое и непонятно прекрасное. Выплеснув в памятный вечер вместе со слезами обжигающе ледяной ком из груди, она постепенно становилась самой собой – такой же неугомонной и любопытной, как Пабло. Она хваталась за любое дело, вертясь возле женщин и больше мешая, чем помогая. То чистила котелки и кастрюли, то задавала корм лошадям. Присаживалась рядом с партизаном, чистящим мушкет. И наблюдала за Пабло и Мигеле, когда они упражнялись в фехтовании – единственные, кому по статусу разрешено было носить длинные клинки (простые люди обходились ножами). Она даже уговорила Бернардо научить ее стрелять из пистолета, а двух обитающих в лагере мальчишек метко кидаться камнями. Бернардо поймал себя на мысли, что ему приятно смотреть на Фелипу. Всегда, когда она обращалась к нему, он не мог удержаться от доброй улыбки. Хотелось помочь ей и защитить ее от любой невзгоды. Он был почти вдвое старше Фелипы, она могла бы быть его дочерью. Но было ли чувство приязни, овладевшее им, лишь только отеческим? Что ж, возможно. Сейчас они с Пабло снова сидели у озерца, о чем-то негромко болтая. Фелипа теребила в руках букетик лаванды, осыпая пахучими лепестками холщевый фартук. Пабло водил рукой по воде и рассматривал падающие с пальцев брызги, наполненные отблесками огня. – Скажи, Фелипа, – задумчиво спросил он, – в какой Калифорнии ты родилась?– Их много? – удивилась Фелипа. – Верхняя и Нижняя. – Не знаю… Я ничего не знаю о родине. Мне было, наверно, лет пять, когда меня привезли в Испанию и поместили в монастырь. Все, что я помню – это огромное небо, холмы и дубовые рощи. Белые стены миссии, апельсиновый сад, лошадь размером с дом – ведь я была тогда очень маленькой, – Фелипа улыбнулась.– Миссия… А дом? Какой был у тебя дом?– Миссия и была моим домом. Я не знаю своих родителей, – она помолчала. – Я помню падре Фелипе. Он был очень добрый. Большая женщина с темным лицом кормила меня маисовой лепешкой с козьим молоком. – Ты хотела бы туда вернуться? – осторожно спросил ее Пабло.– Я мечтаю об этом постоянно, – просто ответила Фелипа. – Когда я… – она глубоко вздохнула, – когда я бежала из монастыря и немного начала замечать что-то вокруг, кроме скал и деревьев, то решила, что надо двигаться к морю.Пабло помолчал, собираясь с духом, потом произнес:– Фелипа, когда все это кончится… когда французы уйдут… мы с Мигеле вернемся к родителям, в Мексику. Девушка с интересом посмотрела на него.– Ты… хочешь поехать с нами? От этих слов у Фелипы сладко перехватило горло. Глаза загорелись, и улыбка осветила лицо. Но она промолчала, глядя, не отрываясь, на Пабло. * * *Через минуту Мария позвала Фелипу. Девушка, встала, отряхивая с юбки лепестки лаванды, ласково кивнула и отошла к малому костру, где сидели женщины. Пабло проводил ее взглядом, а когда снова повернулся к озерцу, то заметил, что рядом с камнем, на котором сидела Фелипа, что-то белеет. Клочок бумажки. Он поднял его и, не задумавшись о том, что письмо чужое, развернул. – Ты пишешь любовные мадригалы? – раздался из-за спины по-дружески чуть насмешливый голос брата. Пабло не ответил, снова и снова перечитывая три короткие строчки.– Что это? – внезапно оледеневшим голосом спросил Мигеле. – Это… уронила Фелипа?– Нет! – быстро ответил Пабло. – Это не она. Наверняка ей кто-то подбросил. Они снова перечитали послание: ?Вы попадете в отряд сегодня. Постарайтесь, чтобы вам поверили. Помните, мне нужен только Агудо. Удачи. Ф.? Братья переглянулись и посмотрели на Фелипу. Она сидела у огня, о чем-то глубоко задумавшись. Мигеле перевел взгляд на Торибьо, тот спал под навесом. Через несколько мгновений лагерь зашевелился и ожил. Пришла пора выступать. Партизаны скоро, но без суетливой спешки собирались. С мрачной решимостью во взгляде Фелипа подошла к Бернардо, затягивавшему подпругу. – Я поеду с вами. Бернардо резко повернулся к ней, но слова категоричного отказа замерли на губах, едва он на нее глянул. Он понял, что она не отступится. – Пусть едет, командир, – поддержал девушку, стоявший неподалеку Мигеле. – Чем переодевать партизана, возьмем ее с собой. Довод был разумный, а времени на размышления не осталось. Бернардо кивнул. – Найди ей лошадь. Пабло. И пусть держится рядом с вами, пока не приедем на место. Вскоре партизанское убежище опустело. Женщин и детей послали к Хосе Мануэлю, а все остальные, включая часовых, отправились в город. Чтобы, как сказал Бернардо, ?дать французам пинка под зад, чтоб быстрее бежалось?.* * *Французские части, покидавшие город, расположились у дороги, ожидая приказа командира. Их было немного, но сейчас Феррана это не беспокоило. Взбешенный последней выходкой горожан, он так и не успокоился до следующего утра. И готов был уничтожить весь город, пожертвовать всем своим отрядом, но добраться до чертова герильера и задушить его песню своими руками. Бессонная ночь легла на его лицо темными мазками в районе прищуренных глаз и крепко сомкнутых губ. Еще не рассвело, когда он с остальными офицерами прибыл на пустырь. За ночь небо очистилось от вчерашних грязно-серых длинных покрывал. Первые лучи солнца едва коснулись крыш, когда солдаты выгнали арестованных накануне людей из деревянного склада и поставили вокруг пылающей кучи инструментов. Через несколько шагов от них выстроились две цепи расстрельной команды. На крышах ближайших домов также виднелись дула ружей и французские мундиры. Со стороны дороги сцену казни прикрывали основные части Феррана. Раздался барабанный бой. И стих. Капитан поднял руку, цепи вскинули ружья и нацелили их на женщин, тихо стонавших и прикрывавших лицо платками и руками.– Готовься!– Целься!Но что это? Снова песня? Они снова поют? Что они поют? Это же… Это же ?Марсельеза?! Да, на испанском, но этот мотив ни один француз ни с чем не спутает. Капитан замер с поднятой рукой, а солдаты приопустили ружья, переглядываясь.– Они что – вымаливают прощение? – злобно спросил он адъютанта, понимавшего испанскую речь.– Нне знаю… – с трудом выдавил резко побледневший помощник.– Переводи! – почувствовав неладное, крикнул капитан.– Мсье капитан… простите, мсье капитан… я не уверен…– ПЛИ! – выпалил вконец озверевший капитан, и без перевода понявший, что бросают ему в лицо пленники. Грохнули выстрелы. Все женщины оказались на земле. Но не только они. Расстрельные цепи изрядно поредели. Не ожидавшие нападения от пленников, солдаты не сразу поняли что происходит. Партизаны, переодетые женщинами, залегли у гитарного костра и в упор расстреливали расстрельщиков. Разрядив пистолеты, они бросались на французов с ножами. Стрелки на крышах тоже были атакованы. Завязалась битва. Партизанам было важно расправиться с палачами прежде, чем до основной части французского отряда, ждущей у дороги, дойдет, что выстрелы – это не расстрел, а сражение. С ними партизаны бы не справились, силы были неравны. Но если бы удалось взять в плен Феррана, возможно, они согласились бы уйти без дальнейшего кровопролития. Капитан не зря носил свое звание и ордена. Первое ошеломление прошло почти мгновенно. С досадой он понял, что ослепленный местью не заметил сразу, что среди пленников не было детей. Значит, ночью проклятые герильясы умудрились добраться до склада, вывести пленников, а сами переоделись в женскую одежду и стали ждать утра. Но теперь некогда было поражаться остроумию и отваге партизан, надо было покончить с ними как можно быстрее. На пустыре когда-то стояла пара домов, от них остался практически один фундамент, торчащий из земли редкими камнями. За ними пытались укрываться, как партизаны, так и уцелевшие солдаты, отстреливаясь и перемещаясь с места на место. Пространство затянуло дымом, слышались стоны и проклятья. Капитан не стрелял, внимательно оглядывая пустырь, пытаясь в провалах дыма разглядеть герильясов. Все, что он знал о внешности Агудо, это цвет его волос. И голос. Но сейчас он хотел найти не столько его, сколько своего человека, надеясь, что тот подаст обговоренный знак, указывая на партизанского командира. Но и того видно не было.Тогда Ферран решил стать приманкой для Агудо. Увидев своего врага, тот, конечно, кинется вперед, чтобы схватить его лично. Короткими перебежками, падая на землю и укрываясь за чем попало, капитан стал перемещаться к костру в центре пустыря. Дважды его чуть не зацепило пулей, но ему то ли повезло, то ли удалось увернуться. После третьей перебежки он заметил Торибьо. Тот тоже увидел капитана и покачал головой. Агудо рядом с ним не было. Раздраженный капитан вскочил:– В атаку!И бросился наземь. Со всех сторон загремели выстрелы. Ферран заметил ползших к нему с двух сторон герильясов. Вскочил и ринулся в ближайший проулок. Партизаны за ним. Пробежав несколько шагов, капитан остановился, прижался к стене и, выхватив саблю, приготовился к схватке. Медленно подходящие партизаны достали навахи. Они представляли собой жуткое зрелище – в разодранных женских рубахах и юбках, кровавых ссадинах и с холодной местью в глазах. Капитан злобно оскалился. В тот момент, когда один из них готов был кинуться на капитана, в проулке прогремел выстрел, атакующий вскрикнул и упал на колени. Другой дернулся и обернулся, это спасло его от второй пули.– Я пометил его, как и обещал, капитан, – хрипло произнес Торибьо, указывая одним из двух пистолетов на упавшего на мостовую Бернардо. – Предатель, чакон*! – заорал Пабло и кинулся на Торибьо, но добежать не успел. С изумленными остекленевшими глазами тот рухнул ему под ноги. За его спиной стояла Фелипа с окровавленным ножом в руках и черной пустотой во взгляде. Пуля просвистела мимо них. Забыв обо всем на свете, Пабло схватил Фелипу за руку и потащил прочь от поля боя. * * *Через несколько минут побоище прекратилось. Французские части снялись и ушли без единого выстрела. Оставшихся на пустыре солдат добили партизаны. Город зализывал раны и праздновал победу. Только одно омрачало светлую радость победителей. Гибель Агудо. И то, что тело самого отважного героя и самого любимого и почетного герильяса так и не было найдено. Видимо, проклятый капитан уволок его за собой, чтобы преподнести генералу.